Я молю тебя, не уходи, Я кричу, чтоб разгорелось пламя. Всего лишь тихо рядом посиди И удели дражайшего внимания. Я не могу поверить, что дышу. Жар объятий позволит мне согреться. А можно лишь тебя я попрошу Рядом быть без с ропота на сердце?
[Иллюзия]
Она бы сказала, что её сон стал более-менее ровным. После ещё одного удушающего приступа и новой порции издевательств, она решила, что лучшим вариантом будет снотворное. Желательно две-три таблетки, чтобы хотя бы доспать до раннего утра мертвецким сном, и чтобы его ледяные цепкие пальцы вновь не настигли её, не касались и не принесли вдруг новую боль. У неё получилось. Она крепко спала ровно до звона будильника, оповещающего о том, что нужно вставать и собираться, чтобы заняться своими обязанностями в лазарете, люди, которые в нём находились, рассчитывали на Сакуру, доверяли ей свою жизнь и здоровье, она не могла проигнорировать такую ответственность, даже если сил у неё совершенно не было. Каждое утро — словно душу вытрясли, будто кто-то забрался в её сердце и высосал все чувства и эмоции, забрал всё, чем она так дорожила, надломил её наивную человечность. Ломота в костях и мышцах давала о себе знать ноющей, протяжной болью. Она перетекала от клеточки к клеточке, словно раскалённая лава, опаляла нервные окончания, сдавливала тело жаром. Когда розоволосая поднялась с постели, ноги тут же подкосились, от чего она рассеянно упала прямо на острые коленки, благо пол покрывал старенький, но всё ещё мягкий ковер, а то бы она расшибла все ноги. Голова отказывалась думать, вместо этого её штормило, земля под ногами буквально вертелась, взгляд сложно было сфокусировать, поэтому, сосредоточившись, она вцепилась взором в свои пальцы, сгибая и разгибая их. Выходило паршиво, Харуно ещё не сталкивалась с подобным состоянием. Позже, разобравшись с составом препарата, что она приняла, чтобы уснуть, всё стало ясно. Это были последствия передозировки. Недостаточно для интоксикации или какого-либо отравления, но хватило для того, чтобы выбить её из равновесия. Это был её собственный промах — не стоило менять привычки, поэтому она вернётся к другим таблеткам, которые принимала довольно длительное время, проблема была лишь в привыкании. Спать спокойно или хотя бы до утра уже не было возможным без препаратов. Она теряла время, терпение и силы — нужно было собираться, а то и так потеряла полчаса на то, чтобы удержаться на ногах. Климат создавал неудобства и приносил жуткий дискомфорт. Она ненавидит холод. Единственные льдины, которые она готова терпеть, это сталь в его голосе, его руки и отрезвляющий взгляд. Любое другое вмешательство в её температурный режим встречалось резко и негативно. С трудом натянув на себя колючий зелёный свитер, Сакура бросила мимолетный взгляд в зеркало. Не сейчас. Нельзя. Иначе он снова настигнет её, а потом она ещё долгое время будет приходить в себя. Это чёртово помешательство отравляло ей жизнь и душу. Хотелось выть и лезть на стены, разорвать себе грудь, лишь бы не сгорать каждую ночь от невыносимой тоски и одиночества, от боли и его насмешек. Где её предел? Когда она уже будет не способна сражаться с внутренним голосом, покорно глотать яд и терпеть старательное насилие? — Я никогда тебя не оставлю. Палач вынес свой вердикт. Его мягкий и излишне ласковый тон резанул слух, словно молния, сверкнувшая в пучине тяжёлых грозовых туч. Стиснув зубы, Сакура не стала оборачиваться. Он ведь уйдёт, если она будет игнорировать его присутствие? Но это мнение было ошибочным. Учиха не переставал преследовать её по пути в лазарет: его отражение и тень были везде, в голове постоянно раздавалось противное, надоедливое шипение: — Бесполезная. Мозги превращались в кашу. Всё, что она отчётливо слышала, был белый шум, собственный пульс и его голос. — Жалкая. Когда уже уйдёт это наваждение? Сегодня было совсем невыносимо. Его образ стал слишком навязчивым, он не уходил ни на секунду, лишь иногда пропадая из поля зрения, но сталь в голосе продолжала преследовать её мысли, заставляя оборачивать и остервенело озираться. Хотелось придушить его. Перерезать его глотку так же, как это делает он с ней каждую чёртову ночь. Но разве её сил хватит? Разве способна она причинить боль центру её существования? — Какая же ты слабая. Она прикусила щеку, чтобы только не зареветь. На это ушло всё её самообладание, все её силы и контроль. Если сейчас поддаться чувствам и забыть про защиту, Саске снова схватит её за глотку. И тогда уже не отпустит, пока вдоволь не наиграется. Горечь от обиды разрывала горло, ком внутри перекрывал дыхание, казалось, сейчас случится новый приступ. Какой позор. Она здесь, чтобы помогать всем этим людям, а на деле — занимается самоедством, самокопанием и собственной жалостью. — Эгоистка. — Я сделаю всё, что ты хочешь, пожалуйста, только оставь меня, — она прошептала это себе под нос, чтобы никто рядом не услышал. Эта просьба была проявлением всей её смиренности и покорности, это был белый флаг. — Ты всегда будешь делать то, что хочу я. В этой эгоистичной фразе была заключена вся его сущность. Сакура — лишь вещь для него, изломанная им же игрушка, донельзя уставшая и измотанная, в ней не осталось ничего, что могло бы дать его серому существованию краски. Он опустошил её, сломил и продолжает измываться, ведь это в его натуре, это его особенное проявление любви. Но эта любовь была совсем не той, что в фильмах или в книгах, она была смертоносной, сокрушительной, абсолютно нездоровой и несла боль; это была любовь к её жалкому выражению лица, её стенаниям, слезам и страданиям, её тёплой алой крови на своих руках, её вымученным хрипам, дьявольски соблазнительным синякам на шее, рёбрах и запястьях. Это было его собственное понимание и выражение любви. Это было до одури упоительным, по праву занимательным и благодарным зрелищем, которым он откровенно наслаждался, вдыхал в лёгкие вместо воздуха, это текло по его жилам, полноценно заменяя кровь. — Сакура? Чёрт. Она совсем не заметила, как Изуна-кун подошёл к ней. Этого парня она знала плохо, он чем-то напоминал ей Наруто и Кибу одновременно. Его характер располагал к себе, он был добрым и отзывчивым, но что-то в его натуре всё же её напрягало — какая-то хитрая лиса сидела в нём, поэтому довериться этому человеку было сложно, да и нужно ли? Его навязчивость иногда раздражала, а излишняя прямолинейность и упёртость выводила из себя. Он был старше, это привлекало. Ей претили те знаки внимания, которые он ей оказывал. Её зелёные тоскующие глаза всё видели: он хотел её. Только для чего? Для внутреннего чувства того, что он добился очередной малолетки или же… Слишком сложно. Её розоволосая голова была забита совсем не тем и без этого нахального парнишки. Хотя называть его так было каким-то кощунством. Этот дамский угодник сводил её с ума своими разговорами, откровенно бесил, но она не могла не признать его внешность и телосложение привлекательными. Изуна-кун был крупнее её, выше на целых полторы головы, а его руки были такими же цепкими, как у… Заткнись. Стоило лишь вновь подумать о нём. Всего лишь на одну секунду, на одно единственное мгновение допустить мысль о его болезненных, удушающих прикосновениях, как она снова почувствовала его присутствие. — И ты сравниваешь меня с ним? Серьёзно, Сакура? Тон был насмешливым, но и оскорблённым одновременно. Её сердце колотилось, как бешеное. Бедный розовый комочек был готов разорваться на части. — Поцелуй его, — приказ прогремел прямо над ухом. Мысли спутались, а ноги подкосились. — Зачем? — она прошептала это совсем тихо, даже так, что Изуна-кун, стоявший в метре от неё, не способен был разобрать ни слова. — Что? Повтори? — парень видел, что она что-то шепчет себе под нос, будто и не здесь находится: взгляд слишком отстранённый, стеклянный и, ему казалось, первые слезинки начали скапливаться в уголках глаз. Сакура ничего не ответила, она послушно сократила расстояние между ними, приблизившись на негнущихся ногах, подняла голову вверх и притянула его за ворот рубашки. Его губы оказались мягкими и даже сладкими. По телу разошлась приятная дрожь, это действительно доставило ей удовольствие. Она совсем не умела целоваться, просто подчинялась какой-то невидимой силе, голосу, что диктовал ей дальнейшие действия. — Представь… …меня на его месте. Ей было страшно от собственных ощущений: тело трясло от страха и чувства неизвестности, щёки горели алым пламенем, она буквально ощущала покалывания. По мере того, как Изуна-кун перемещал руки по её телу, становилось невыносимо жарко. Она знала, что была желаема им, а ему была совершенно не ясна причина её активных действий, ведь раньше она всегда отталкивала его, убегала. Но не воспользоваться её странным наваждением было бы глупо. Почему он должен отказываться от того, что давно хотел? Она привлекала его, манила; её недоступность разжигала его собственнические порывы, заставляя добиваться своего. Как он и думал, она оказалась мягкой. Её тело таяло в его руках, это определённо заводило ещё больше и заставляло желать её с новой силой. Неумелые губы казались ему сейчас самыми чувственными, которые он только мог познать, но не знал, откуда в ней столько страсти, столько энергии, которая завораживала его. В ней было что-то тёмное и совсем далёкое — он был уверен. Только благодаря этой тьме внутри она подарила ему эти прикосновения. — Ощути. Внутри всё сжалось. Она сгорала от нетерпения, с каждой секундой, с каждым поцелуем и прикосновением хотелось всё больше. Сакура чувствовала, как желание стекается раскалённой лавой в низ живота, не спеша смешивается с болью и кровью, отдает спазмами, пульсирует и жжётся. Его губы были уже на шее, они жадно вбирали в себя молочную кожу, сжимали, оставляли краснеющие пятна, которые нестерпимо саднили, к ним приливала кровь. Алые глаза следили за каждым действием, поцелуем и стоном. Саске отчётливо слышал её сбившееся дыхание, её клокочущее в горле сердце. Он чувствовал её страсть и желание, как её изнутри наполняли чувства, а странный жар расползался по каждой клеточке. Было забавно и до одури приятно наблюдать, как невинное тело извивается, плавится от наглых и настойчивых прикосновений, сдерживается, чтобы не рухнуть на пол. Её пальцы изнеможённо цеплялись за рубашку парня, мяли и сжимали ткань, будто ещё была надежда на то, что ей станет легче, если сосредоточится на этих движениях, если будет впиваться ногтями в его широкие плечи, в затёкшие и одеревеневшие мышцы, безусловно, он склонился слишком низко, ведь она слишком уступала ему в росте. Изуна терял контроль. Он знал, что если кто-нибудь сейчас зайдёт в помещение, будет худо, их поймают и непременно осудят, пристыдят, будут давить на совесть своим сварливым, осуждающим голосом. Но это только распаляло его, заводило и опьяняло, заставляло ладони гореть от нестерпимой жажды вцепиться в её тело ещё сильнее, сорвать всю одежду, покрывающую тонкое тело, которое не знало мужских ласк до него, что, нужно признать, очень льстило. Он видел, что она уже на пределе, видел её мутные глаза, горящие вожделением и жаждой, они просили, умоляли. Припухшие губы, блестящие от слюны и капель крови, что медленно выступали из мелких ранок, звали его каждый раз, когда он вынужден был отстраниться, чтобы сделать глубокий глоток воздуха. С ней было жарко, мокро и тесно. Ворот рубашки его душил, а плотная ткань сковывала движения, поэтому он с остервенением дернул пуговицы, да так, что они разлетелись, со звоном ударяясь о плиточный пол. Нет терпения, нет сил или желания ждать, поэтому он подхватил Сакуру под ягодицы и совсем неаккуратно усадил на кушетку, стоявшую неподалеку. Учиху это взбесило. Всё, что он делал с ней: резал, душил, хватал — было сделано с особым вниманием и чуткостью. Этот же нахал абсолютно не уважал и не ценил то, что ему было позволено вкусить запретный плод. Всё происходящее имело место быть только потому, что он позволил, он разрешил и направил её. Ловкие руки пробрались под толстый колючий свитер, ему повезло, потому что с утра розоволосая забыла надеть белье, она стремилась как можно скорее покинуть своё временное пристанище, иначе все её страхи и кошмары снова настигнут её, схватят за горло, затуманят рассудок. Задравшаяся ткань больше не защищала её тело от внешнего холода, но жар его рук согревал. Грубость дарила наслаждение, Изуна абсолютно не церемонился с ней, жадно трогал её тело, сжимал, будто всё её тело принадлежало ему, будто оно было в его подчинении, будто оно было только для него. Она позволяла это только потому, что представляла Саске. Она буквально видела сквозь негу удовольствия его глубокие чёрные глаза, его рваную челку на щеках. Это сводило с ума, обезоруживало, заставляло кровь кипеть, а тело подчиняться. На груди оставались безжалостные укусы, постыдные клейма, которые являлись подтверждением безудержной страсти и рвения. Его рук было слишком много. Они ласкали грудь, считали рёбра, безжалостно стискивали бёдра и оставляли синяки. Когда правая запуталась в нежно-розовых волосах, он потянул за них назад, шея была предоставлена ему полностью, он уже видел, насколько она была истерзана, видел кровоподтеки и лопнувшие сосуды, видел её проступающие от горячей крови вены, они соблазнительно пульсировали, звали и подначивали. Её сиплые хрипы и бесстыдные стоны заставляли жадно впиться в кожу, посасывать, оставлять мокрые покрасневшие следы. — Достаточно. Он снова отдал приказ. Происходящее его больше не забавляло, не веселило и не возбуждало. Этот ублюдок посмел так испортить его игрушку. Чего стоила одна шея… Эта часть тела была неприступна для посторонних, даже сама Сакура не имела права наносить себе увечья, ни в коем случае. На такие откровенные действия нужно было разрешение, но далеко не хозяйки тела, ведь оно принадлежало совсем не ей. Все следы, оставленные Изуной, казались уродливыми. Это были настоящие увечья, шрамы, что хотелось поскорее скрыть. Он перешёл черту дозволенного. Учиха позволил лишь ей получить немного удовольствия, понять и осознать, насколько она на самом деле зависима от его рук, его прикосновений, его жара и воли. Но всему есть предел. Эта похотливая дрянь полностью забылась и потеряла над собой крупицы контроля, будто насмехалась над ним, говоря: «Смотри, мне хорошо и без тебя…» Это было подобно красной тряпке для быка, его откровенно разозлило поведение Харуно, как она могла забыть кому принадлежит? Но всё было совсем не так. Она ни на минуту не забывала, чьи руки её касаются, чьи губы ласкают её кожу, даже запах, казалось, принадлежал именно ему. Сакура отчётливо слышала его приказ, но не отстранилась, ей было слишком мало, ей хотелось больше. Больше поцелуев, больше ощущений и жара. Она не послушалась, проигнорировала его, наплевала и не покорилась. Учиха не стал ждать. Ушёл, покинул её, растворился в её мыслях, словно яд в крови, он больше не отравлял её рассудок, не позволял наваждению насладиться чужими прикосновениями. Резко распахнув глаза, она увидела совсем другого. По телу тут же пробежалась дрожь, весь дурман спал, а в горле встал ком. Омерзение и неприязнь настигли её, словно снежная лавина, накрыли с головой, похоронили под собой всё её желание и страсть. Глаза защипало, а вскоре появились слёзы, ей было больно и обидно, она позволила чужому прикоснуться к ней и осознала цену содеянного. Вдруг он больше не придёт? Оставит её сгорать от одиночества, чтобы она захлебнулась в собственных мыслях и горе. В зелёном взоре вспыхнуло пламя, она с остервенением оттолкнула Изуну, выбегая на улицу. Его обеспокоенный и совершенно ошарашенный взгляд был устремлён ей в спину. Безжалостный, упрямый ветер ударил в лицо прохладой, горящее лицо вмиг остыло, кровь ушла от щек, возвращаясь в сердце. Горло сковало железными тисками, Сакура рухнула наземь, прямо на твёрдую землю, в пушистый снег. Розовые пряди взметнулись вверх, вместе с ней. Хрипы вырывались из глотки, заглушая вьюгу, что поднялась неожиданно. В груди было больно, все ощущения стянулись в одну точку. Удушье и неимоверное чувство тревоги не отступало ровно до того момента, пока она не увидела сквозь слёзы чьи-то ноги. С трудом подняв голову вверх, она облегчённо выдохнула. Он вернулся, не покинул её, не оставил на съедение собственным страхам. — Н-не оставляй меня… — слетело с её уст. — Ты готова умолять? — он проговорил это тихо, слегка наклоняясь к её лицу и проведя по нижней губе большим пальцем. Она таяла, как льдинки, что припорошили её волосы тонким слоем, и медленно прикрыла глаза, подчиняясь.