Cogito ergo sum

Вырвавшись из сальных лап Магриджа, я, как мог, помогал матросам переставлять паруса. Потом разговаривал с Джонсоном, стоя неподалёку от него у штурвала. Джонсон хорошо управлялся с судном, при этом успевая ещё и отвечать на мои вопросы, пусть и выглядел несколько отстранённым. Я не хотел сильно отвлекать его, но Джонсон мне импонировал и казался одним из самых адекватных людей здесь. Обведя взглядом палубу, я заметил Волка Ларсена, спускавшегося в люк. Целый день его не было видно, и только теперь он поднялся наверх, убедился, что всё в порядке, и уполз — иначе не скажешь — в свою каюту. Я догадывался, что его снова мучили страшные головные боли — они могли вывести капитана из строя на целых три-четыре дня, и он не был в состоянии что-то с ними сделать. Всё-таки кое-что оказалось сильнее этого непобедимого человека. — Часто с ним такое? — спросил я у Джонсона, и тот сперва не понял, о чём я, нахмурился и обернулся через плечо, проследив за моим взглядом. — Частенько, — он кивнул, — раньше случалось куда реже, теперь всегда раз в пару недель. — И что же, лекарства не помогают? — при всём моём антипатичном отношении к Волку Ларсену и к его философии, я его жалел. Да, как гласит известная поговорка: не жалей врага, он хоть пока и спокойный — но всё ещё враг. Однако я не мог ничего поделать с собой, мне казалось несправедливым, что это гордое, прекрасное животное обречено на такие ужасные страдания. Сам я, к счастью, мигренями не мучился и был способен лишь предполагать, насколько сильны его боли. — Вообще, — Джонсон отрицательно покачал головой и выплюнул с ненавистью, пользуясь тем, что Волк Ларсен его не слышал, — это ему кара божья за жестокость. Хорошие люди, вестимо, таким не страдают! Они все на корабле называли это «божьей карой» и считали головные боли Волка Ларсена не чем иным, как наказанием свыше. Я не стал с ним спорить, пускай мне и были известны случаи, когда замечательные люди несли бремя какого-нибудь тяжкого заболевания. Я не спорил, потому что Волк Ларсен действительно был жестоким человеком. Его не зря за глаза называли чудовищем и монстром, но дело в том, что и Джонсон заходил в своей ненависти слишком далеко. Я не хотел бы, чтобы дело дошло до беды, но на «Призраке» постоянно что-то доходило до беды. Поэтому глупо было надеяться на благополучный исход этого конфликта, назревающего, словно фурункул. Вскоре разговор с Джонсоном мне наскучил. Да и я начал ему несколько мешать: из-за переменившегося ветра он немного отклонился от курса и теперь восстанавливал прежнее направление. Так что я решил не мешать ему зарабатывать его хлеб и спустился на внутреннюю палубу. Мне показалось важным справиться о состоянии капитана и узнать, не могу ли я чем-то помочь. На этом корабле я сыскал славу доктора, потому что помогал Волку Ларсену лечить матросов — а поводов для лечения было много. Команда постоянно находила множество причин для споров и конфликтов. Даже удивительно, что я, обычный литератор, столькому научился и открыл в себе так много скрытых талантов. Я вообще чувствовал себя странно, ведь всегда считал, что физический труд — не для меня. Однако вот уже сколько времени занимаюсь тяжёлым физическим трудом — ничего, живой. Нельзя было не заметить, что я стал сильнее: не только с позиции крепости тела, но и крепости психики и ума. Я сам замечал перемены в себе, и они мне, как ни странно, даже нравились. Постучав в дверь капитанской каюты, я дождался тихого «Войдите!» и прошёл внутрь, прикрыв за собой дверь как можно тише, чтобы не действовать шумом на и так больную голову Волка Ларсена. — Как вы? — спросил я, пододвинув к койке, на которой лежал он, стул и устроившись на сидении. На край койки я присесть не решился, хотя и не был уверен, что мой собеседник был бы против, в его-то состоянии. — Скверно. Но ничего, это пройдёт, — Волк Ларсен говорил немного приглушённо из-за руки, лежавшей на его лице. Не знаю, помогало ли это ему, но так он проводил большую часть времени своих приступов: лёжа и прижав руку к лицу. — Я могу как-то помочь? — задал я тот вопрос, ради которого и пришёл сюда. Казалось, слова даже удивили Ларсена, потому что он сдвинул ладонь с глаз и внимательно глянул на меня: я уверенно поймал его тяжёлый взгляд, но не стал долго поддерживать зрительный контакт, чтобы одновременно и показать искренность моих намерений, и не бросить ему вызов — последнее сейчас было бы совсем некстати. Забавно, что иногда я вёл себя с Волком Ларсеном, как мог бы вести с настоящим волком, ведь их повадки действительно были схожи временами. — Увы, — во время болей он редко щедрился на развёрнутые фразы, общаясь отрывочно, передавая лишь главную информацию, — я признателен вам, но в данном случае вы абсолютно бесполезны, — Волк Ларсен издал смешок и тут же поморщился. Вернул руку на глаза, словно прикрываясь от света, хотя в каюте и так было достаточно темно. Мне на миг показалось, что, возможно, его приступы вполне мог сопровождать жар, и хотя бы его можно было сбить. — Разрешите? — я пододвинулся ближе, осторожно убрал его руку под его же настороженный взгляд и приложил свою ладонь к чужому лбу. В противовес моему предположению, кожа была просто тёплой, я бы даже сказал, что немного прохладной, поэтому я поспешил отвести ладонь, чтобы не стеснять Волка Ларсена вторжением в его личное пространство. Что же, идея с жаром оказалась беспочвенной, и я уже приготовился думать дальше, как Волк Ларсен подал голос. — Подождите. Верните руку, — настойчиво потребовал он вдруг. Я замер. Да, так и замер с конечностью в воздухе, не успев закончить движения и не вполне осознавая, что должен сделать. Волк Ларсен раздражённо фыркнул и, видя моё непонимание, сам вернул мою ладонь себе на лоб. — Что вы делаете? — всё-таки поинтересовался я, не совсем догадываясь о его мыслях на этот счёт. Мне было странно сидеть так, но Волка Ларсена, кажется, вполне устраивало его положение. Он прикрыл глаза, не спеша отвечать, и я терялся в догадках. — У вас рука такая тёплая, — наконец пояснил Волк Ларсен, — боль чуть сходит. Теперь я посмотрел на него почти шокировано. Не ожидал, что простое прикосновение поможет хотя бы на немного унять его боль. Пусть непосредственный контакт казался мне смущающим, но я был на него готов, если это работает. — У вас волшебное прикосновение, доктор, — ухмыльнулся Волк Ларсен, словно вторя моим мыслям. Он пытался шутить, но я подкоркой мозга понимал, что ему претит быть настолько беспомощным и нуждаться в опоре на кого-то другого. Он привык полагаться лишь на себя, и приступы, делавшие страшного матёрого волка беспомощным кутёнком, выводили его из себя. Меня, в отличие от Волка Ларсена, этот контакт скорее смущал. Ларсен вообще часто вводил меня в смятение своими словами и действиями, но я никогда не думал, что этот великолепный зверь будет когда-либо нуждаться во мне. Оттого было очень волнующе касаться его, зная, что это помогает ему справиться с болями. Через некоторое время Волк Ларсен задремал, пригревшись под моей рукой, которая успела затечь. Я ушёл, лишь когда его дыхание полностью выровнялось, а морщина между бровей почти разгладилась. То, что он позволил себе уснуть в моём присутствии — величайшее доверие, которое, как я думал, Волк Ларсен не оказывает никому. Видимо, я ошибался, раз он разрешил мне находиться рядом с ним, спящим, когда он был совершенно беззащитен. Любой на моём месте воспользовался бы его состоянием, но я не стал. Я вообще не мог нападать на человека, который не атакует меня, а уж причинять вред спящему, что не ожидает удара, и вовсе казалось мне низостью. Если на этом корабле низость была в порядке вещей, то для меня она всё ещё оставалась чем-то, что не достойно меня. Волк Ларсен поднялся на палубу уже спустя пару часов, и я видел, что он был бодр и даже весел. Головные боли его отпустили, и он отрывался на команде за всё то время, что отсутствовал. Люди, которые имели невезение попасться ему на пути, явно не были рады, что его приступ окончился. А я внезапно нашёл в себе тепло от мысли, что именно я в буквальном смысле приложил руку к окончанию очередного приступа.