***
Весь класс после нападения злодеев вывезли из лагеря. Пострадавших увезли в больницу. Один ученик без вести пропал. Один герой в критическом состоянии. К сожалению, Яомомо, Хагакуре, Джиро, Шото и, конечно же, Изуку остались на долгий период в больнице. Тошитсу и те, кто получили незначительные ранения, были отпущены домой. Аояму, например, оставили до утра следующего дня. Всю дорогу от лагеря до больницы Джишин ни с кем не разговаривала. Все понимали, что для неё и Изуку потеря Кацуки — нечто невообразимое и большее, чем просто потеря. Едва ли не трагедия. Поэтому ребята молча им сочувствовали. Конечно, кто-то плакал, кто-то кричал и ругался, кто-то молча сидел и корил себя за то, что не успел поймать шары, но зато вернули Токоями, который прибывал в небывалом шоке от произошедшего. Что же с Тошитсу все-таки происходило? Она такой человек, который не показывает своих эмоций на всеобщее обозрение. А тот момент, когда Каччан пропал со злодеями, и она заплакала — единичный случай, когда она была не в силах себя контролировать из-за шквала эмоций и терзаний сердца. Нет, она не закатила истерику — молчаливые слёзы и трясущиеся от страха руки. Она всё всегда держала в себе и прекрасно понимала, что её ждёт дома. Всю дорогу она молчала, не поднимала голову, не двигалась. Словно сидела восковая кукла, которую посадили так, как захотели, — с опущенной головой, деревянными руками, ноющими от ожогов; лица из-за волос не было видно, а значит, эмоций тоже. Лишь потускневшие зеленые глаза аккуратно открывались и закрывались. Её апатичное состояние заметили и врачи, ведь она сидела точно так же, даже не дёрнулась и не пискнула, когда наносили мазь на её ожоги. В голове была пустота: ни мыслей, ни слов. Абсолютная тишина, которая была во всем теле... Апатия достигла максимума. Нет веры, нет стремления, нет злости, нет ненависти, даже желания нет. И даже сейчас она стояла в кромешной тишине на пороге больницы и не двигалась. Понимала, что, чем больше она молчит, тем хуже делает себе. И эти мысли начинали на неё давить, и ей хотелось плакать ещё сильнее, но... — Тошитсу! — окликнул её знакомый голос. К ней шел отец, который пребывал в ужасе из-за того, что его дочь сражалась со злодеями. Положил руку ей на плечо и повёл к машине. — Не ной, пошли. «Не ной, — повторила за ним Тошитсу. — Вот же...» — Поехали, — безразлично сказала она и пошла в сторону машины. Машина героя мчалась по городу в сторону дома, где ждал тот ещё сюрприз. Всю дорогу Тоши смотрела молча в окно и ни о чем не думала. Отец даже не пытался расспрашивать её. В доме горел свет во всех окнах, кроме её комнаты. Не успев открыть входную дверь, она услышала знакомый плачущий голос. Сердце ёкнуло, и всё желание заходить внутрь пропало. — Там... — Тоши, нахмурившись, посмотрела на отца. — Они приехали к нам сразу, как узнали новость. Мы не могли проигнорировать, — отец пожал плечами, полностью открывая дверь. Тошитсу глубоко вздохнула и выдохнула, приготовившись к участи, которую ей приготовила на сегодня судьба. Она вышла в коридор и напрягла слух, затаив дыхание. Звуки были громкие и четкие — знакомый плач и голоса. Она тихо прошла в гостиную, где сидела её мама, которая приобнимала убивавшуюся от горя мать Кацуки, Мицуки. Женщина, сгорбившись, сидела с салфеткой у лица и что-то рассказывала про сына. За столом в стороне одиноко сидел отец Кацуки. Он снял очки и прикрыл лицо рукой. Конечно, тяжелее всего родителям, потерявшим свое чадо, пережить это событие. Мама подняла взгляд на пришедшую Тоши. Её взгляд упал на забинтованные руки, и та бросилась к ней, крепко прижимая к себе. — Я так переживала, Тоши! Мне было страшно... Тоши обняла маму одной рукой, смотря на ковёр без эмоций. Её глаза медленно переместились на Мицуки, которая только сильнее заплакала. В этих красных глазах Тошитсу узнала его. Бросило в дрожь. Эту женщину она знала с малых лет. Она всегда представлялась строгой, амбициозной, мудрой, но чтобы сейчас видеть её слезы... Впервые. Она практически постоянно пилила своего сына, когда тот начинал бунтовать, ему прилетали подзатыльники. Но Тоши понимала, каким бы её ребёнок ни был, она будет его любить бесконечно, даже несмотря на свой боевой характер. Мама оторвалась от Тошитсу и рассматривала её с ног до головы: то за плечи возьмётся, то за лицо, то за волосы, руки и бока. Она словно не верила в происходящее. — Тоши, все... В порядке? — спросила она, заглядывая ей в глаза. Едва оторвав взгляд от мамы Кацуки, Тошитсу тяжело посмотрела на свою мать. Её глаза стали влажными. Она держалась, как могла. В ответ тяжело кивнула. — Ты видела его? — послышался голос женщины. — Видела, как его забрали? Перед глазами возник тот момент, когда злодей унёс с собой в портал Кацуки. Слеза была готова соскользнуть с ресниц, Тоши едва заметно кивнула. Мать парня всхлипнула: — Как... Каким он был? Это очень больно и страшно — признаться самому себе в том, что не хочешь в себе видеть и гонишь с глаз долой в самые жуткие, тёмные углы своей души: туда, где живут все чудовища и монстры, порождённые тобой. Тоши сжала губы и, отвернувшись, ушла в свою комнату. Сзади послышался плач Мицуки и голос матери, успокаивавшей её. Закрылась. Заперлась на замок. Грохот закрывающейся двери эхом разошелся по комнате, заполненной лунным светом. Сердцебиение замедлилось, мир вокруг застыл на мгновение, Тошитсу задрожала, движимая изнутри странной силой, несущей разрушение и дисбаланс. Тоши обняла себя, дрожа. Тихий стон сорвался с розовых губ; она испытывала невыносимую боль в области груди. Она закрылась. Нельзя жить в скорлупе, и нельзя вечно держать внутри боль, гнев, ярость. Говорят, лучшее средство выплеснуть это из себя — крик и слезы. — Каччан... — едва вымолвила с хрипотцой Тошитсу, сжав кофту на груди. — Каччан... В этом шёпоте было столько боли... В голове начали возникать образы: его улыбка, добрая и злая, красные глаза, в которые она часто любила смотреть, волосы, тело. Воспроизводились его эмоции... Весь он такой, какой есть. — Почему? — спросила саму себя Тошитсу. — Почему именно ты, Каччан, так сильно... мной? Жив ты или нет? Что с тобой? Почему?.. Почему?! Рыдания Тошитсу были тихими, но яростными, как рев, и такими же мрачными, как ропот океана. — Мы оба знаем, что нам предначертано судьбой, но я... Черт! — ударила руками об пол. — Если ты не выберешься оттуда... Она подняла на луну заплаканные кристально чистые, кричащие от боли изумрудные глаза и невольно всхлипнула в попытке взять себя в руки, но каждая мысль, приходившая в ее светлую голову, отдавалась глухой болью в груди, не позволяя этому случиться. — Прошу тебя, вернись. Ты нужен мне.***
«Интересно, что там у ребят? — задумался Кацуки, опрокинув голову назад. — Деку-то точно у себя «дома», в больнице. Чертов умник, никогда о себе не думает. Крутого из себя строит. Репликант и двуликий небось тоже, у одного обкусаны части тела, второй сильно ранен. Земляная была вроде не так сильно ранена, хотя её руки были в волдырях, а щека была обожжена. Ты меня весь день не отпускаешь, Джишин, черт возьми!» Кацуки пнул рядом лежащую бутылку, и та покатилась в угол. «Да что же это такое? Такое огромное желание увидеть её, ведь она небось истерику закатила из-за меня. Черт». Бакуго давно осознал, что в последнее время в его голове часто задерживаются мысли о Тошитсу. По какой причине, он сам не знал, но, по крайней мере, догадывался. Но все равно пытался отрицать и отговорить самого же себя. Понял он это из-за своего неосознанного поведения — постоянное желание её видеть исключительно рядом с собой, желание её задеть или толкнуть, и чтобы ни одна сволота с ней не болтала. «Это всего лишь чувство собственности, — убеждал он сам себя, — я с ней давно дружу, вот и всё». — Сволочи! — выкрикнул Кацуки на всё здание. «Она же там переживает и изводит себя, Деку тоже. Все старались спасти меня, а я тут сижу и прохлаждаюсь?! И какой из меня герой?!» — разозлился парень, перед глазами которого вспылили воспоминания. — Отпустите меня, пока я не разнёс всю вашу контору! Отпустите, слышите? «Она плачет. Снова плачет, хотя я обещал. Обещал, мать твою!» — разозлился он на себя и сильнее топнул ногами. Порой он с головой погружался в мир воспоминаний, ласкающий его колкими шипами хрупкой, иссохшей розы по чувствительным местам ноющей детской души. И не мог остановить свой пылкий характер, сдержать истошного внутреннего стона и пережить это состояние с достоинством, продолжая падать в бездну безумия и отчаяния с невероятной скоростью, без возможности остановить адскую воронку, стремительно и бесповоротно затягивающую в прошлое. — Дождись меня. Я вернусь. Обещаю.