Последний спектакль

      Квентин Шарль, обладающий харизмой и развитыми навыками психолога, умел манипулировать людьми, а следовательно, убеждать и расспрашивать. Легилименция для него всегда оставалась признаком слабости, не говоря уже о безвкусной сыворотке правды и прочих гадких зельях. «Искусство, — изрекал он, — не магия, а вот магия — часть искусства. Малая. Всё остальное приходится на знания, интеллект и мастерство, а также на душевные качества, которые, к слову, тоже необходимо уметь развивать. Без этого трудового коктейля ни одно заклинание не поможет.» Потому-то он уважал магглов. Их находчивость творила волшебство с помощью физики и электричества — ума и чувств.       Всякий раз восхищаясь, он задавал один и тот же вопрос: какой зверь мог бы получиться в результате слияния маггловских навыков и магических способностей? Шарль не знал, но любой, знакомый с ним, владел ответом. Враги такого монстра точно бы разбегались по норам, а друзья и родственники увеличивались со скоростью дрожжей. За счёт маггловской проницательности и сообразительности зверь достигал бы высот во всяком деле, за которое бы брался, и магические способности только усиливали бы потенциал этого прирождённого лидера.       Иногда природа совершает ошибку, в результате которой на свет появляется мутант. Порой это животное выживает, и тогда учёные, будь то вынужденно или изумлённо, признают новый вид, эволюцию и  генетическое могущество. Имя тому зверю ныне — полукровка. Квентин Шарль на своём примере показывал силу смешения крови. Играл роли он так же превосходно, как брал след врагов и вникал в суть проблем. И там, и там он мог бы обучать учёных. И там, и там от целей он не отступал.       Едва ли об этом догадывалась Гермиона. Она была в том самом возрасте, когда нежные лепестки невинности ещё не опали, а почки женской мудрости уже набухали. Обладая настолько же доверчивой душой, насколько и превосходным интеллектом, она и не подозревала, что с недавних времён сделалась игрушкой в руках пиарщика. В Квентине она видела воплощение поддержки и доброты — что, собственно, не было ложно ни на галлеон — а фактов, свидетельствующих об обратном, она и не находила.       Они уселись в уютном кафетерии на окраине Хогсмида. Залы пустовали, но добрая пожилая хозяйка с удовольствием готовила кофе гостям, что было видно по улыбке и теплу в её больших, окружённых морщинками глазах, по мягким движениям и лёгкой походке. Гермионе даже захотелось прижаться к ней, вернуться в детство и с искренностью раскрыть не только объятия, но и скулящую душу.       Ей не хватало родительской поддержки. Ей не хватало надёжности.       Губы мистера Шарля таили грустную улыбку. Он внимательно наблюдал за ней, подперев подбородок рукой, а проницательные серые глаза его скрывали мысли и системы планов. Нет ничего страшнее таких людей, как Шарль, которые видят всех, и которых не видит никто.       Гермиона доверяла Мистеру Поддержке.       — Мисс Грейнджер, милая, что же вы не едите десерт? Не любите? У здешней хозяйки великолепные булочки со сливками. Попробуйте!       — Нет, нет…       — Попробуйте, умоляю же! Эта мягкость тает во рту, а бисквит, м-м-м! А знаете, почему так вкусно?       Гермиона зажмурилась и мотнула головой. Смерть миссис Малфой тяжёлым валуном свалилась на плечики её души. Не то, чтобы слова, а каждый вдох давался ей с трудом.       — Почему, сэр? — тихий голосок дрожал.       — Потому что они находятся в балансе, мисс Грейнджер. Равновесие. Золотая середина! Подумайте сами, разве была бы пустая булочка столь вкусной? А нежные и мягкие сливки? А вы пробовали пресный хлеб? А холодный жирный крем и только? А вкусно ли? Нет. В этом мире быть одному равно почти что неполноценности, мисс. То же самое переносится и на людей. Конечно, одиночество не умаляет достоинств человека, но мир перед человеком оно суживает в разы. Это монстр, мисс Грейнджер, — понизил голос мистер Шарль и с тревогой заглянул в измученные глаза Гермионы. — Вам нужен настоящий друг. Мне можно рассказать, ведь вам необходима сухая булочка, не так ли?       Первым делом жалость встала комом в горле за миссис Малфой, затем — за одинокую себя. Шарль прав: она мягкая, наполненная эмоциями и переживаниями, как калориями сливки. Без разговоров, без друзей она пропадёт и окончательно сломается. Сначала пожелтеет и осядет, как заветренный крем, затем покроется плесенью и уже тогда, когда её соберутся соскребсти с грязной тарелки, засохнет.       Она молчала вслух, а в мыслях кричала о Снейпе, о его предложении миссис Малфой, о его странной заботе и о нежном, чувственном поцелуе, о жутких смертях, о немых витражах, о поганой Джиневре и о мёртвых родителях. Ей хотелось повстречать профессора и тотчас же попасть то ли по случайности, то ли по его воле в объятия и разрыдаться, но она понимала как никогда, что между ними лежит жалость к её чувствам и симпатия к Нарциссе. Если он и обнимет её, то из добрых побуждений и только. Неромантических порывов.       Он никогда не увидит в ней женщину. А она ни в жизнь не догонит его.       — Мисс Грейнджер, — Шарль вытянул губки трубочкой, — но-но, не молчите, прошу вас! Я знаю, в чём дело точно так же, как и то, что ни одни кулисы не обходятся без интриг, а старые замки — без скелетов в шкафу. Расскажите, пожалуйста, и о первом, и о втором. Я если не помогу, то хотя бы выслушаю.       Гермиона замотала головой.       — Прошу, вам же больно. Смотрите, уже и стакан воды принесли. Выпейте…       После прохладных глотков лучше не стало, но все же тихие слова боли вырвались из груди, облегчая страдания:       — К сожалению, уже поздно что-либо предпринимать… Всё, чего можно было бояться, произошло, и всё это безвозвратно…       — Я искренне надеюсь, что всё ещё можно исправить…       — Увы.       — Речь идёт не о миссис Малфой, мисс Грейнджер, — это пояснение не просто шокировало Гермиону, но и заставило поднять на Шарля изумлённый взгляд. — Я часто общаюсь с людьми и всё-таки я актёр не первое десятилетие, а потому знаю, что это лишь часть вашей боли. Но что с остальной? Помогите мне разобраться…       — Я не понимаю, сэр…       — У вас многое накопилось. Скажите мне. Доверьтесь… Давайте начнём издалека, если вам тяжело. Вы знаток домовых эльфов. Как считаете, почему они так странно ведут себя? — спросил немного нетерпеливо Шарль.       Поскольку об окровавленном Тинки она не посмела бы признаться и родной матери, Гермиона стушевалась, переключилась на домовиков и, наконец, нахмурилась. То, каким тоном прозвучали следующие слова, было не что иное, как возмущение:       — А что с ними не так?       — Агрессия, мисс Грейнджер. К тому же вновь пропадают вещи — уже вся школа вибрирует от сплетен. Я не хочу, чтобы клеветали опять на вас. Неужели не понимаете, что вновь готовится западня? Но только в этот раз, полагаю, чудят эльфы, вам так не кажется?       — Не кажется.       Шарль сузил глаза.       — Эльф профессора Снейпа может подставить вас, мисс Грейнджер.       — Только не эльфы, мистер Шарль! Тинки очень хороший, он бы — никогда! — Гермиона изменилась в лице: взгляд прояснился, а краснота стала спадать.       — Вы слишком хорошего мнения об этих существах, мисс…       — Нисколько «не слишком»!       Шарль продолжал, будто не слышал:       — Эта предвзятость заведёт в беду не только вас, но и профессора. На отработках вы явно видели странности.       — Отнюдь нет!       — Тогда что вы видели?       Гермина раскрыла рот, вглядываясь в строгое лицо Шарля. Очарование рассеялось, а на его место пришла суровость. Он знал то, о чём она желала бы смолчать.       — Ничего особенного, — после долгой паузы сказала с плохо скрываемой осторожностью Гермиона. — Мы с профессором Снейпом репетировали. Затеяли игру в «Привыкайте» и прочие глупости, чтобы не зажиматься на сцене, но я не заметила никаких странностей в поведении домашних эльфов. А поверьте, об эльфах…       — Вы любите домовиков, мисс Грейнджер, мы уже это выяснили, и глупо об этом спорить, — пробубнил с досадой Шарль. — В особенности симпатичен вам Тинки, не так ли? И вы защищаете его, хоть и знаете, что с ним происходит что-то не то.       — Нет!       Шарль продолжал:       — Более того, вас, как и меня, опечалило известие о смерти миссис Малфой, а меж тем именно Тинки тесно общался с этим семейством. Возможно, нам следует обратиться в аврорат, так как я подозреваю, что скоро будет новая жертва, мисс, и эта жертва — профессор Снейп.       Гермиона резко вскочила и замотала головой.       — Ваша теория нелогична! Что это, вообще, такое — обвинять, так называемых всеми, «домовых рабов»? А профессора Снейпа? Неужели вы думаете, что «хозяин» не усмирит «прислугу»? — выплюнула Гермиона с горечью и замотала головой, как всю её пронзило напряжение. Она замерла. То, что вспомнилось, повергло в шок. За какую-то долю секунды её посетило тусклое воспоминание про выручай-комнату и успех с витражами, и этого хватило, чтобы узреть связь. Как она могла забыть маленький шар желания, повисшего над макушкой Шарля?       Расспрашивал Мистер Поддержка не из праздного беспокойства. Он шёл на запах жертвы, а вернее, подозреваемого. На Снейпа и его эльфов! И он же искал угол, в который можно было бы загнать профессора. Шарль — аврор!       Ощущая себя использованной и не желая продолжать дальнейшее общение, она извинилась и поспешила вернуться в замок.       Когда портреты Хогвартса провожали старосту Гриффиндора взглядом, они заметили недовольство на её лице. И действительно, вместо того, чтобы сокрушаться рыданиями и отчаиваться, Гермиона сердилась на Шарля. Он лгал! Явно лгал, пытаясь надавить на её чувства! Поэтому он настоял, чтобы роль Клеопатры отдали ей, девушке, у которой на лбу было написано влюбиться в партнёра по сцене!       Её взял гнев. Мистер Поддержка лишь наигранный образ, лик, созданный для доверия и лучшего доступа к информатору!       Разочарование душило, а это не могло не злить Гермиону. С яростью она распахнула дверь своей комнаты, плюхнулась на кровать и раскрыла шкатулку. Сейчас её мыслям необходимо успокоиться и отвлечься.       За добрый час лучики зимнего солнца успели заглянуть в окно и упасть на ладошку, согреть, однако, которую им так и не удалось. Они переместились чуть дальше и утонули в разноцветном стекле витражей, засиявших, будто крылышки нимф. Гермиона приблизила лицо к надписи с руной. От контраста холодной кожи и дыхания тонкое стекло запотело. В медленно появляющемся окошке что-то загорелось. Белый свет вспыхнул звездой. Замерцал.       Сначала она испугалась, резко подскочила и прилипла лопатками к стене. Витраж, обрамленный сияющей магией, переливался.  Это означало, что ещё одна разгадка найдена! Права была мерзлячка-Трелони, когда тёрла ладони и дышала на них! Недолго думая, Гермиона поднесла светящееся стёклышко к глазу и с возбуждением ученого осмотрела комнату. Увиденное заставило её вздрогнуть. Но даже тогда она не подозревала, что ожидало её впереди.       Сначала комната ничем не отличалась, разве что освещение казалось светлее обычного. От окна по стене и до книжных полок — ничего. Пока сердце тошно замирало, она внимательно рассмотрела обшарпанный письменный стол, сияющую в дневном свете чернильницу и заточенное перо. Ничто не выделялось, пока Гермиона не повернулась к громоздкому, старому шкафу.       В тёмной части комнаты, туда, куда лучики света не пробирались, в тени шкафа, в углу, стояло самое пугающее видение. Ладони девушки вспотели. Если бы призраки могли умирать, то Гермиона увидела не что иное, как труп Миртл. Какая смерть должна настигнуть призрака, чтобы совершить такое? Привидение было в полный рост и пустым взглядом смотрело прямо. Оно не двигалось, не плакало, как обычно, и не капризничало пискляво. Вся эмоциональность, и с позволения будет сказано, жизнь насильно оставили Миртл, как если бы её предали поцелую призрачного Дементора. Гермионе стало не по себе от плохого предчувствия. Почему руна показывала именно это?       Только приглядевшись, можно было понять, что изображение двумерно. Оно больше напоминало чёрно-белую фигуру, вырезанную из огромной маггловской фотографии. Миртл, верно, что-то символизировала, и это что-то притаилось в шкафу.       Едва ли у самой смелой девушки не вырвется вскрик в такой обстановке. Гермиона молчала. Она поддавалась инстинкту самосохранения и в тишине принимала решения. У шкафа сделалось страшно. В ярком свете Люмоса тот выглядел мрачнее и зловещее обычного. Миртл стояла рядом с ним, а её неподвижное лицо больше походило на кукольное, чем на призрачное с фотографии. От неё веяло холодом или так казалось — Гермиона не знала. В тревоге каждое ощущение точило иглу страха, которая пронзала гриффиндорский характер.       — Как глупо! Правда, глупо, там ведь нет никого! — воскликнула девушка и взялась за ручку, и распахнула дверцу. По комнате пронёсся дикий оглушающий писк. Кто-то толкнул Гермиону, ощутимо прошёл сквозь неё — чувство не из приятных — и влетел вместе с истеричным плачем в стену. Пока утекали драгоценные секунды, Гермиона старалась дышать. Ей казалось, что воздух наполнял не только лёгкие, но и мышцы, и кожу, и лишь адреналин, бушующий в венах, приземлял её, заставлял чувствовать и быть материальной. Кто-то едва ли не расщепил её на крупицы!       Сердце забилось в испуге, и каждый удар кувалдой отдавался во всём теле. Крики удалялись. Наспех оставив руны, с напуганными глазами и серым лицом, Гермиона выбежала в коридор и помчалась на звуки плача. То была Миртл. Она летела мимо лестниц, но постоянно воровато оборачивалась, вызывая тем самым всё больше подозрений. Её сущность пронзала каменные ступени и падала дальше. Расстояние между призраком и Гермионой увеличивалось.       — Постой, Миртл! Я знаю, что это ты! Остановись! — крикнула она, перебирая ногами скорее воздух, а не ступеньки, по которым спускалась. Лёгкие превратились в потрёпанный паровой двигатель, и теперь растущая сухость сжимала Гермионе горло. Бегунья свинтила в коридор подземелий. Писклявый плач по-хитрому затих. Когда Гермиона на всех скоростях свернула следом, то увидела уползающую длинную тень на стене.       Выругавшись и наскребя то малое, что хранилось в небольшом резервуаре атлетической выносливости, Гермиона ускорилась. Облачко Миртл вскрикнуло и влетело в кладовку профессора Снейпа, и это зрелище подействовало на девушку лучше заклинания остолбеней. Она застыла с ужасом в глазах. В эту секунду, вероятно, остановилось и время, и звуки, и кровь в её венах. Возникновению страха послужил обет и гадкое чувство магической связи с Уизли. Ей суждено было прийти сюда, ведь её ожидало зелье!       Обычно редкие ингредиенты из-за дороговизны заготавливают специально, хотя бы за месяц до начала варения. У Гермионы такого количества дней не было.       Придётся взять ингредиенты. У Снейпа. Она вынуждена воровать.       Мрачная, массивная дверь кладовой выглядела недосягаемой и хорошо охраняемой. Миртл влетела именно туда! Гермиона не могла поверить в это, но как никогда понимала, что сейчас у неё в запасе имелось алиби. Не на разведку она, а за Миртл! Если поймают, то так и расскажет!       Она посмотрела на дверь кладовки как на новое испытание, и её холодные ладони вспотели. А если кто-то увидит и не спросит? Слухи подтвердятся, и Грейнджер надолго закрепится как воровка Хогвартса. На части душу разрывал крик бессилия.       «Воровка, воровка, воровка!» — пронеслось в голове.       Оглядевшись в пустом коридоре и поглубже вдохнув, Гермиона решительно направилась вперёд, к своей цели. Нечего и раздумывать. Быть хуже, чем сейчас, уже не могло. Она не воровка разве что в глазах друзей, Снейпа да Макгонагалл. Металлическая ручка щёлкнула, петли заскрипели, и, на удивление, дверь туго поддалась. Затошнило от плохого предчувствия. На неё напал сквозняк с запахом гнили и сырости. Пред незваной гостьей вместо заспиртованных уродцев, вытянутых колб и разных склянок, возникла густая тьма. Свет не проникал в этот плотный чёрный туман. Его щупальца плавно клубились вдоль порога, но не выползали в коридор. Своим видом он пугал и походил на какой-то портал.       Так может, это чары профессора? Гермиона прикусила губу и осторожно поднесла ладошку, которая медленно погрузилась в холодный плотный воздух. Как и ожидалось, там ничего не было, но чувство того, что комната далеко не пуста, не покидало её. Крылось за тьмой что-то недоброе и устрашающее. Однако проклятьем не ударило, ловушки если и были, то знать о себе не давали, а это означало лишь то, что вместе с уровнем тревоги в Гермионе выросла мнительность. Она просто в напряжении, вот и всё. Легче и быть не могло!       Никому оправдания не поспевают так быстро в головы, как тем, кто находится в отчаянном положении. У Гермионы не было пути назад. Она уже решилась. В поддержку ей служило алиби; руна показала ей Миртл, а Миртл показала эту дверь.       Надеясь найти ответы, Гермиона бесстрашно и твёрдо шагнула. Пола она не почувствовала.