Любовь — это ослепление, я так болен, я не хочу видеть.
Мэлс хочет быть нормальным. Хочет преследовать стиляг как раньше, не быть предателем в глазах Кати, держать в руках ржавые ножницы, вернуться в ту ночь, когда он побежал за Пользой. Потому что, если бы у него была возможность все переделать, то он бы не побежал. Остался бы, ослушался бы, переключился бы на другого стилягу, но не повторил бы свой путь отвратительного осознания собственной неправильности. Мэлс ломает, перебирает пальцы, напряжённо смотрит в грязное окно, нервничает, давится паникой. Ему нельзя паниковать. Ни тогда, ни сейчас. Все его мысли, стремления оказались ложью и самообманом. «Я сделал это ради неё», — говорит он себе, меняя серый костюм на яркий. «Я хочу добиться её», — думает он, укладывая причёску на манер других стиляг. «Она должна мне нравиться», — утверждает он уже не так уверенно, оттирая след от поцелуя. Мэлс снова вспоминает, как просигналила чужая машина. Он мотает головой, отгоняя все это прочь, пока память не подкинула в очередной раз внешность водителя. Он должен (должен же?) мечтать о Пользе, видеть ее красивое лицо, представлять ее яркие платья, светлые волосы. Мэлс закрывает глаза с видом проигравшего собственным мыслям, поджимает губы. Его окружают чужие яркие пиджаки и тёмные волосы.***
— У всех братья, как братья, а у меня — стиляга. Мэлс ничего не отвечает. Ему нечего на это сказать, ведь это не самое страшное, что он мог сделать в своей жизни. Он смотрит перед собой и изо всех сил душит один гадкий секрет.***
Маленькая смерть без единого стона, Ни окриков, ни предупреждений. Крошка, это опасная идея, В которой почти есть смысл.
Мэлс прослушивает абсолютно все, что говорит ему Фред. Он старается смотреть неотрывно в чужие глаза, но невольно опускает взгляд на губы, пугается самого себя, что это может быть слишком заметно и снова смотрит в глаза. Мэлс ловит каждый жест, каждую улыбку, каждое прикосновение, каждое дружеское похлопывание по плечу. — Будешь? — Фред протягивает ему сигарету. Мэлс подаётся вперёд, обхватывает ее губами, чувствует на них чужие тонкие пальцы. Многозначительность жеста игнорируется ими двумя. Мэлс и сам улыбается. Потому что на Фреда нельзя смотреть и не улыбаться. Даже если тот уходит с девушкой. Даже если у него, на самом деле, может быть очень много девушек. Даже если сам Мэлс не имеет права быть на их месте. У него нет выхода. Он должен вылечить себя сам, доказать себе одному, что он такой же, как и все остальные стиляги. Все они хотят быть с Пользой, видят в ней некую цель, кого-то особенного. А он сам убеждал себя слишком долго, что пришёл исключительно ради неё. Надо соответствовать убеждениям? Нет ничего сложного в том, чтобы поговорить с девушкой, к которой ничего не испытываешь. Есть сложность в том, чтобы заставить себя испытывать хоть что-то. — Я тут ходил… — начинает Мэлс, надеясь, что дрожь в его голосе не так очевидна, —… я искал тебя. Это ложь. Каждый находившийся здесь мог бы сказать, что все, что он делал, — это ходил рядом с Фредом, слушая того. — Зачем? — Мне кое-что сказать тебе надо. Он выдавливает из себя слова, знает, что звучит настолько неискренне, но не может ничего поделать с собой. «Я не могу», — несколько раз проносится в голове. Мэлс всматривается в лицо Пользы и не понимает, почему не может ничего сказать. Или… «Я не хочу», — он пытается переступить. Его рот говорит одно, но глаза показывают совсем другое. Видит ли Польза его нечестность? Ждёт ли она, что он закончит свою фразу? Понимает ли, сколько мучений ему доставляют эти попытки переделать, перестроить себя? Мэлс с немым ужасом осознаёт, что его глаза наполняются предательскими слезами. Он жалеет, что находится здесь. Эти же слезы он позже видит и в глазах девушки. Причина его слабости оказывается очевидной. Эти слова не для неё. Это признание он хотел бы сказать другому человеку, оно предназначается отнюдь не Пользе. Мэлс ошибочно рассчитывал, что обладает смелостью, чтобы обмануть человека перед собой, но он обманывает в итоге только себя. Он не любит ее, но все равно говорит следующее: — Я люблю тебя. А ничего не изменилось. Он знает, что в соседней комнате танцы, музыка, поцелуи. У него же внутренняя борьба и чуть ли не насильственное признание, вырванное из горла щипцами, которое услышал не тот человек. Главное — не дать слезам победить окончательно. Из-за того, что болен он, страдает ещё и она. — Хорошо, — тихо отвечает Польза. Ничуть не тронутая его словами, но почему-то тоже чуть ли не плачущая. Жалеет? Сочувствует? Или же просто задета и обижена? — Это серьезно, — Мэлс продолжает забивать гвозди в крышку гроба своих относительно нейтральных отношений с Пользой, — очень… Это правда только отчасти. Потому что груз мерзкой тайны серьёзнее всего того, что с ним когда-либо происходило. Что с ним не так? — Хорошо. Ей больше нечего ему говорить. Возможно, что в этот момент она что-то знает. А может знает даже больше, чем он сам. — Я поцеловать тебя хочу, — Мэлс не отличается красивыми речами, фразами, в общем, красноречивости он точно не обучен, но даже так его слова звучат хуже, чем последнее бульканье утопленника. Долгие паузы не спасают, он очень старательно подбирает, собирает, строит свою ложь по крупинке. Мэлс сейчас вовсе и не Мэлс. Скорее Мэл. Это Мэл пришёл покорять сердце Пользы. Это Мэлс сдерживает слезы до последнего, желая утащить самого себя за руку обратно в общую комнату, а лучше бы и ещё дальше. — Хорошо. Он приближается с опаской. Поцелуй не приносит ни покоя, ни радости, ни облегчения. Абсолютно ничего. Мэлс ждёт, когда почувствует хоть что-то, но этого так и не происходит. Если честно, то всю работу делает Польза. И, наверное, она хорошо целуется, Мэлс не знает точно, не может оценить по достоинству. На душе остаётся осадок беспомощности и ненависти к самому себе. Мэлс смотрит стеклянным взглядом в стену. Падать больше некуда, даже ворвавшихся в комнату людей смех не трогает его. Он немного рад слышать Фреда. И очень рад, что никогда не услышит его такой же смех над ним, если бы тот узнал правду.***
Одни секреты, а поделиться не с кем.
— Да не расстраивайся ты так. Мэлсу не тяжело выглядеть безнадёжным страдальцем. Он действительно расстроен, но не по той причине, которую все приняли за истинную. Тем лучше для него же. — Фред, у неё есть кто-то? «У тебя есть кто-то?», — Мэлс и так знает, что да. Лишнее подтверждение его безвыходной ситуации ему не нужно. — Мой тебе совет, если это просто так, найди что-нибудь попроще. — Это не просто так, — упрямо, потому что ничего в его жизни теперь не может быть попроще. Он снова почти прослушивает Фреда. — А ты? — А я вообще безнадёжен. Потому что у меня папа дипломат, потому что учусь в МГИМО. Потому что у меня есть авто и эта хата. А она… Польза. Она всегда все делает наоборот. Слушай… Мэлс напрягается, краем глаза замечая, что к нему придвинулись слишком близко. Он ждёт вопрос в лоб уже в привычном стиле Фреда. Уже даже догадывается, что тот спросит про «бараться», но застывает, когда понимает, что ошибся. — А если откровенно? И честно? Я не настаиваю, но тут, видимо, придётся. Мэлс смотрит в пол. — Что честно? — Да так, мы тут с подружкой посплетничали, — беззаботно жестикулирует Фред, отходя обратно на приемлемое расстояние, — она мне и рассказала, что к ней один ухажёр пришёл. Говорил, мол, ходил, искал, сказать что-то хотел. Она уже и приготовилась, ей слышать не впервой все эти сопли. И знаешь что? — Что? — глупо повторяет Мэлс. — А ничего, — усмехается Фред, щурясь, — сказал, что очень любит, а у самого глаза на мокром месте. Вот-вот и разревётся. И ведь бормочет, ничего не разберёшь, а. — А мне какое дело? — Воу, как сказал. Да дела тебе никакого, мне только любопытно стало, что же это за душевные терзания у ухажера? М? — он снова сокращает расстояние, — то есть, у тебя, Мэл. Мэлс не поднимает взгляда. Лгать так до конца. — Нет никаких душевных терзаний. Фред иронично изгибает бровь. — Ох, Мэл, ты просто отстойно врешь. Я для кого в самом начале сказал про откровенность? Мэлс знает и чувствует, что его изучающе и ожидающе оглядывают. — Фред, че ты хочешь? — Ничего, — он пожимает плечами, — чувак, это же не допрос с пристрастием. У нас тут другая ситуация. Может, это как раз ты чего-то хочешь? Мэлс отмахивается от тыкнувшего его в грудь пальца и медленно качает головой. Фред ждёт ещё несколько секунд, а затем начинает искать что-то в шкафу. — Ладно, душу не раскрыли, значит будем тело… раскрывать, — тянет он тоном умника, доставая книгу и отдавая Мэлсу, — на, держи, будешь просвещаться. Только дома, за тремя замками. В крайнем случае съешь. Как шпион — адреса явки, понял? — Понял, — Мэлс поднимается со своего места. — А, кстати, ещё… в истерику не впадай, когда будешь того самого, ладно? Если уж ты перед поцелуем так себя накрутил… короче, чувихи не оценят. — Ладно, — за односложными ответами скрывается желание не проговориться. — Мэл? Он оборачивается в ту же секунду, мысленно ругает себя, что это выглядело так, будто он только и ждал, когда его позовут. — Что? — Я тут подумал, что у нас у всех же есть секреты. Так что, не стоило к тебе в душу лезть. Это звучит так, словно он просит прощения, но Мэлс и вовсе не обижался. У него только вопрос срывается быстрее, чем он успевает его обдумать. — И у тебя? Фред заинтересованно вскидывает голову, облокачивается о шкаф, ухмыляется. — Даже у меня. В наступившей тишине есть что-то особенное с обеих сторон. Но Мэлс слишком занят своим секретом, чтобы гадать над чужим. Он первый же и прерывает некую загадочность момента, быстро кивает и уходит, не забыв про книгу. И если бы он только обернулся, то узнал бы во взгляде Фреда свой собственный взгляд.