vanquish

— Если бы не ты, вся моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Юнги протягивает руку и осторожно касается пальцами темного надгробия, будто боится, что если он прикоснется, на коже останется ожог. Это первый раз, когда он находится здесь, стоит лицом к лицу с человеком, которого, казалось, недостаточно любил, недостаточно оберегал, недостаточно отчаянно боролся за то, чтобы удержать рядом. Но опасения в прошлом, он знает, что прощен, и наконец готов это прощение принять. — Если бы не ты, я бы не оказался здесь, — Юнги вздыхает. — Возможно, и ты бы не лежал на этом месте, но я хочу верить, что сделал для тебя все, что было в моих силах. Они с Чонгуком задержались в Сеуле еще на несколько недель. Не сказать, чтобы в этом была особая необходимость — Намджун справился бы и самостоятельно, но Юнги, как и обещал, простил его и помогал на протяжении всего периода реформации власти и укрепления позиций компании. В действительности он был готов уехать в любой момент, но Чонгуку явно требовалось время на то, чтобы собраться с духом. Он не был готов прощаться с нынешней, пусть и не самой легкой, жизнью. Особенно тяжело ему далась мысль, что придется расстаться с Чимином, который в последние месяцы заменял ему и друга, и брата. Тот в свою очередь остался верен своему решению и не без помощи Намджуна занимается открытием какого-то учебного заведения, специализирующегося на танцевальном искусстве. Юнги не до конца уверен, чем именно он планирует заниматься, как не уверен и в том, каким образом они с Намджуном находят баланс между группировкой и мирной жизнью. Наверное, это не имеет никакого значения, если они оба чувствуют себя комфортно и выглядят счастливыми. Тэхен остался в группировке и в каком-то смысле взял на себя неофициальные функции Джина — Юнги уже устал отбиваться от его попыток помочь обустроиться после отъезда, а Чонгук просто перевел все чаты с ним в беззвучный режим. Без разъедающей тело и сознание зависимости он стал уравновешеннее, начал с большей уверенностью и спокойствием проявлять эмоции, не только негативные, и почему-то Юнги кажется, что надолго в деле он не задержится. На это указывает и его тесная дружба с секретарем Намджуна, о взаимоотношениях друга с которой, впрочем, Юнги мало что знает. Все эти люди для него больше, чем просто друзья, они семья, те, кто был рядом на протяжении почти десятка лет, те, кто бок о бок сражался в многочисленных битвах, в том числе и внутренних. Но Юнги знает, уверен, что все они будут в порядке. Он оставляет их с легким сердцем. — Я нашел твое письмо, точнее, его нашел Чонгук, — едва заметно улыбается Юнги небольшой яркой фотографии, когда с губ легко, словно ветер, сходит чужое имя. — И я хочу верить, что ты действительно не жалел о днях, проведенных рядом со мной, несмотря на то, что я, в отличие от тебя, никогда не стремился жить, — он присаживается на корточки и укладывает на землю ладонь, будто желает оказаться к другу ближе, дотянуться и коснуться его всегда улыбчивого лица. — Я просто плыл по течению и попусту тратил на злость и безразличие то, чего ты был лишен. Чонгуку прощаться было куда сложнее. Возможно, размышляет Юнги, они найдут способ поддерживать с друзьями связь, но это случится не раньше, чем осядет пыль, не раньше, чем улицы Сеула забудут об их существовании. Младшему бояться больше нечего, его главная угроза гниет в земле, а вот Юнги до конца своих дней будет ходить по улицам и оборачиваться. Слишком многим он перешел дорогу, слишком многие не пожелают упускать возможности его убрать, если таковую получат. Но это ничего, это не имеет значения, если он будет рядом с Чонгуком столько, сколько позволят обстоятельства. Они сами выбрали этот путь. Перед отъездом Чонгук попросил выяснить место захоронения родителей и брата и отвезти его к ним. Юнги ожидал чего угодно — того, что младший будет плакать, будет злиться, обвинять или умолять вернуться, поддавшись истерике. Но тот лишь возложил цветы, постоял какое-то время молча, а после развернулся и ушел, сжав ладонь Юнги почти до хруста. Возможно, эмоции еще придут, а возможно, это внутри него уже отболело. В любом случае, Юнги не собирается давить. Каждый справляется со скорбью по-своему. — Наверное, я не любил тебя достаточно, не так, как ты того заслуживал, но я любил тебя настолько, насколько мог. Давай признаем, ты правда был сумасшедшим, — тихо смеется Юнги, уверенный, что будь друг рядом, он рассмеялся бы над этими словами громче всех. — Но ты был тем, на кого стоило равняться, — он встает и в последний раз, он знает, бросает взгляд на улыбающееся лицо на фото. — Ты никогда не брал жизни взаймы, Хосок, ты жил, даже в секунду своего последнего вздоха ты был живее всех нас вместе взятых. И я обещаю прожить остаток своей жизни за нас обоих. Теперь мне есть, ради кого. Он опускает на гранитную плиту потрепанную книжечку Ремарка, а после уходит, оставляя позади себя и небольшую ухоженную могилу, и залитое солнцем кладбище, и узкий пролесок, через который лежит путь к последнему пристанищу человеческой жизни. Свою Юнги растрачивал попусту, разменивал на бесполезные ненависть и отчужденность, на бессмысленную уверенность в собственной безнадежности, но больше не собирается терять ни секунды. Он еще не успевает подойти к машине, как слышит громкое бибиканье, заставляющее его вздрогнуть, а пару ворон на деревьях с противным карканьем сорваться с насиженных мест. — То, что ты получил права, еще не значит, что тебе позволено сидеть за рулем малышки, — строго говорит он, доставая из кармана пачку сигарет и прикуривая занемевшими на холоде руками. — Ты уже однажды сажал меня за руль и даже позволил довезти тебя до другого конца города, — опускает окно Чонгук, глядя на Юнги самым нахальным образом. — Я был практически при смерти, — морщится тот, а сам пытается скрыть улыбку, которая невольно лезет на лицо. — А говорил, царапина, — хмыкает Чонгук, но все же уступает старшему водительское место и перебирается на пассажирское. — Ради тебя я готов даже притвориться живым, будучи на смертном одре, — притягивает Юнги не особо сопротивляющегося Чонгука для легкого, целомудренного поцелуя. — Но есть вещи, которые абсолютно недопустимы. Ты за рулем малышки — одна из них. — Не волнуйся, Асти, скоро ты станешь моей, и мы с тобой будем бороздить ночные улицы Манхэттена, — обиженно бурчит тот, нежно поглаживая ладонью торпедо. — Ты назвал мою малышку Асти? — вскидывает бровь Юнги. — Нет, — надувается Чонгук и отворачивается к окну. Юнги тихо смеется себе под нос, но молчит, выкидывает недокуренную сигарету в окно и заводит ласкающий слух рычанием мотор Астон Мартина. Черта с два он Чонгуку его отдаст. Хотя, если тот будет продолжать смотреть таким же жалостливым взглядом, Юнги, может, и подумает. — Что там тебе надо купить? — оборачивается он к младшему. — Учебники, тетради? — Пособия по окружающему миру за восьмой класс, — хихикает Чонгук, заставляя Юнги закатить глаза и тяжело вздохнуть. Он так сильно любит эти ворчливые вздохи, что готов всеми способами их из старшего вытягивать. — Я на литературный поступать собираюсь, хен, а не снова в школу идти. Все необходимое купим там. Юнги фыркает, но не сопротивляется. Снимает машину с ручного тормоза и выжимает педаль, срываясь с места так же стремительно, как привык это делать всегда. На лобовое стекло начинает ложиться первый декабрьский снег, но дворники мигом стирают пока еще невесомые, пушистые снежинки. Их весна наступит быстрее, чем кажется.