Звёзды, которые отбрасывают тень

Она знала его всю свою жизнь. Чио не помнила времени, когда ее взгляд не был направлен на Ганнибала. С раннего детства она проводила лето в поместье Лектеров вместе с ним и Мишей, с нетерпением ждала момента, когда они с госпожой Мурасаки окажутся в поездах между Францией и Литвой. Конец весны, наполненный воодушевлением, предвкушением и тихой, согревающей радостью. Миша с Ганнибалом же, в свою очередь, всегда приезжали к ней в Париж зимой, и Чио начинала готовить подарок для Миши намного раньше Рождественских каникул. Зачастую понять Ганнибала было трудно. Иногда она сама с недоверием осознавала, что осталась единственной, кто был с ним рядом всегда. Когда Миша сажала зернышко Брахма-камал, которое отец привез из долгого путешествия в Гималайские горы, и Ганнибал с улыбкой смотрел в большие, сияющие восторгом глаза сестры. Когда леди Мурасаки отвергла его и его чувства, испуганная, потерянная, скорбящая об умершем муже. Убитом муже. Когда они обедали, сидя на каменных ступенях узкой набережной перед мостом Понте-Веккьо. Чио видела в газетах то, что он создавал, и видела удовольствие, которое ему приносили его творения. Она не думала о том, правильно это или нет, справедливо или нет. Она была слишком крошечной для того, чтобы решать подобные вещи. Ганнибал был счастлив, Чио этого было достаточно. Она никогда не думала, что все могло быть иначе. Что она могла бы провести годы где-то кроме замка Лектеров, охраняя того, кто забрал у Ганнибала самое дорогое. Последнего из них, единственного выжившего, которому подарили жизнь лишь для того, чтобы он стал сосудом той боли и потери, той трагедии. Ганнибал хотел жить дальше. Он хотел быть свободным и хотел контролировать все, что было в его жизни. В том числе и горем. Сделать этого человека своей собственностью, пригодной лишь для того, чтобы влачить самое жалкое из всех возможных существований. Оставить Чио безмолвным стражем, давая ей выбор, который она не смогла сделать сама. В этом был Ганнибал, поэтому Чио не думала об иных дорогах, на которые она могла бы ступить. Она была одной из немногих, кто видел, как он создает свой человеческий костюм, как подгоняет и шлифует его, как делает выточки и последовательно формирует швы. Она смогла вынести это зрелище, в отличие от госпожи Мурасаки. Чио видела, как больно ему было, и не понимала, почему ее любимая, почтенная госпожа отвернулась от очевидного — под этим костюмом был все тот же Ганнибал. Он любил госпожу Мурасаки. Чио запомнила это очень хорошо. Она уже тогда умела отличать оттенки того огонька, который время от времени зажигался в его глазах. Разные, болезненные и питающие оттенки голода. Чио видела, каким он был тогда, и не думала, что однажды сможет увидеть в нем что-то, горящее сильнее. Настолько сильнее, несравнимо сильнее. До тех пор, пока не увидела, как он смотрит на Уилла Грэма. Чио не любила выходить на свет, сколько бы госпожа Мурасаки не наставляла ее. Ганнибал принял это и учил ее быть тенью. Бесшумной, безликой, невидимой. Надежной и сияющей в редкие мгновения для тех, кто знал, куда смотреть. Ее не интересовали другие. Но когда его улыбка лучилась доверием, гордостью и теплотой, Чио чувствовала себя на своем месте. Там, где должна была, там, где хотела быть. В последнее время ей часто снилось море. В этих снах не было страха, не было чувства потери или чего-то необратимого. Только легкая, далекая тревога и шум волн. Интенция и ее рука, направляющая лодку. Путешествие всегда было бесконечным: каждый раз, стоило едва-едва приблизиться к цели, Чио просыпалась и напоминала себе, что Ганнибал в порядке. Ганнибал жив. Она не любила такие ночи, они без труда делали день тягучим, липким, вынуждая тратить силы на то, чтобы концентрироваться на самых простых вещах. Такой сон настиг ее и сегодня. Чио едва не пропустила удар слева, заблокировав боккен в самый последний момент и неуклюже пошатнувшись. Баланс был безвозвратно потерян, таких ошибок не прощает даже самый щедрый спарринг-партнер. Ганнибал молниеносно ударил ее в колено. Развернулся, обхватил свободной рукой и перебросил через спину, с силой впечатывая в землю. Чио даже не сопротивлялась, принимая заслуженный удар. Мох значительно смягчил приземление, она охнула и едва не выпустила из пальцев собственный боккен. Ганнибал протянул ей руку, помогая подняться. — Обычно это ты ругаешь меня за невнимательность. — Он осторожно заправил за ее ухо выбившуюся прядь волос. — Плохо спала? Чио немного помедлила и кивнула. Не хотелось заставлять Ганнибала волноваться о ней, превращать что бы то ни было во взаимную тревогу. — Закончим на сегодня. Ты и так победила, не хочу пользоваться твоей рассеянностью. Чио мягко ткнула его кулаком в бок. Они выходили тренироваться каждый день сразу после рассвета. Утренний туман стелился по лесу, по уходящим к горам полянам, покачивался над поверхностью озера, на берегу которого стоял деревянный дом. Чио нравилось наблюдать за тем, как Ганнибал, облаченный в серое кимоно, принимает самую первую стойку, как его взгляд загорается сталью каждый раз, когда он бьет. Он был сильнее, но она была быстрее. С каждым днем, с каждым часом, который они проводили, кружа друг вокруг друга по полянам, в его движения возвращалась толика смертоносной грации. Чио знала, что он может ранить ее, знала, что если сам Ганнибал не будет достаточно внимателен, она может причинить ему вред. Они не щадили друг друга, и каждый раз, когда лес вокруг наполнялся гулкими ударами боккенов, Чио чувствовала что-то надежное, правильное внутри. Такое нужное, необходимое и желанное. Она была счастлива. Они возвращались в дом, когда солнце целиком выглядывало из-за верхушек деревьев. Чио нравилось это место, удаленное от цивилизации настолько, насколько было бы разумно. В отличие от каменного поместья Лектеров, сделавшего туман частью ее сущности, здесь было намного светлее. Теплое дерево вместо холодных валунов и кирпичей. Замысел одного человека, место, созданное для того, чтобы жить сейчас, а не чтобы сохранить память в веках. У этого дома на берегу широкого, окруженного деревьями озера был лишь один недостаток, если это можно так назвать. Пустое пространство в самом сердце замысла. Ее эта пустота не беспокоила, однако даже Чио видела множество крошечных мелочей, которые никак не могли соединиться друг с другом. Ганнибал создал это место не только для себя. Здесь не хватало Уилла Грэма. — Tu veux une omelette ou un croissant? — L'omelette, ça serait mieux, merci. — Le petit déjeuner est dans une demi-heure. Они мало говорили за едой, но в этот раз Ганнибал с особенным вниманием расспрашивал Чио о ее путешествии по Бразилии и Аргентине, Мексике и Карибским островам. Обретя свободу, она не знала, что с ней делать, куда отправиться, куда вернуться. Где успокоить тревогу и тоску о единственной оставшейся семье, запертой в застенках. Когда его приговор огласили, когда она убедилась, что в определенном смысле ему ничего не угрожает, Чио просто приехала в аэропорт и взяла первый попавшийся билет, совершенно не зная, что ее ждет. Она не надеялась найти свое место, но впервые за всю жизнь чувствовала возможность увидеть хотя бы часть огромного мира вокруг. Чио помнила, как Ганнибал сам когда-то отправился в путешествие после того, как они кремировали госпожу Мурасаки. И как в итоге нашел счастье в своей свободе. Она попыталась повторить этот путь собственными ногами, по собственной дороге. Ганнибал хотел услышать об этом все. Чио чувствовала радость и смущение и каждый раз, когда ему было интересно, рассказывала что-то еще. Это избавляло от необходимости говорить о прошлом, ворошить картины, которые остались в самых темных и ветхих комнатах ее памяти. Были газеты, колонки которых она проверяла, частные объявления, за которыми пристально следила. Ганнибал знал, что ему будут много писать, и знал, как ответить так, чтобы Чио услышала. Она знала его слишком хорошо, чтобы поверить, будто он сдался просто так, будто собирался провести в клинике Балтимора всю оставшуюся жизнь. Его причины были прозрачными и вместе с тем непостижимыми даже для нее. Уилл Грэм, безрассудный человек, к которому она относилась с осторожностью. Сокровище Ганнибала, которое ей предстояло понять. Ганнибал почти не говорил с Чио о нем. Она не чувствовала, что он прятал что-то. Наоборот. Вся их жизнь с момента падения так или иначе крутилась вокруг загадочного бывшего профайлера ФБР, и Ганнибал всеми силами старался выкроить в этом урагане время и внимание для нее. Его сердце билось, но будто бы неровно. Она не знала, не была уверена. Она остановила кровь, обработала раны, поставила все капельницы, о которых могла подумать. Она знала так мало о том, что от нее требовалось. Ганнибал оставил так много инструкций, как мог, но она постоянно чувствовала скребущий внутри страх ошибки. Что она поняла не так, сделала не так, что-то забыла, что-то упустила. Он дышал так тихо, так слабо. Изредка она проверяла Уилла Грэма, пострадавшего намного меньше, изредка выходила поправить курс или аккуратно пришвартоваться у пустынного причала, чтобы переждать неспокойную ночь на воде. Но все остальное время она была рядом с ним, наблюдала, стерегла, будто бы ее присутствие должно было напугать смерть, если та решит забрать его. Он не приходил в себя так долго, так невыносимо долго. Она повторяла одни и те же процедуры, она высадила Уилла Грэма на берегу, уцелевшего, спасенного. Она почти не спала, лишь изредка позволяла себе задремать на своем посту. Она думала, что заплачет, когда он выдохнул и медленно открыл глаза, моргая даже от приглушенного света в каюте. Страх все еще жил внутри, неуверенность и тревога все еще медленно поедали ее изнутри, но задвинутые куда-то вдаль, в уголки, заплесневевшие от пустых воспоминаний. Ее переполняло облегчение. Он жив, он жив. Он посмотрел на нее, она тут же сжала теплыми пальцами его прохладную ладонь. — Уилл Грэм выжил. Я сделала все, как ты просил. Он смотрел на нее молча, и среди всего, что она ожидала найти в его глазах, была нежность. Теплая, человеческая нежность. Сначала она подумала, что эта нежность предназначалась Уиллу Грэму, только Уиллу Грэму. Но потом он сжал ее руку в ответ. — Спасибо тебе. Она потупила взгляд, не в силах смотреть ему в лицо. Там были и сила, и слабость, и благодарность, и то же облегчение, что заполняло ее собственные жилы. Смотреть было больно, как на солнце в ясный летний день. Но для того, чтобы чувствовать тепло солнечных лучей на своей коже, совсем не обязательно смотреть. — Семейные ценности за последнее столетие для большинства потеряли значение, но мы все равно всегда помогаем своей семье. Он беззвучно выдохнул. — Ты запомнила. Чио медленно кивнула. Это были последние слова госпожи Мурасаки, наставление для них двоих, раненых, потерянных, теперь совсем одиноких детей. То время давно забылось, но ее слова жили в них двоих по сей день. Всегда. Ганнибал был жив, Ганнибал улыбался слабой и греющей улыбкой, и больше ей ничего не было нужно. После завтрака они расходились. Ганнибал занимался исследованиями, чтением, запускал сети в безбрежный и неспокойный океан новостей. Чио же отправлялась на охоту. Она знала, что ему нравится дразнить академическое сообщество работами под целой плеядой псевдонимов, оставаясь неуловимой тенью, оставляющей за собой продуманный и саркастичный след. В какой-то степени они оба были охотниками, но использовали разные пути, разные методы в поимке своих жертв. Это было хобби, которым Ганнибал развлекал себя тогда, когда не отслеживал публикации, источники, которые у него были и о которых Чио не знала ничего. Ганнибал словно бы готовился к чему-то, иногда исчезал на пару дней, за что Чио злилась на него. Она никогда бы не повысила голос, не сказала бы ему вслух, что это опасно, что он может отправить ее и продолжить ждать. Ганнибал видел ее недовольство и позволял ей вымещать его на утренних тренировках, которые каждый раз после его возвращения становились все более беспощадными. Иногда она сама уезжала, за продуктами или проведать одинокий дом в совсем другом лесу. Однажды вечером, когда Ганнибал сидел перед камином и читал ей старые французские сказки, одинаково лиричные, трагичные и светлые, Чио, поглощенная двоякими образами и неизбежным дыханием судьбы, не смогла сдержать внутри вопрос, зудящий где-то в подкорке. — Думаешь, он ответит? Она собственноручно доставила письмо доктору Уэст и, пускай не знала его содержания, понимала, кому оно предназначено, и могла с легкостью додумать, о чем оно. Ганнибал замер на несколько томительных мгновений. Он медленно закрыл книгу, устроил ее на коленях и сложил руки поверх старинной тканевой обложки. Чио опустила взгляд, укоряя себя за неуместное любопытство. — Sumanai… — Shirimasen. — Голос Ганнибала был ровным и негромким, он не оборачивался на нее, сидящую на широком подоконнике и нервно сжимающую тонкими пальцами лакированное дерево. Он смотрел на огонь, и Чио казалось, что его плечи стали мраморными, что еще несколько мгновений — и по его коже пойдут трещины и сколы. Нет, он был сильнее этого. Но это не значило, что ему не больно. Чио закусила губу, вспоминая и выбирая слова. — Когда он пришел домой, то показал мне улыбку, которую ты оставил. Я спросила, почему он ищет тебя после этого. Он сказал, что никогда не знал себя так хорошо, как знал рядом с тобой. Ганнибал слегка повернул голову, все еще не глядя на нее. Чио видела подсвеченный огнем профиль, будто бы еще сильнее заострившиеся черты и взгляд, устремленный в пустоту. Блуждающий по комнатам дворца памяти в поисках того, чего там не было. — Однажды он отказался от этого знания. — Однажды он спрятал нас, хотя мог этого не делать. Чио сама не понимала, в чем пытается убедить Ганнибала. Она почти ничего не знала о Уилле Грэме, могла лишь видеть его отражение в самых важных и дорогих глазах на свете. Ганнибал мог позволить ей сразу привезти себя сюда, не подвергаясь риску быть пойманным. Преданным. И несмотря на то, что все внутри противилось, Чио отвезла его туда, где он хотел быть. Ганнибал медленно кивнул, сцепляя ладони в замок и медленно выдыхая. — Что ты думаешь о нем? Слова пришли в голову Чио почти сразу. — Знал ли ты себя так же хорошо до того, как встретил его? Ганнибал усмехнулся, сначала медленно, едва уловимо, а после шире. Чио даже отсюда видела огоньки, разгоравшиеся в его глазах. — В каком-то смысле нет. Эта встреча открыла мне те грани, которые, казалось, сгинули давным-давно. Чио знала, о чем он говорил. То, что застыло кровавыми подтеками на его руках и в мягких, волнистых, светлых волосах, перетянутых яркой лентой. Что погасло в огромных глазах его сестры и осело нежными цветочными лепестками на свежей, только-только вскопанной земле. То, что развеялось прахом на берегах озера Бурже после того, как они попрощались с госпожой Мурасаки и вышли из небольшого здания крематория. Там Ганнибал сжег и рассеял часть своего сердца. Тогда все, что было в Чио, разрывалось от боли, она не могла даже представить, каково было ему стоять наверху высокой скалы в окружении качающихся деревьев. Его сердце дважды летело с обрыва, один раз для того, чтобы умереть, а другой… Другой раз зависел от Уилла Грэма. — Я боялась, что ты умрешь. — Произнести это вслух было так трудно, так громко. Слишком громко. — Я ни разу не боялась так с тех пор, как... Ганнибал повернулся к ней, заглядывая Чио в лицо. Она опустила взгляд, на этот раз переполненная страхом, подступившим снова. Иногда она думала сесть в машину и привезти Уилла сюда. Что-то внутри подсказывало, что если она подберет правильные слова, то сможет заполнить пустоту в этом доме. Точно так же, как она ездила за продуктами в супермаркеты ближайших городков, она могла бы добраться до того дома в лесу, почти уверенная, что одного ее присутствия будет достаточно, чтобы он молча сел в ее автомобиль. Ступил на протоптанную дорогу и позволить отвезти себя. Однако так было нельзя. Это не то, чего хотел Ганнибал, и ей было тягуче больно знать, что сейчас она бессильна ему помочь. — Прости меня. — Ганнибал отложил книгу на небольшой столик у кресла, поднялся на ноги и подошел к ней, обрамленный светом камина. Его ладонь была легкой и теплой, он погладил ее по голове, призывая податься ближе. — Я не оставлю тебя. Я смогу нас защитить. Чио никогда не чувствовала ревности к Уиллу Грэму. Но видела, что он является одновременно и спасением, и смертью Ганнибала, и так не хотела потерять единственное ценное, что у нее было. Руки обвились вокруг его талии, Ганнибал мягко обнял ее за плечи, прижимая к себе, удерживая. С губ Чио сорвался короткий, рваный выдох. — Ça va aller, ma chérie, ça va aller. — Его голос обволакивал ее обещанием, которому было так страшно и так желанно верить. Когда Чио ложилась спать этой ночью, ее с головой накрыли воспоминания о прошлом, образы, сменяющие друг друга. Она долго ворочалась, пытаясь расслабиться и найти удобное положение, и в конце концов сумела провалиться в сон, который не принес желанного отдыха, лишь яркие, горящие картины из опутанного плющом поместья Лектеров, которые стоило там и оставить. Но в эту ночь подсознание противилось, деформировалось, превратилось в сеть, которая вылавливала забытое и выносила из темных комнат картины, которым не стоило больше никогда видеть свет. Чио проснулась задолго до рассвета, небо за окном было все еще черным, яркие лунные лучи разрезали комнату напополам, пробиваясь сквозь щель в плотных шторах. Во сне все картины были размытыми, словно бы покрытыми тонким слоем воды, образы и ощущения были нечеткими, смазанными. Стоило ей открыть глаза, они набросились из темных углов, вспыхивая, как фейерверки на карнавале в Венеции. Чио было трудно дышать, она выбралась из кровати, набрасывая халат на ходу. Быстро и бесшумно спустилась вниз, не способная вдохнуть. Петля воспоминаний душила неторопливо, но безжалостно. Хотелось воздуха, хотелось просто дышать. Чио остановилась только на широкой веранде, глубоко, жадно глотая прохладный ночной воздух. Бледный, холодный свет луны разливался по берегу озера, танцевал и переливался на мелкой ряби волн. Ее длинные пальцы сжали ограду веранды, твердое и надежное дерево, которое не давало утонуть, задохнуться в потрепанной вуали прошлого. Шаги за спиной были почти бесшумными. Ганнибал закрыл за собой входную дверь с тихим щелчком, который тут же растаял в воздухе. Чио ощущала его присутствие, но не могла заставить себя повернуться. Встревоженное сознание было почти готово увидеть на его месте того подростка, который держал на руках мертвую сестру и каждую секунду умирал вместе с ней — снова, и снова, и снова. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но слов не было — Я знаю. Мне она тоже снится после падения, — его голос был ровным, спокойным. В нем не было новой боли, лишь желание успокоить Чио, разделить с ней бремя воспоминаний. Снять с шеи давно сгнившую петлю. Ганнибал остановился рядом с ней, глядя на мерцающую поверхность озера. Его спина была идеально ровной, в то время как Чио сгорбилась, и лишь тепло руки Ганнибала, такой близкой, поддерживающей, согревало ее сейчас. — Что приходит к тебе во сне? — Ганнибал смотрел на нее, Чио чувствовала это, но у нее не было сил, чтобы поднять голову. — Разное. Отдельные картины. Мне снится, как мы отправлялись на охоту. — Она никогда это не любила. Чио медленно кивнула, чувствуя тянущую пустоту внутри. Миша ненавидела причинять боль. Однако сама мысль о том, что она может надолго расстаться с Ганнибалом тогда, когда он так близко, была для нее невыносимой. Поэтому она всегда отправлялась с ними, подобрав лукошко для грибов и ягод. Каждый раз, когда им попадалась достойная добыча, один стрелял, а другой в это время обнимал Мишу, закрыв ладонями ее нежные уши. Каждый раз, когда они возвращались, Миша проводила много времени за помощью работникам в саду. Так она возвращала долг за то, что они вместе приносили на ужин. Она научила их с Чио выращивать травы в горшочках, который Ганнибал использовал, когда хотел приготовить что-то особенное для них. Это было бесконечным кругом, в котором двое были разрушающей силой, а она одна — созидающей. Чио любила Мишу всей душой, но не могла даже отчасти уместить в своем воображении то, что она значила для Ганнибала. Она была его миром, его жизнью. — Еще летний отдых. Подарки. Ее цветок. Они терпеливо ждали в гостиной. Чио смотрела на то, как Миша перебирает старые игрушки, которые мама попросила ее отдать в приют в ближайшем городе. Она была счастлива видеть воодушевление в янтарных глазах, радость от того, что оставленные на чердаке куклы больше не должны грустить в одиночестве. Они все говорили негромко, обсуждали необходимое обновление кухонных принадлежностей и техники, но на самом деле все слушали. Терпеливо ждали, когда по подъездной дорожке зашуршат колеса автомобиля. Чио почувствовала, как Миша вздрагивает в ее объятиях, как Ганнибал поворачивает голову к главному входу. Как платье цепляется за край коробки, когда Миша перескакивает через нее. Она смотрела, как лента слетает со светлых волос, как мягкий голос госпожи Лектер пытается урезонить дочь, как та с трудом толкает тяжелую входную дверь, выскакивая наружу. Как громко и заливисто смеется. Чио едва заметно улыбалась, остановившись рядом с Ганнибалом, который, в отличие от мама́, не пытался остановить сестру. Легкому, звенящему колокольчиками смеху аккомпанировал низкий, глубокий и такой же нежный. Двери открылись снова, господин Лектер держал Мишу на руках, приветствуя домочадцев. Когда до нее дошла очередь, она почувствовала мягкое прикосновение к плечу и теплый взгляд на своем лице. Он искренне считал ее частью своей семьи. Чио чувствовала, что поместье Лектеров было ее домом в куда большей степени, чем дом госпожи Мурасаки в Париже. Здесь она была по-настоящему на своем месте. Все они разбирали подарки из далекого путешествия совсем по-разному. Госпожа Лектер устраивала чайный сервиз на одной из полок, заботливо выбирая место для каждой крошечной чашки. Ганнибал с азартным, пристальным вниманием рассматривал телескоп в небольшом кожаном футляре, изучая различные настроечные кольца. Чио с наслаждением вдыхала запах пряных ароматических палочек, которые планировала беречь только для самых важных вечеров. Миша послушно сидела на диване, ожидая своего подарка, старательно сохраняя прилежный и терпеливый вид. Она почти никогда не была тихой, все время болтала без умолку и вечно задавала вопросы с тем запалом, с которым это умеют делать только дети. Крохотные пальчики теребили выбившуюся нитку на рукаве. Когда господин Лектер подошел к Мише, она поспешно выпрямилась, во все глаза рассматривая небольшую коробочку в его руках. Ее глаза светились любопытством, деланное приличие в жестах и позе трещало, пропуская непосредственный, жадный интерес. Он сел рядом с ней, передавая коробочку. Стоило ленте упасть на пол, а крышке скатиться по широкой юбке на диван, Миша растерялась. Она пристально рассмотрела содержимое коробочки, а после подняла вопросительный и чуть стыдливый взгляд на господина Лектера. — Это семена одного цветка, который встретился мне в Гималаях. — Когда он заговорил низким, мягким голосом, все подтянулись поближе к дивану, прислушиваясь. Госпожа опустилась рядом с Мишей, взгляд которой уже начинал загораться восторгом, воодушевлением. Словно она готовилась услышать красивую сказку или загадочную легенду, привезенную ей в этой самой коробочке из далеких земель. — Он называется Брахма-Камал, или Цветок богов. Он растет в предгорьях Индии и Китая, но может забираться в горы очень высоко. Миша важно кивнула, устраивая коробочку на коленях. — Чтобы быть ближе к богам? — Верно. — Выражение лица господина Лектера было таким же серьезным, он кивнул, отмечая важность и ценность наблюдения. — Боги очень трепетно относятся к своему цветку. За всю свою жизнь он цветет всего лишь раз, ночью, раскрывая лепестки сразу после заката. Только тогда людям позволено увидеть его красоту. — Один из главных индийских богов, Брахма, часто изображается сидящим на розовом лотосе. На санскрите лотос звучит как «камал». — Чио перевела взгляд на Ганнибала, который отложил свой телескоп, подошел к дивану и опустился на колени перед сестрой, осторожно укладывая свои ладони поверх ее собственных, удерживающих коробочку. Она не могла видеть его лица, но легко могла представить, как много нежности в каждой его черте. Вся эта нежность предназначалась Мише. — Лотос считается национальным цветком Индии. Многие думают, что речь идет о водяном лотосе, но чаще всего это именно такой, горный лотос. Чио смотрела, как множество самых разных эмоций борются внутри маленького, трепещущего сердца. Миша смотрела на коробочку, как на настоящее сокровище, в ней легко можно было рассмотреть разросшееся любопытство пополам со страхом. В конце концов, выращивать розмарин — это одно, а вот Цветок Богов — совсем другое. — По легенде, в дом, где зацветет Брахма-Камал, придут удача и счастье. — Госпожа Лектер погладила Мишу по чуть растрепанным волосам, присаживаясь на диван с другой стороны. — Я уверена, с небольшой помощью ты сможешь его вырастить Они смотрелись так… Естественно, все вместе. Чио наблюдала за ними, окружившими Мишу миром, в котором фантазия невероятным образом переплеталась с реальностью. Она разглядывала их со стороны, чувствуя себя свидетельницей чего-то невыразимо настоящего. Она видела настоящую семью. Ганнибал повернул голову и протянул ей руку. Призывая, приглашая. Чио растерялась, замершая, неспособная сдвинуться с места. Из-за головы Ганнибала тут же показались янтарные, сияющие восторгом глаза Миши. — Ты поможешь мне, Чио? Нужно будет постоянно присматривать за ним, но я могу заиграться и забыть… — Голос Миши был полон воодушевления и смущения. Она правда иногда теряла свои драгоценные растения из-за того, что могла забыть про какой-то отдельный горшок на несколько недель, и росток засыхал. Ганнибал старался находить их раньше нее, избавляясь от поводов для ее грусти, но рано или поздно Миша все равно вспоминала, и ему приходилось успокаивать ее, убеждая, что в следующий раз она точно будет внимательнее. Ганнибал поманил Чио ладонью, она нерешительно подошла и опустилась на колени перед диваном рядом с ним. На плече тут же оказалась легкая рука госпожи Лектер. — Я уверена, что мы поможем всем, что будет в наших силах, и ты вырастишь замечательный, прекрасный горный лотос. Ветер качал деревья у воды, они тихо и успокаивающе шелестели. Холодный воздух медленно пробирался под кожу, позволяя выбраться из воспоминаний, таких теплых и вместе с тем тлеющих по краям. Не стоило это вспоминать, не стоило позволять тому лотосу раскрыть свои лепестки в ее воспоминаниях, освещая их таким же бледным светом, что источала любопытная и бесстрастная луна. Но ее сны имели по этому поводу совсем другое мнение. — Мы все завидовали ее упорству, — Чио слышала в интонации Ганнибала улыбку. Лишь это заставило ее вскинуть глаза, сталкиваясь с его взглядом, который в ночи казался почти черным. Лишь огоньки мерцали где-то далеко, где-то в глубине. — Она переняла его у тебя. Чио повернулась к Ганнибалу, словно бы физически ощущая, как он точно так же наполняется воспоминаниями, как они бегут по его венам вместе с кровью, делая ее такой же холодной, как вода ключей, питающих озеро. Миша плакала так громко, так пронзительно. Ее плач заглушался лишь тогда, когда она прятала лицо на плече у Ганнибала, захлебываясь рыданиями. Чио беспомощно стояла у небольшого изящного стола в маленькой южной гостиной, которая привычно выполняла роль оранжереи. Среди множества горшков на разных полках и стойках выделялся один, на том самом столе. Утонченное растение тянуло свои листья в разные стороны, словно пытаясь впитать как можно больше света и тепла. Однако тонкий стебель, на котором вот-вот должен был раскрыться цветок, был опущен к лакированной поверхности стола. Сам цветок, сухой, так и не раскрывшийся, лежал у самого горшка, судя по всему, оторвавшись от стебля по совершенно естественным причинам. Чио отчаянно хотелось помочь, как-то успокоить Мишу, но прямо сейчас это было невозможно. Это точно так же понимал и Ганнибал, тем не менее, сжимающий сестру в объятиях. Это был уже второй цветок, который умер раньше, чем смог распуститься, поражая хозяйку той божественной красотой, которую она так ждала. Миша включала ему музыку на отцовском граммофоне и даже читала свои любимые сказки вслух, стараясь выговаривать все слова как можно четче. Однако все ее усилия пошли прахом. Ни помощь матери, ни усилия Ганнибала и Чио не помогли сохранить его живым. Чио перевела на них взгляд с безжизненных лепестков. Она осталась в поместье Лектеров на целый год, когда госпожа Мурасаки отправилась в путешествие в Японию и не хотела оставлять ее в Париже одну. Тогда Чио была счастлива. Но теперь она не знала, как поступить, как помочь Мише, как вернуть все в то беззаботное состояние, в котором они находились. Ганнибал словно бы не замечал ничего вокруг. Он крепко сжимал сестру в объятиях и шептал ей что-то на литовском, так тихо, так нежно. Она едва ли могла услышать его сквозь собственные рыдания, но он не переставал. Чио повернула голову на приближающиеся шаги из коридора, дверь распахнулась, и в комнату влетела госпожа Лектер. — O, mano mielas vaikas... Kas nutiko? Госпожа растерянно смотрела на своих детей, но Ганнибал не поднимал на нее глаз. Все его существо было сосредоточено на плачущей сестре. Тогда она подняла взгляд на Чио, и та одними губами прошептала: — Лотос. Бездонные серые глаза сверлили Чио несколько томительных мгновений, вскоре замечая опавший цветок. Лицо госпожи из ошарашенного и тревожного стало печальным. Она кивнула и без слов опустилась на колени на пол, обнимая Мишу и Ганнибала своими длинными, красивыми руками. Ее шепот был таким же неуловимым, но понемногу Миша начала успокаиваться. Они обещали ей, что обязательно помогут вырастить его снова, и что однажды ее прекрасный горный лотос обязательно зацветет. Сердце Чио сжималось от боли и облегчения. — Я тоже перенял у нее немало. Не всегда затраченные усилия превращаются в желаемый результат. — Разве тебя это останавливало хоть раз? Ганнибал смотрел куда-то в самую ее суть, Чио было так трудно выносить этот взгляд. Но это был ее вопрос и их обоюдное желание разделить бремя, которое обычно жило тяжелыми воспоминаниями в самых дальних, самых темных комнатах дворца памяти. Она была готова поспорить, ни один из них не обращался к воспоминаниям по собственному желанию. Слишком много времени прошло, слишком много всего кануло в небытие. Даже охраняя того человека, она старалась не вспоминать о том, почему это делает. Словно так было заведено, словно это было естественным порядком вещей. У нее был ответ на этот вопрос, но отсутствовала всякая необходимость напоминать его себе. Ганнибал медленно качнул головой, чуть сжимая губы, но в то же время оставаясь таким же открытым перед ее взором. Словно позволяя ей увидеть его сущность, фундамент которой был заложен далеко не в детском возрасте, а значительно позже. Чио смотрела и видела то, что он ей показывает. Под множеством слоев, в самом основании всех кругов, то, что вмерзло в его собственное озеро Коцит. Остекленевшие, янтарные глаза Миши, обращенные в вечность. Сначала непонимание и сумятица оказались оглушительными. Горничные, конюх, механик со своим престарелым отцом, все домочадцы — каждый так или иначе оказался в доме. Они привели тех, кто шел добровольно, и притащили тех, кто пытался сопротивляться. Чио оставили на полу у камина в большой гостиной, этот человек нес какую-то чушь на литовском, отдельные слова никак не могли сложиться во что-то осмысленное. Он держал ее за волосы, не позволяя лишний раз даже голову повернуть. Внутри ползал едкий, леденящий страх, сковывающий мышцы, пробивающий на холодный пот. Ганнибала подтащили к ней, молчаливого, обманчиво спокойного. Чио видела, как он бегло осматривает их, как на ровном, ничего не выражающем лице формируется маска. Он думал, она слышала, как оглушительно крутятся шестеренки в его голове. В ней ничего такого не было. Лишь трепещущий страх, не позволяющий думать. Все случилось так внезапно. Они возникли словно бы из ниоткуда, а ее сознание цеплялось за последние приготовления к торжественному вечеру. Госпожа Лектер просила ее расставить дополнительные лампы и проследить за подготовкой на кухне. Они не хотели отвлекаться от того зрелища, которое все ждали так долго. Божественный цветок, приносящий удачу и благополучие, сегодня наконец должен был распуститься. Миша ждала этого так долго. Миша… Миша? Чио бросила растерянный, осторожный взгляд на Ганнибала и тихо вскрикнула, когда грубые, безжалостные пальцы сжались в волосах, не позволяя двинуться. Он оставался сосредоточенным, внимательным. Словно бы затачивал какое-то невидимое, мысленное лезвие для того, чтобы вонзить его в своих врагов. — Vaikai turi likti gyvi. Голос раздался откуда-то сверху, они не могли поднять голову и увидеть, что происходит. Лишь тяжелые шаги, ботинки, покрытые глиной, и смех этих людей, который она не могла ни понять, ни объяснить. Она не знала, кто они, не знала, чего они хотят. Понимала лишь, что на этот замок налетел ураган, который вот-вот разорвет их на куски. То тут, то там слышались грубые выкрики, ругательства, которых она не понимала, пронизанный ужасом голос госпожи Лектер, которая пыталась понять, успокоить. Тон становился все выше, и выше, и выше, внутри что-то сжалось от страшного предчувствия. Послышался звук удара, мгновение тишины и дикий, нечеловеческий вой. Вопли и плач заполнили пространство вместе с басовитыми, хриплыми криками. Чио сжалась, закрыв уши руками и зажмурившись так крепко, как только могла. Все в ней отказывалось видеть, отказывалось слышать. Она хотела раствориться, провалиться сквозь землю, исчезнуть отсюда. Все внутри было соткано из стальных нитей, мешающих двигаться, дышать. Выстрелы перемежались со звуками ударов, кто-то падал, что-то разлеталось и разбивалось. Хаос завладел ею, проглотил с ног до головы. Ладонь, что удерживала ее, сжалась, Чио вскрикнула, когда он потянул ее за волосы и отшвырнул к камину, будто пушинку. Она ударилась боком о решетку и тут же почувствовала, как рядом точно так же падает кто-то. Кто-то теплый. Необходимый, такой нужный сейчас. Ганнибал. Она прижалась к нему всем телом, он обнял ее и только так Чио поняла, что ее трясет, что леденящая дрожь играет на стальных струнах, размалывая жилы и кости в муку и крошево. Запахи гари и крови донеслись до них почти одновременно, пальцы вцепились в его рубашку, Ганнибал прижал ее крепче к себе, поглаживая плечи, успокаивая. Словно верил, что это возможно. Что он может забрать это у нее. Он не мог. Не видя его лица, не способная обмануться его спокойствием, Чио чувствовала напряжение, дрожащее и тихо звенящее у него внутри. Миша. Где Миша? Спряталась? Убежала? Хорошо бы так. — Pagautas! Они вскинулись почти одновременно. Глаза застилала пелена, ей потребовалось моргнуть несколько раз, чтобы разогнать туман и увидеть клубы дыма в другом конце гостиной, тела в коридоре и поместье, которое не получалось узнать. Нет. Нет, это было невозможно… Золотая копна взметнувшихся волос и тонкий, детский визг, когда высокий человек поймал ее за шиворот. Миша возникла будто бы из воздуха. Пряталась? Испугалась? Он вскинул ее, встряхивая, как тряпичную куклу. Миша кричала, лягалась и всеми силами пыталась вырваться. Чио смотрела на нее широко раскрытыми глазами и не сразу поверила тому звуку, который услышала почти у себя над ухом. Тихий, короткий, едва уловимый, глубокий и утробный рык. Повернуть голову было пугающе, но увидеть неописуемый, ужасающий и одновременно завораживающий огонь в глазах Ганнибала было еще страшнее. Он смотрел прямо на этого человека с животной, примитивной ненавистью, которая знакома, кажется, лишь загнанным в угол зверям, готовым обороняться до самого конца. Заложившим в гены своих потомков простую истину — нет лучше защиты, чем нападение. — Mums reikia visų vaikų! — Слова долетели откуда-то издалека, из коридора, где от вспыхнувшего огня остался только дым. Тот, кто держал Мишу, попытался зажать ей рот ладонью, заглушая ее панический плач. Он был таким громким, таким невозможно громким. Он проникал в кости и резонировал с натянутыми струнами внутри. Миша билась и кричала, она укусила его, и к тонкому визгу добавился низкий вскрик. Чио смотрела на них двоих, и время остановилось. Пленку заело в кинопроекторе, остались лишь короткие кадры, неторопливо сменяющие друг друга со всполохами темноты. Тяжелая рука бьет Мишу наотмашь. Раз. Кадр. Второй. Кадр. Третий. Снова кадр. Звуковая дорожка превращается в вопящую тишину. Собственное тело теряет опору, Чио приходится схватиться за каминную решетку, чтобы не упасть. Ганнибал бросается вперед в одно мгновение. Секунда — он рядом с ней. Следующая — он подлетает и ловит на руки падающую сестру. Чио не может смотреть и не может отвести взгляд. Звуки пытаются прорваться сквозь тишину, но их нет. Ганнибал сидит на полу и держит ее в объятиях. Как тогда, в южной гостиной. Прячет лицо в растрепанных волосах. И шепчет, шепчет что-то торопливое, щемяще нежное. Холод пробирается в кости Чио. Миша молчит. Он прижимает ее крепче, шепчет, шепчет, шепчет. Миша молчит. Лишь ее голова запрокидывается. Лишь стеклянные, пустые глаза смотрят на Чио. Так долго, так невыносимо долго, что та не может даже вдохнуть. Кадр. Его рука в ее волосах. Золотые локоны и тонкие кровавые ленты, сбегающие по волосам. Он прячет ее лицо на своей груди. Ганнибал поднимает голову, Чио смотрит на его профиль, на невыносимо острые черты, прорезанные невообразимым. Невыразимым. Она видит крупные слезы, разрезающие его лицо. Его взгляд прямой, устремленный куда-то вдаль. Ей страшно последовать за ним, но другого пути нет. Чио ловит цель, которую поразила эта стрела. Напряжение в груди нарастает до одной, финальной точки, вибрато обрывается. Ее ломает изнутри. На столе, специально выставленном в середине комнаты, стоял высокий, изящный горшок. Несмотря на разбитые лампы, на разрушенный порядок, переливающиеся изумрудным листья грациозно раскинулись во все стороны, обрамляя, представляя миру свое главное сокровище. На столе неторопливо раскрыл свои лепестки лотос Брахма-Камал. Прекрасный и проклятый. На полу перед ним скорлупа человека шла мелкими, ветвистыми трещинами. Они разрастались, будто бы следуя за упругими белыми лепестками, за побегами, захватывая все больше. Скорлупа осыпалась, обнажая черную плоть, растянутую по костям. Она не знала слова, которым можно было бы назвать это существо, рождающееся из света золотых волос и впитывающее ее кровь. Она лишь чувствовала, что видит нечто внечеловеческое, яростное и живое, что рождалось прямо на ее глазах. Чио открыла глаза, находя себя в крепких, теплых объятиях Ганнибала. Выпутаться из липкой, цепкой темноты, стелющейся из самых дальних уголков памяти, было невыносимо трудно. Это зрелище осталось выжженным в ее памяти, в подкорке, в самом основании, напоминая о себе так редко, но так ярко. Как и ощущение тугих веревок, привязавших запястья к каминной решетке. Как и тепло его бедра рядом, такого же скованного, такого же обессиленного сейчас. И запах густого мясного супа, который они почувствовали много часов спустя. Все это жило в них двоих, где-то глубоко. Ни одна из этих картин больше не была светом, ведущим их через глухой и темный лес. Они ушли уже слишком далеко, чтобы нуждаться в маяках. Она сжала ладони на его плечах, чувствуя, как Ганнибал мягко пробегается пальцами по лесенке ребер, словно бы выдергивая ее из омута, в котором не стоило отказываться. В котором ей не место, никому не место. Ганнибал нашел их, Ганнибал убил их всех. Почти всех. Последний достался ей, запертый в подвале, купающийся в окончательно одолевшем его безумии. Чио отстранилась, Ганнибал отпустил ее так же легко, как крепко обнимал до этого. Она сделала шаг назад, разворачиваясь к ограждению веранды и вглядываясь в то, как где-то на востоке за лесом небо начинало едва уловимо светлеть. — Ты ждал, что я убью его своими руками? Ты не хотел, чтобы я стерегла его так долго? — Твои руки были свободны. Я не вкладывал в них никакого иного замысла, кроме того, который выбрала бы ты. Ветер снова поднялся над водой, мягко прошелестел по траве на берегу. — Это сделал он. Уилл Грэм. Он подтолкнул меня к тому, чтобы убить. Освободиться. Ганнибал сделал к ней небольшой, крошечный шаг. Достаточный ровно для того, чтобы почувствовать исходящее от него призрачное тепло. — Ты жалеешь об этом? — Ничуть. На плоском лугу перед домом неторопливо покачивались нежные ночные цветы. *** Иногда Уилл просыпался по утрам и, погруженный в полусон, не мог вспомнить, выжил Ганнибал или нет. Он лежал в той самой кровати, в которой позволил ему остаться, когда Ганнибал пришел сюда. Когда вверил свою жизнь в его руки. Он мог этого не делать, Уилл был в этом убежден. Было ли это манипуляцией? Было ли это попыткой подтолкнуть его к чему-то? К выбору, которого Ганнибал от него ожидал? Чашка была разбита. И собралась воедино в его разуме. Пластичная, хрупкая, готовая разбиться еще тысячу раз. Тянущаяся к тому, чтобы собраться воедино. Отчаянно не желающая расставаться хоть с одним своим кусочком. Все тело наполнялось леденящим холодом, разум просыпался в мгновение ока. В какие-то моменты требовалась всего секунда, чтобы понять, что Ганнибал жив. В какие-то Уилл захлебывался сомнением. Чем больше времени проходило, тем меньше оставалось сомнений. Как возвращение к жизни старого глиняного чайника, который раз за разом нужно омывать кипятком. Не количество чая определяет то, можно ли его спасти, а упорство, время, количество попыток. Безжалостных кипящих потоков, проникающих в невидимые трещины и возвращающих хрупкой глине былую стойкость. Уилл не мог отступить. Он не мог просто вернуться к тому, что было раньше. Точнее, мог, разумеется. Но не хотел. Кровь Дракона, его последнее дыхание, его беззвучный вопль, обращенный к бесконечному океану. Его жизнь в их руках, разделенная, разорванная ими, отнятая и поглощенная. Они убили Дракона вместе. Сила, наполнявшая его тогда, была чем-то едва ли не сверхъестественным и одновременно самым примитивным. Первородным, изначальным. Прекрасным. Ганнибал был рядом с ним, Ганнибал держал его в своих руках в той же степени, в которой и Уилл держал его. Разглядывая деревянный потолок гостевой спальни, такой простой и замкнутой сейчас, Уилл не мог понять, готов ли он поверить в судьбу, либо же предпочитает остаться на одной стороне с удачей. Первая была чересчур соблазнительной, вторая же слишком призрачной, слишком обманчивой. Мог ли он выбрать Ганнибала в таком случае, полагаясь на одну из них? Стоил бы такой выбор хоть чего-либо? Ответ был ясным и понятным. Нет, не стоил. Свобода выбора, настоящего выбора, неизбежно зиждется на фундаменте воли. На его собственной уверенности в том выборе, который он делает. Уилл вспомнил то, как сидел в кровати своего старого дома в Вулф-Трап. Как Ганнибал смотрел на него тем же взглядом, которым в его картинах Ахиллес взирал на Патрокла. Как он отверг его, отказываясь от своей победы. Окажись он сейчас там, снова, в том же состоянии, что был тогда, отказался бы он? Это тоже было очевидно. Да. Отказался бы. Окажись он там теперь, нынешним, первым и единственным демоном в собственной голове? Уилл усмехнулся сам себе. Сила в собственных костях, осознание собственной воли отнять жизнь, которую он хотел сделать отнятой. Жизнь другого никогда нельзя присвоить целиком. Для этого она слишком неуловима, слишком эфемерна. Отнимая ее, ты растрачиваешь жизнь забранную и меняешь те, что еще теплятся в своих владельцах. Он больше не собирался отказывать себе в удовлетворении от того волящего акта, который разделяет человека живого и не живого. Уилл хотел убить Дракона. Хотел забрать его жизнь. Он это сделал, разделив свою победу с Ганнибалом. Который желал для него этой победы с самого начала. Уилл думал о том, что все еще будет скучать по своим собакам. Но аппетит внутри звучал сильнее. Так не могло быть раньше. Но так было сейчас. Он продолжал вставать рано каждое утро. Молли продолжала избегать его, и каждый из них будто бы ждал чего-то. Повода, возможности. Иногда он слышал, как она сидит на кухне с бумагами и общается то с адвокатом, то с директором школы, чтобы оформить все так, как нужно. Наверное, ему тоже стоило заняться бумагами и бесконечной чередой звонков юристу. Но Уилл бы слукавил, если бы считал, что в этом есть хоть какой-то смысл. Он выводил собак три или четыре раза в день, будто бы извиняясь перед ними за что-то, и старался найти для них новый маршрут по знакомым опушкам. В очередной раз возвращаясь к широкому крыльцу, Уилл чуть вскинул брови, замечая ярко-рыжую копну волос перед наглухо закрытой дверью. Губы растянулись в ироничной усмешке. Он ожидал, что она появится намного, намного раньше. Фредди повернулась к нему с самой широкой и фальшивой улыбкой, держа в руках подставку с двумя высокими стаканами кофе. Уиллу было интересно, что она хотела здесь найти. Ей не требовалось разговаривать с ним, чтобы выдумывать статьи и виртуозно наращивать собственное мнение вместе с надежными клише на комментарии для прессы, которые выпускало ФБР. — Надеюсь, угадала. Фредди была далеко не дурой, но даже ее любопытство иногда подталкивало на безрассудные поступки. Она не стала протягивать стакан Уиллу, а поставила его на широкие деревянные перила, опираясь о колонну и практически загораживая собой путь. Собаки толпились у ног, сбитые с толку, и Уилл негромко свистнул, позволяя им разбежаться по двору и немного поиграть. Он сунул ладони в карманы легкого жилета, который обычно носил на рыбалку. — Сколько раз ты плюнула в него перед тем, как предложить? Улыбка Фредди стала одновременно ироничной и понимающей. Туше. Он не выгнал ее с самого начала, с этим уже можно было работать. — Я тоже рада тебя видеть, Уилл. Хорошо выглядишь. — Как и ты. Сказки о Ганнибале-каннибале эффективно собирают подписчиков? Я помню, даже для тебя это слишком пошло. — Уилл покачал головой в притворном расстройстве. — Книга Фредерика продается очень хорошо, я почти уверен, что ты просила у него разрешение на использование, но он отказал просто из вредности. Лицо Фредди стало кислым всего на несколько секунд, но этого Уиллу было достаточно. Он не был уверен в том, стоит ли использовать ту же шутку второй раз — однако, судя по лицу журналистки, старый трюк в этот раз сработал так же хорошо, как и прежде. Тем не менее, Фредди быстро собралась. Она не ждала от него сотрудничества, но почему-то все-таки пришла. И была куда более искусна в использовании дешевых манипулятивных приемов, нежели Джек. — Теперь одна статья приносит мне столько же, сколько раньше приносили месяцы упорного труда. Приятно иметь преданную читательскую аудиторию. Уилл качнул головой, наклоняя ее к плечу и пристально рассматривая Фредди. Он не собирался устраивать с ней дискуссии, не хотел давать ей повод оставаться здесь еще хоть одно лишнее мгновение. Она все еще стояла на крыльце, отделенная от него лестницей, делавшей ее такой высокой, практически грозной. Практически. — С момента больничного визита у тебя не прибавилось козырей. А я все еще не собираюсь отвечать на твои вопросы. — Уилл медленно двинулся вперед, буквально вцепившись взглядом в ее большие, светлые глаза, яд в которых был более чем смертельным для тех, кто не понимал, как ему противостоять. Он поднимался по ступеням намеренно неторопливо, делая каждый шаг звучным, твердым. Фредди зашла так далеко из-за удивительно тонкого акробатического умения балансировать на грани смелости и осторожности. Уиллу хотелось столкнуть ее с этого каната прямо в пропасть. — Так зачем ты здесь? — На твоем месте я бы не делала таких поспешных выводов о козырях. — Фредди вскинула подбородок, сверкая глазами. Ее волосы обрамляли лицо пышными волнистыми прядями и сейчас напоминали капюшон кобры, которая пытается выглядеть больше, страшнее, опаснее для своих врагов. — Детектив Вессон оказался достаточно общительным, особенно когда ФБР снова забрало дело себе. Уилл остановился прямо перед ней, удивляясь тому, какой на самом деле крошечной была Фредди, несмотря даже на каблуки. — С каких пор ты так легко раскрываешь свои источники? Она едва заметно прищурилась, вскидывая подбородок, словно пытаясь пробраться сквозь маску на его лице. Отчасти Уиллу было интересно, что ей рассказал детектив. Он в упор не видел картины, не был способен собрать что-то действительно правдивое из тех осколков, которые упали ему в руки. Однако Фредди знала намного больше и была намного умнее. — Ты считаешь меня своим врагом, Уилл. Очень зря. Здесь и сейчас у нас с тобой общая цель. Не в первый раз. Уилл чуть вскинул бровь. Он догадывался, о чем она, но не собирался так легко попадаться на заброшенную наживку. — Какая же у нас цель? — Его тон был достаточно саркастичным для того, чтобы проколоть ее броню, но Фредди проигнорировала шпильку. Она была хороша, и Уилл не был уверен, что ему это нравится. — Ты ищешь Ганнибала. — Фредди сделала крошечный шаг вперед, глядя ему в лицо большими, внимательными, такими цепкими глазами. Ее голос стал чуть ниже, прямее, тверже. — Ты можешь убедить всех остальных в том, что он тебе не интересен. Потому что они не смотрят туда, куда нужно. Уилл едва-едва, совсем немного наклонился к ней, достаточно близко для того, чтобы увидеть, как сужаются ее зрачки, как лица касается ее призрачное дыхание. — Но ты-то знаешь, куда смотреть? — Да. — Улыбка на ее губах была крошечной, но такой ядовитой. — На твою жену. Бедная Молли, разве она заслужила подобную жизнь. Уилл стиснул зубы. Гнев пополам с чертовым чувством вины вскипели в нем всего на секунду, отражаясь искрами в глазах, но ей этого было более чем достаточно. Она наблюдала. Как он смог пропустить ее рыжую макушку среди деревьев? Она наблюдала и увидела достаточно из того, что не предназначалось ее глазам. Ее усмешка из ядовитой стала победной, Фредди отступила и отошла к деревянным перилам крыльца. — Как я и сказала, у нас общая цель. Я помогла вам выманить Дракона, могу помочь и сейчас. Я получу статью, а ты получишь Ганнибала. Уилл повернулся к ней, Фредди снова протягивала ему стакан с кофе. Она знала много, достаточно для того, чтобы быть раздражающей. Могла ли она помочь? Да. Обратился бы он к ней за помощью даже под дулом пистолета? Ни за что. Уилл чуть сощурился, окинув Фредди взглядом с ног до головы. Она видела много, но при всем желании не смогла бы высмотреть козырь в его рукаве. — В прошлый раз за общую цель расплачиваться пришлось Фредерику. Не боишься, что в этот раз счет окажется перед тобой? Непонимание сквозило в ее чертах всего секунду, тут же сменившись прежней надменностью. Уилл мягко улыбнулся ей. Нет, Фредди, ты не так незаменима, как хочешь думать. — Оставь кофе себе. И убирайся. Уилл позвал собак и широко раскрыл дверь дома, впуская их обратно. Фредди смотрела на него сосредоточенно, внимательно, пыталась найти недостающий кусочек, который упустила. У Уилла не было ни малейшего желания ей подсказывать. — Ты совершаешь большую ошибку. — До свиданья, Фредди. Уилл тихо закрыл за собой дверь. Пожалуй, сегодня вечером он впервые будет испытывать соблазн открыть tattlecrime.com. Она не отступит так просто, она не отступит в принципе, глупо было бы этого не замечать. Какой бы ни была Фредди Лаундс, какую бы репутацию она ни несла бы на своих плечах в журналистских рядах, ей самой действительно было важно добраться до сути, до ядра истории. После этого она с легкостью позволяла себе быть алчной, манипулирующей фактами ради собственных благополучия и тщеславия. Уилл завел собак на кухню, сменил им воду на свежую, пускай и делал это буквально утром. Станет ли ее любопытство угрозой? Где-то наверху неровно скрипнули половицы, издалека донесся тихий, неразборчивый голос Молли. Уилл посмотрел на часы. Как раз время, когда Уолтер возвращался из школы. Она невыносимо скучала по нему, но Уилл понимал, почему она все еще здесь. Не только из-за него, но из-за собственной невероятной, необъятной ответственности. Она хотела закончить все так, как нужно. Он был почти уверен, что, когда все закончится, нога Молли больше не пересечет границу США. Скорее всего, так будет даже лучше. Вернувшись в гостиную, Уилл проверил свой телефон. Сообщения от репортеров с просьбами о комментарии продолжали приходить даже сейчас, Джек звонил дважды этим утром и оставил очередное сообщение с просьбой все обдумать и перезвонить. Каждое его напоминание о себе заставляло Уилла снова и снова сжимать зубы от раздражения. Джек никогда не умел воспринимать отказ как нечто само собой разумеющееся. Впрочем, на самом Уилле лежала часть ответственности за это, глупо было винить Кроуфорда в его упорстве. Уилла удивляло отсутствие сообщений или звонков от Аланы. То, что она практически заказала его убийство, было более чем красноречивым жестом, очень четко демонстрирующим, насколько она не нуждалась в разговорах. Она была также убеждена, как и Фредди. Она была загнана в угол, она боялась, но это больше не было тем страхом, который парализовал её тогда, когда Уилл очутился на скамье подсудимых. Но что-то иррациональное все равно ожидало возможности поговорить с Аланой. Он не желал ей смерти. Она делала ровно то же самое, что делали они все, разве что именно она находилась из них всех в наибольшей опасности. Ганнибал Лектер не забывает. Ганнибал Лектер не прощает. Ганнибал Лектер всегда выполняет свои обещания. Уилл усмехнулся сам себе. Часть о прощении была не совсем верной. Ганнибал простил его предательство, хотя и забрал у него так много. Часы текли размеренно в совершенно бессмысленных делах, однако так или иначе неумолимый поток времени пробирался через гниющие стены дома и нес Уилла в кресло перед камином с бокалом виски на два пальца и бесконечными мыслями в голове. Ганнибал забрал у него невозможно, немыслимо много. И дал столько же взамен. Ганнибал изменил его практически до неузнаваемости, но сколько во всем этом было действительных перемен? Рядом с ним Уилл чувствовал себя… Собой. Самой темной и одновременно самой свободной версией себя. Самой способной к тому, чтобы внести толику перемен в то, что происходило вокруг. Уилл медленно покачивал стакан в пальцах, глядя на то, как искорки зажженного в камине пламени танцуют и переливаются в калейдоскопе виски. Алана была не единственной, с кем ему хотелось бы поговорить. Точно так же ему бы хотелось взглянуть в лицо доктора Беделии дю Морье. Последней невесты Синей Бороды. Она хотела бы остаться последней, но Уилл не был уверен, что в этом моменте их желания совпадали. Беделия интриговала и злила его одновременно. Из них всех она самой первой заглянула за человеческий костюм Ганнибала, ей первой он позволил проникнуть за завесу. Уилл усмехнулся сам себе. Газеты неостановимо рисовали его чудовищем, начиная от Монстра Флоренции и заканчивая Чесапикским Потрошителем. Ганнибал-каннибал. Проще всего отделить тех, кто вносит разрушение в устоявшийся порядок, наречь их монстрами. Это сохраняет объяснимую, четкую структуру мира. Уилл точно знал, что самым страшным в Ганнибале было то, что он так или иначе был человеком. Который искал понимания. Который хотел быть увиденным и принятым. Уилл мог дать это в полной мере. Беделия в определенной степени. Уилл рассматривал танцующий на небольших поленьях огонь. Он хотел бы смотреть на то, как Ганнибал забирает ее жизнь. Стоять за его спиной, расслабленным и полным силы. Смотреть ей в глаза, зная, что она посмотрит в ответ и увидит, насколько они далеко друг от друга. Осознает, что она никогда не была ему ровней, лишь заменой. Рациональная часть Уилла не видела в этом смысла. Впрочем, это зрелище предназначалось совсем другому. Чему-то темному, чему-то глубокому. Беделия смотрела в бездну очень долго, бездна взглянула на нее — и она просто не смогла удержаться. Не смогла отвернуться тогда, когда стоило это сделать. Однако то, что она видела, так и осталось для нее зияющей чернотой. Бездна влекла ее, но не получила бы в лице Беделии того, к чему тянулась. Уилл был в этом убежден. Возможно, он был не прав, но отказывался видеть что-то еще. Эта бездна предназначалась только ему. Он был единственным, в чьих глазах чернота приобретала форму человека и превращалась в дышащего, пылающего калейдоскопом чувств Ганнибала. Ганнибал сохранил Эбигейл для него. Ганнибал хотел сбежать вместе с ним, прощая предательство, позволяя оставить прежнюю жизнь нетронутой. Ганнибал ждал его у вечно цветущей, бессмертной Весны. Ганнибал спас его из лап Мейсона Верджера, Ганнибал сдался для того, чтобы Уилл мог всегда найти его. Даже сквозь годы и новоприобретенную семью, оставившую его в прошлом Уилла, Ганнибал назвал его семьей. Ганнибал любил его. Ганнибал хотел, чтобы их звезды всегда были одинаковыми. Уилл сжал пальцы на подлокотнике и посмотрел на соседнее, пустующее кресло. Что-то внутри, так невозможно глубоко, в самых корнях того, что он называл собой, невыносимо заболело. Уилл хотел бы увидеть его сейчас. Несуществующий запах разложения, сладковатый и настойчивый, словно бы усилился в одно мгновение. Он так сильно хотел присутствия Ганнибала сейчас. Его взгляд на коже, деликатный и такой глубокий. Единственный, способный заглянуть в самый корень. Постоянно бросая вызов Богу, он ухитрялся тем не менее полагаться на веру. Уилл чувствовал, как она наполняет его теплом намного более сильным, чем могли бы огонь в камине и виски вместе взятые. Ганнибал верил в него с самого начала и ждал лишь понимания — настоящего, искреннего понимания в ответ. Тихий треск и легких запах гари привлекли внимание Уилла, вытаскивая его из собственных мыслей. На коврик у камина выкатился небольшой уголек от треснувшего полена, тлеющий и опаляющий концы шерстяных нитей. Сквозь решетчатый заслон могли выбраться только такие угольки, крошечные и слабые. Уилл смотрел на него, на дымок, поднимающийся вверх, и думал о тех людях, что видели первый камешек, падающий с крыши церкви. Она могла трескаться громко, пафосно, но скорее всего первые трещины расходились достаточно тихо, слишком тихо, чтобы перебить церковный хорал. Только в конце неизбежное с грохотом падало на их головы под бесстрастным, любопытным взглядом Бога. Здесь не было Бога, не было Его взгляда, Его воли. Были только Уилл и маленький, слабый уголек. Пальцы медленно качали стакан, прокручивая янтарную жидкость, заставляя ее колыхаться и мерцать. Замысел открылся его взгляду так, словно он вынашивал его долгое время, будто бы тщательно создавал и полировал бесконечные часы, дни, даже годы. Словно с самого начала все, что началось в этом месте, должно было так закончиться. Это было самым простым выходом для него. Для них двоих. Уилл солгал бы, если бы сказал, что делает это для Молли. Он хотел этого для себя. Но, пожалуй, это в итоге было тем, что спасло бы и ее. Девочку, опаздывающую с семьей в церковь, которая ненавидела воскресенья и которая наконец могла бы освободиться. Уилл поднялся на ноги, оставляя стакан на столике возле кресла. Собаки спали на лежанках неподалеку, тихо посапывая. Чем дольше Уилл смотрел на них, тем четче выстраивалась структура, оформляющая абстракции в четкие, внятные шаги. Молли скорее всего уже спала наверху. Часы на руке показывали начало первого ночи. Перебрав самые вероятные места, Уилл нашел в шкафчике у выхода пластиковую папку на кнопке. Перебрав содержимое, он убедился, что почти все было на месте. Паспорта, документы о страховке, бумаги Уолтера, даже прививки собак Молли собрала в одном месте. Оставалось собрать недостающее, что не заняло много времени. Уилл написал короткую записку, которая должна была помочь Мол со страховым полисом, если она решит им заняться. Это было меньшее, что он мог для нее сделать. Немного подумав, с легкой усмешкой Уилл отправил собственный паспорт в камин. В нем и так было не слишком много смысла, a бросать в огонь пластиковые водительские права было глупо. Но жест казался достаточно символичным. Уилл не был уверен, что он так сильно в нем нуждался, но как только огонь проглотил упрямые страницы, внутри стало чуточку легче. Сначала он подумал собрать какие-то вещи, но быстро понял, что Молли поспешит избавиться от всего, что будет напоминать ей о прежней жизни. Трудно было ожидать от нее чего-то другого. Он хорошо понимал ее чувства, пускай и не мог облегчить их в той мере, в которой она того заслуживала. Уилл завернул папку в осеннее пальто и отнес на заднее сиденье большого пикапа, припаркованного возле дома. Он отогнал его подальше, надеясь, что не разбудил Мол раньше времени. Можно было подождать до утра. Можно было сделать все иначе. Рациональнее. Но никто из них в этом не нуждался. Они хотели освободиться. Нет. Он хотел. Уилл хотел двигаться вперед. И не собирался больше ждать. Несколько собак подняли головы, сонно моргая и недовольно глядя на хозяина, который обычно в такое время оставлял их в покое. Уилл потрепал их за уши, стараясь не нервировать. Стресс, который им предстоял, был так или иначе неизбежным. Тихо посвистывая, он вывел недовольную стаю на улицу. Пока они непонимающе топтались во дворе, он застелил внешний кузов несколькими собачьими пледами, надеясь, что это поможет им почувствовать себя комфортнее. Когда все было готово, он загрузил на заднее сиденье два мешка корма, несколько мисок и больших бутылок воды, которые пригодятся Молли в пути. Вместе с ее вещами, это было меньшее, что он мог сделать для них. Последний рубеж, к которому он мог подойти рядом с ними. Когда собаки устроились и он укрыл их крышкой, выставив блокировку для того, чтобы им хватало свежего воздуха, Уилл вернулся в дом. Тот как будто опустел, что, разумеется, было иллюзией. Он не был уверен в том, как именно поступить. Стоило разбудить Молли сейчас. Поговорить с ней еще раз. Сделать это вместе? Нет. Это то, чего хотел он. Этой ночью Уилл был тем, кто подчинял себе законы гравитации и обрушивал сводчатый церковный потолок. Он вошел в гостиную, чувствуя призрачное присутствие за плечом. Внимательный, теплый взгляд где-то между лопаток, такой невыносимо четкий. Уилл знал, что находится здесь один, точно так же как знал, что в каком-то смысле Ганнибал так и не ушел отсюда. Молли тоже это чувствовала. Они не смогли бы остаться здесь навсегда. Уилл присел на подлокотник кресла, которое раньше занимал Ганнибал, посмотрел на огонь. Поленья уютно потрескивали, небольшие искорки то и дело взлетали вверх, исчезая в трубе. Огоньки пламени размеренно покачивались, будто бы глядя на Уилла в ответ. Будто осознавая его волю и собственную бытность инструментом. Внутри крепло что-то сильное, практически восторженное. Похожее на то, что он почувствовал, когда нож, ведомый его ладонью, вспорол живот Дракона. Уилл чувствовал себя невозможно сильным тогда и ощущал это же сейчас, только более спокойное. Более… Контролируемое. Он дотянулся до кочерги и поворошил поленья и угли, намеренно неосторожно, невнимательно. Сильно. Так, чтобы целый рой искр вспорхнул вверх и россыпь углей выкатилась на коврик, который Уилл намеренно подвинул ближе. Плотные шерстяные петли тлели медленно, испуская длинные, тягучие нити дыма, которые через какое-то время начинали завиваться в причудливые кудри. Уиллу пришлось подождать, пока на коврике в конце концов не занялся крошечный синеватый огонек, заставивший его улыбнуться. Так горели глаза Ганнибала, когда он создавал свои первые картины на улицах Флоренции? Возможно. Так разгоралась его собственная сила, когда он своими руками выбивал жизнь из лежащего под ним Рэндалла Тира? Да, именно так. Словно бы поощряя маленький язычок пламени, такой крошечный и неуверенный, Уилл высыпал на коврик еще больше углей, среди которых наконец начали рождаться желтоватые огоньки, заинтересованно поедающие плотные шерстяные сплетения. Это зрелище завораживало, рождало где-то в глубине странное наслаждение. Свобода пути, свобода действий. Его собственная воля. В любой другой ситуации он постарался бы найти внутри какой-то нечеткий, тусклый след сомнений. Просто чтобы отследить их, увидеть их источник, вьющийся сорняковый корешок, что лозой обвивался вокруг дерева. Но сомнений не было. Он хотел двигаться вперед. Уилл поднялся на ноги и дотянулся до все еще достаточно наполненного стакана. Он сжал его на несколько секунд, усмехаясь сам себе, отступил на шаг и широко плеснул виски в огонь перед камином. Пламя жадно взметнулось, тут же расползаясь везде, куда могло дотянуться с помощью горючего. Дым уже стелился вдоль потолка, Уилл чувствовал, как у него начинает чесаться в носу и слегка щиплет глаза. Торопливые шаги вверх по лестнице. Он двигался быстро, чувствуя, как запах гари уже впитывается в занавески на окне второго этажа, как первые следы дыма оказываются здесь. В спальне, тем не менее, все равно было тихо. Молли спала намного крепче, намного спокойнее, чем раньше. Уилл открыл дверь и замер в проеме на мгновение. Она была такой крошечной. Молли спала, свернувшись на своей половине, подтянув колени к подбородку и обняв край одеяла. Раньше ему нравилось смотреть на то, как она спит, как может посреди ночи раскинуться морской звездой, совершенно не стесняясь забросить на него ногу или обернуться, как коала вокруг ветки эвкалипта. Эти воспоминания тоже останутся здесь, превратятся в пепел и пыль, но он был убежден, что самые яркие из них останутся в его дворце памяти в собственном, самом светлом уголке. Потому что Молли этого заслуживала. Уилл наклонился над ней, крепко сжал плечо ладонью, безжалостно выдергивая ее из объятий сна. — Молли, просыпайся. Молли! Она резко дернулась, распахнула глаза, глядя будто бы сквозь него, чуть отшатываясь. Словно увидела призрака, пугающего и отвратительного одновременно. — Уилл… Что такое… — Не паникуй. Дом загорелся. Нужно выбраться наружу. Уилл говорил спокойно и быстро, коротко для того, чтобы она как можно скорее пришла в себя и услышала его. Уже на первых словах он увидел, как Молли морщит нос от неприятного запаха дыма, который уже добрался сюда. Его ладонь надежнее сжалась на ее плече. Страх, искры паники и непонимания блестели в ее глазах, пока она судорожно отбрасывала одеяло. — Собаки уже снаружи, все в порядке. Нужно выбраться только нам. Лестница свободна. — Хорошо… — У нее ушло несколько секунд на то, чтобы собраться, но движения стали более плавными. Уилл улыбнулся сам себе, осознав, что ее самым первым, бессознательным чувством было волнение за собак. Окажись здесь Уолтер, она сначала забеспокоилась бы о нем. Поэтому он полюбил ее когда-то. Поэтому подпустил к себе и позволил ей забрать себя с улицы также, как позволяла позаботиться о себе в свое время каждая из его собак. Облегчение омыло его с головой. Оставалось только вывести ее наружу. Молли мгновенно натянула спортивные штаны, схваченные с ближайшего стула, он подал ей флисовую ветровку, которую она просто перебросила через плечо. Не спрашивая разрешения, Уилл схватил крошечную ладонь, сжимая ее в своих пальцах едва ли не до хруста. Они оказались в коридоре и закашлялись от дыма. Уилл прижал рукав рубашки к носу и рту, Молли сделала то же самое с ветровкой. Судя по отсветам, огонь вовсю плясал в гостиной. Только сейчас Уилл подумал, что огонь мог бы выбраться из комнаты слишком быстро, перегораживая им дорогу, но, к счастью, этого не произошло. Они сбежали по лестнице, Уилл все еще держал ее ладонь, Мол не пыталась выдернуть ее, просто следуя за ним. Уилл не был уверен, что она в полной мере осознает происходящее сейчас, но что-то теплилось в груди от того, что она знала, кто он такой. Знала и верила ему сейчас. На первом этаже, уже у самого выхода Молли все же вырвалась, бросаясь к комоду. Уилл распахнул настежь дверь на улицу. — Документы в машине, быстрее. Она смотрела на него с непониманием несколько мгновенией, но глаза слезились слишком сильно. Времени на раздумья не было. Схватив кроссовки, она выскочила на улицу, Уилл вышел следом за ней. Только отойдя от крыльца на пару шагов, Молли торопливо обулась и обернулась, глядя сначала на него, а после на понемногу наполняющийся огнем дом. Огонь пока не пошел по внешней стене, но в окнах коридора можно было рассмотреть яркие языки пламени. Уилл медленно подошел к Молли, не касаясь ее, больше не пересекая границу личного пространства. — Ты в порядке? Она немного помедлила, затем кивнула и набросила ветровку на плечи. Уиллу казалось, что он слышит, как быстро бьется подстегиваемое адреналином сердце в ее груди. Слегка потерянный и взволнованный взгляд шарил вокруг. — Собаки тоже в машине, запах скорее всего разбудил их. — Словно бы в подтверждение его слов из пикапа донеслось тихое бурчание, кто-то попытался поскрести борт лапой, едва слышно, почти неразличимо. Молли кивнула еще раз, было видно, как быстро мечутся тяжелые, неповоротливые после сна мысли в ее голове. Уилл терпеливо ждал в темноте, глядя на нее, освещенную едва различимым светом луны и отблеском уличного фонаря на сарае неподалеку. Молли молчала некоторое время, просто глядя на дом, засунув ладони в карманы ветровки. — Ты это сделал? — Да. — Хорошо. Еще один кивок, еще больше мыслей, но Уилл не торопил ее. Лишь стоял рядом, почему-то готовый подхватить Молли, если этого окажется слишком много. Как будто он заслуживал ее слабости. Как будто мог рассчитывать ее увидеть. Как будто в этом был хоть какой-то смысл. Молли отошла чуть в сторону и села на стоящий посреди двора лодочный прицеп. Она зажала ладони между коленями, словно пытаясь согреться и вернуться в кокон сна, который Уилл разрушил. Ее взгляд, теперь окончательно прояснившийся, но такой же задумчивый, был устремлен на дом, окутанный бликами огня и клубами дыма. Уилл остановился возле прицепа, опираясь о его выступающую ось спиной. Они не говорили ничего, просто смотрели. Ночь была довольно теплой, Уиллу казалось, что он даже чувствует призрачный жар огня, хотя для этого было слишком далеко. Свет постепенно разрастался, то в том окне, то в этом возникали языки пламени. Издалека можно было расслышать треск и иногда грохот, когда что-то падало внутри. Уилл зачем-то представил, как огонь охватывает продуманные, тщательно скомбинированные интерьеры дома Ганнибала. Хорошо, что тогда он просто ушел, оставив их на обломках прежней жизни. Позволив Уиллу вернуться вместе с Эбигейл и прожить скорбь от ее потери так, как было нужно. Теперь же скорби не было. Не было сожаления, не было боли или непреодолимой, тянущей тоски. Восторг также улегся внутри, оставив место лишь умиротворению. Уилл не был уверен, что это то чувство, которое в ком бы то ни было должен рождать огонь, но в данном случае он был просто инструментом. Ключом, который, на его удачу, подошел к двери, ведущей на волю. — Ты забрал все, что нужно? Уилл посмотрел на нее, такую незнакомую. Такую же красивую, как раньше. — Все, что понадобится, чтобы добраться домой. В дом, где была ее семья. Где ее ждал Уолтер и та забота, в которой она нуждалась. В дом, где она сможет начать сначала и двигаться вперед. Молли посмотрела на него в ответ, и Уилл увидел понимание в ее глазах и… облегчение. Что-то внутри нее так ясно, так нежно посветлело. Упало горой с плеч, разорвалось звеньями проржавевшей якорной цепи. — Спасибо. Они почти одновременно повернулись к огню. Уилл не знал, сколько времени прошло, как долго они смотрели на то, как ширится и разрастается пламя, как проглатывает их гнилой и бесполезный дом. Мертвый, больше неспособный никого согреть, никого защитить. Луна медленно ползла по небу, глядя заинтересованным глазом из облаков, немая свидетельница в сопровождении мерцающих звезд. Когда пламя добралось до крыши, Молли поднялась на ноги и двинулась к дому. Уилл наблюдал за ее ровной спиной, за аккуратными шагами, которые становились все более уверенными. Мол остановилась на границе разлетающихся искр, Уилл видел ее силуэт, цельный и сильный, словно она была источником пламени и света, словно маленькая ладонь поднесла факел жаровне. Одним слитным движением Молли сняла кольцо с безымянного пальца и бросила его в горящий дом. А после не оглядываясь пошла к машине. Она шагала легко, словно земля пружинила под ее ногами. Уилл наблюдал за ней с улыбкой, думая о том, что никогда на самом деле не заслуживал ее. Ее доброта, ее забота и ее любовь стоили намного больше, чем то, что мог предложить он взамен. Зеркало эмпатии разворачивалось к ней и отражало ослепительную, живительную свободу. Которую Молли заслуживала, как никто на свете, и которая наконец была в ее руках. Уилл мягко прокрутил кольцо на собственном пальце, снял его и оставил тут же на балке прицепа. Они найдут его, он был уверен в этом. И если вдруг Джек Кроуфорд будет нуждаться в более четком объяснении, чем сгоревший дом, то ничего конкретнее бывший профайлер ФБР не мог ему предложить. Оттолкнувшись от металлической оси, Уилл отвернулся от дома и направился к машине, напоследок проверив собак в задней части кузова. Они были взволнованы, но держались вполне неплохо в темноте, уюте от знакомых одеял и компании друг друга. — Куда тебя отвезти? — Молли положила ладони на руль и уставилась в пространство куда-то перед собой, повернув к нему голову лишь через несколько секунд. Уилл негромко захлопнул за собой пассажирскую дверь. — В больницу, где я лежал. — Ты в порядке? — Волнение в ее глазах вспыхнуло, словно далекая молния перед грозой. Уилл улыбнулся Молли. — Да, все хорошо. Просто отвези туда. — Ладно. Машина завелась с тихим урчанием. Яркий, отчетливо электрический свет фар разрезал двор и неровную линию деревьев. Молли вырулила на подъездную дорогу, которую каждый из них был рад видеть в последний раз. В конце концов она свернула на трассу, пикап набрал скорость, увозя их от облетающего хлопьями пепла прошлого. В голове была странная, почти блаженная пустота. Разум словно перезапускался, отмечая мелкие, незначительные детали. Занимающийся вдалеке рассвет, просека и широкие фермерские угодья. Удивительно ясное, чистое небо, обещающее солнечный день. Редкие встречные машины и далекое пение птиц. Уилл смотрел куда-то вдаль и чувствовал себя одновременно брошенным посреди океана и невозможно, невыносимо свободным. Внутри было больно, прежняя жизнь умирала и звала к себе бессмысленной тоской. Внутри было так просторно от рухнувших обязательств, обманчивых слов и пустых ожиданий. Он наконец сделал первый шаг в такой темный и такой необходимый лес. Солнце уже показалось из-за низких зданий, когда Молли остановилась у парковки больницы. Некоторое время они сидели в тишине. — Спасибо. За все. — И тебе, Уилл. Она повернулась к нему и улыбнулась, искренне, легко. Ей было так больно и так хорошо одновременно, она так сильно хотела домой. Уилл почти видел это — как она обнимает Уолтера и плачет от облегчения, прижимая его к себе, в окружении взволнованных родителей и стаи собак. Он желал ей этого от всей души. — Я никогда не забуду тебя. Всего, что ты сделала. Удачи, Молли. — И тебе, Уилл. Прощай. Кажется, никогда до этого они не делили такого понимания. Принятия друг друга. Уилл усмехнулся сам себе. Лучше поздно, чем никогда. Бросив последний взгляд на ее прекрасное, измученное, уставшее и такое нежное лицо, он вышел из машины и обошел ее вдоль борта. Молли не трогалась, просто ждала. Уилл открыл крышку кузова, собаки взволнованно смотрели на него, щурясь от резкого света. Внутри что-то резко и коротко заболело. Он будет скучать по ним. Он всегда будет тосковать по своей стае. Это просто неизбежность, которую стоило принять. Уилл протянул руку и потрепал за ухом Уинстона, глядящего на хозяина блестящими, внимательными глазами. — Не волнуйтесь, ребята, вы в надежных руках. Убрать руку было физически тяжело. Намного тяжелее, чем убить Дракона или сжечь три года своей жизни. Но так было нужно. Уилл напоследок щелкнул по влажному носу и закрыл крышку, проверив пазы крепления и блоки, позволяющие поступать свежему воздуху. Дважды. После он легко постучал по боку пикапа и сделал два шага назад. Мигнув сигнальными огнями, машина тронулась и вскоре скрылась за поворотом. Уилл некоторое время стоял на месте, глядя ей вслед, а затем неторопливо зашагал к массивному зданию больницы. ______________________________________________________________________ Переводы: Tu veux un omelette ou croissant? (фр.) — Ты будешь омлет или круассан? L'omelette, ça serait mieux, merci. (фр.) — Омлет подойдет, спасибо. Le petit déjeuner est dans une demi-heure. (фр.) — Завтрак будет через полчаса. Sumanai. (яп.) — Извини. Shirimasen. (яп.) — Я не знаю. Ça va aller, ma chérie, ça va aller. (фр.) — Все будет хорошо, дорогая, все будет хорошо. O, mano mielas vaikas... Kas nutiko? (лит.) — О, моя дорогая девочка… Что случилось? Vaikai turi likti gyvi. (лит.) — Дети должны остаться в живых. Pagautas! (лит.) — Попалась! Mums reikia visų vaikų! (лит.) — Нам нужны все дети!