Мне не жаль...

                    После встречи с Александром Натали стало легче, она буквально ощущала его поддержку, постоянно вспоминая его слова: Знай, что я рядом, даже если ты меня не видишь. Всегда рядом. Эти слова она теперь повторяла про себя, как молитву, всякий раз, когда оставалась одна. Но вечерами рядом был Дмитрий, угадывая каждое желание. Телесные отношения сошли на нет, когда Натали стало тяжело даже подниматься с кровати, и она была этому рада, ведь отказать мужу теперь, когда между ними всё изменилось, она бы не смогла. Но он сам, осторожно поглаживая выпирающий живот, целуя его, не предпринимал никаких попыток к близости, просто обнимал, засыпая в её постели.       За эту чуткость Натали была ему благодарна, но, кроме благодарности, внутри рождалась нежная привязанность, не схожая со страстью, с одержимостью, которую вызывал в ней Александр. Это были совершенно другие чувства, спокойные и ровные. Она привыкала к нему, с каждым днём всё больше, к их разговорам, шутливым спорам и тому, как он умел её смешить. Он тоже был рядом, только по-настоящему, не тенью, а ведь ей так хотелось простого человеческого тепла! Когда ночью ребёнок толкался особенно сильно, так, что перехватывало дыхание, он неизменно просыпался, словно чувствовал её состояние. И гладил спину, точно зная, как именно и где надавить ладонью, чтобы стало легче, спокойнее. И целовал её с такой щемящей нежностью, что на глаза наворачивались слёзы от того, что она не может ответить тем же.       Но Дмитрий не торопил. Он вообще перестал говорить о своих чувствах, но каждое его слово, каждый поступок буквально кричали о них. В жизни Натали словно всё замерло, не двигаясь ни назад, ни вперёд. Ожидание родов вскоре вытеснило остальные мысли и терзания, оставляя лишь страх от неопределённости и острое любопытство. Она часто лежала без сна, глядя в потолок, думая о том, что будет дальше. Какой поворот готовит ей жизнь, сможет ли она принять свою судьбу и смириться с тем, что Александр стал недостижимым прошлым, или же вернётся ко двору, ища с ним встреч? И сможет ли вообще так поступить по отношению к мужу, со стороны которого видела только хорошее?       В начале марта, пока дороги ещё не развезло, графиня уехала в поместье в тридцати верстах от Петербурга — внезапно начавшаяся простуда отказывалась проходить, усугубившись влажным климатом. По-хорошему её следовало отправить на воды, но там сейчас был не сезон, да и ехать так далеко в таком положении было опасно. Буквально в нескольких верстах находилось Красное Село, и Натали могла представить, как в мае, приехав на очередные учения, Александр будет находиться совсем близко.       Большой белый дом дремал в тени густых дубов, пока ещё мрачных, но совсем скоро собиравшихся надеть нежно-зелёный наряд. Накрытая чехлами мебель, люстры — здесь всё было тихо, словно поместье спало, ожидая, когда его разбудят. Натали распорядилась открыть только половину дома, понимая, что второе крыло попросту не будет использоваться в ближайшее время и тратить силы на его уборку и обслуживание совершенно бессмысленно. Дмитрий с улыбкой наблюдал, как она восхищённо осматривает комнаты, представляя, что они будут приезжать сюда каждое лето, большой семьёй… Ведь у них ещё будут дети? Обязательно будут.       Всё это время он жил, будто во сне, отказываясь верить в своё счастье. В то, что Натали открылась ему, доверилась, что позволяет не просто быть рядом — позволяет любить себя, открыто, не таясь. Видя, как тяжело ей даётся разрыв с цесаревичем, он не пытался давить на неё. Не спешил, не ждал ответа на свои чувства. Но после того как озвучил их, скрывать уже не мог. В ней всей сосредоточилась вся его жизнь, все стремления и помыслы. О ней он думал постоянно, а всякий раз, когда она улыбалась, внутри расцветала нежность, огромная, необъятная. Он даже не думал, что можно любить так сильно, и только мысль о том, что те же чувства Натали испытывает не к нему, омрачали его счастье. Дмитрий убеждал себя, что ему достаточно того, что имеет, но в глубине души понимал, что мечтает о большем. О том, чтобы она полюбила его с такой же силой. Чтобы смотрела на него так, как смотрела на Александра. Но это оставалось мечтой, тем более не осуществимой, чем ближе подходил срок рожать.       Он говорил себе, что любит этого ребёнка, потому что он — её. Но порой внутри всё переворачивалось, стоило вспомнить, кто его отец. И напоминание об этой связи, о той любви, что случилась у его жены до него, о связи, благодаря которой он стал её мужем, — это напоминание будет перед глазами вечно. Понимая, что ребёнок совершенно не виноват, Дмитрий говорил себе, что любит и сам в это не верил.       К концу марта пришла весть о том, что принцесса Мария ждёт ребёнка, и Натали долго прислушивалась к себе, пытаясь понять, что чувствует. Александру нужен был наследник, но так ли тяжело было ему выполнять свой супружеский долг? Теперь, когда её не было рядом? Ведь Мария — красивая, молодая женщина, которая наверняка одаривала его той же нежностью, что с лихвой получала Натали от мужа. А так ли тяжело было ей самой ложиться в одну постель с Дмитрием? Всё стало так сложно, скрутилось в такой клубок, что Натали всё больше приходила к выводу — выбор, который она сделала, был верным. У неё была своя семья, у него — своя. И чувства, какие бы сильные они ни были, не шли ни в какое сравнение с простым душевным равновесием и тихим счастьем, которое им было не позволено. У них с Александром не могло быть уютных вечеров у камина, когда за окном бушует ветер, а здесь тихо потрескивает огонь. Когда можно вдвоём обсудить книгу, а день провести, гуляя по парку и вникая в дела поместья. Не могло быть покоя, мира в душе, когда за спиной маячил трон, а над головой — венец. Можно было сколь угодно долго рассуждать о том, что было бы, не будь Александр наследником, но ведь это была реальность, уйти от которой не представлялось никакой возможности.       Апрель в этом году выдался особенно ясным и чистым, словно говоря о том, что самое время начать новую жизнь. Натали часто выходила на веранду и садилась в широкое плетёное кресло, так напоминавшее о солнечной Италии. Смотрела, как из земли пробиваются острые стрелки крокусов и нарциссов, представляя, как совсем скоро всё зацветёт, наполняя её мир яркими красками. Уже сейчас в воздухе витало столько ароматов, что хотелось дышать, дышать полной грудью, забыв обо всём. И Натали дышала, закрывая глаза, подставляя лицо нежным солнечным лучам. Несколько раз с визитами приезжали местные дворяне. Далёкие от столичной жизни, они вели долгие разговоры об охоте и ценах на зерно, рассказывали о том, чем живёт провинция, а для Орловых всё это было внове и так интересно, как и им — слушать рассказы о балах и приёмах.       — Вы правда служили при самой императрице? — восхищённо спросила Аделаида, дочь графа Курякина, много лет назад оставившего Петербург после того, как несколько раз невыгодно вложил деньги и больше не смог держать дом в столице и вывозить семью в свет.       — Императрице я служила недолго, — с улыбкой ответила Натали. — Я дольше пробыла при принцессе Марии.       — Хотя бы одним глазком увидеть их, — вздохнула Аделаида, подперев щёку кулаком. Они сидели на веранде и пили чай, пока Дмитрий и старший брат Курякиной, Николай, вышли посмотреть коллекцию ружей графа. Натали вздохнула, прекрасно понимая стремление юной барышни — едва ли её отцу хватит денег свозить её хотя бы на один сезон. У самой графини никогда не было подобных терзаний. Она родилась в знатной и богатой семье, получила блестящее образование, была помолвлена с одним из самых именитых дворян России… Натали хотелось бы сказать, что она вспоминала об Андрее, но это было бы ложью. Только теперь она поняла в полной мере слова Александра о любви, что он объяснял ей на камнях…[1]       Андрей был яркой вспышкой, первой влюблённостью, не пошедшей проверку временем. Тогда она не смогла простить ему измену. А Александру не могла бы поставить в укор даже взгляд на другую женщину. Лишь бы её любил…       — А он красивый? Говорят, красивый, жуть как!       Аделаида, видно, давно пыталась привлечь внимание Натали, и та, встрепенувшись, обратила свой взор к девушке.       — Цесаревич! Наталья Александровна, вы же видели его? Каков он, наш будущий царь?       — Хорош, конечно же, — улыбнулась невольно Натали, кладя руку на живот. — Все были в него влюблены хотя бы немножечко. — Она подняла пальцы, показывая расстояние чуть больше дюйма.       — Вы, верно, шутите! — воскликнула Аделаида, начиная рассуждать о прелестях наследных принцев, но Натали уже не слушала. Внизу живота потянуло, словно туда приделали канат, и она замерла, прислушиваясь к ощущениям. А после меж ног разлилось горячим, и Натали невольно вскрикнула, хватаясь за живот.       Суета следующих минут сложилась в часы, в которых Натали забылась. Курякины, невзирая на любопытство Аделаиды, отбыли домой, а имение наполнилось суетой и шумом. Дмитрий послал за Вилье в Петербург, надеясь лишь, что сил местной повитухи хватит на то, чтобы помочь Натали до приезда врача.       Часы тянулись мучительно медленно, а протяжные стоны, разносящиеся по дому, были тем страшнее, чем реже они звучали. Натали почти не кричала. Лишь изредка до Дмитрия доносился полный муки стон. Граф бродил по кабинету, заложив руки за спину, огрызаясь на все попытки слуг закрыть дверь, ведущую на лестницу. Он старался не думать о том, что может вот-вот лишиться Натали. Но мысли ядовитым туманом расползались по душе, подкидывая картины его будущего: Натали больше нет, а он вынужден воспитывать ребёнка цесаревича, выдавая его за своего…       — Как она?        Дмитрию поначалу показалось, что он грезит — голос, что раздался над головой, не мог принадлежать цесаревичу. Но это было правдой. Он стоял перед ним, нервно стискивая белоснежные перчатки в руках. Его лицо выдавало такое беспокойство, что впору было сочувствовать, но у Дмитрия сейчас не было на это сил. Он лишь неопределённо качнул головой, пожал плечами.       — Я прибыл с Вилье, — начал Александр, бросая, наконец, перчатки на стол, и останавливаясь в метре от Дмитрия у окна. — Собирался ехать в Красное село завтра, но…       Новый стон разнёсся по дому, заставив обоих мужчин испугано вскинуть головы. Объяснения причин, по которым цесаревич оказался здесь, были совершенно излишни — всё отражалось в его лице, в помертвевших губах, стиснутых в узкую полоску. Глубоко вздохнув, Дмитрий вновь отвернулся к окну: все мысли о сопернике и его чувствах сейчас стали совершенно неважны. Только бы с Натали всё было в порядке. Он готов был ждать, а если понадобится — вновь отдать Александру, только бы она была жива. Во всём доме было тихо, даже слуги ходили неслышными тенями, накрывая стол в кабинете. Впрочем, ни Дмитрий, ни Александр не обратили на это ни малейшего внимания. Кровь шумела в ушах, сердце то замирало, то начинало биться, как заполошное, стоило раздаться новому крику. Не хотелось думать, что они стихают, становятся слабее, что тени сгущаются в кабинете, обступают, или это только так кажется?       Александр, тяжело облокотившись о колени, обхватил голову, боясь лишний раз вздохнуть, а Дмитрий, прислонившись лбом к окну, бездумно наблюдал за тем, как темнеет лес далеко впереди, сливаясь в сумерках в сплошную чёрную полосу. Наверное, надо было что-то говорить, хоть о чём-то завести разговор, но молчание сейчас было красноречивее всех слов, оно вдруг объединило их, стирая различия. Помыслы обоих сейчас сосредоточились на Натали, и в глазах плескались одинаковые надежда и отчаяние. Протяжный громкий крик заставил испуганно вскинуться, переглянуться. Александр поднялся, не находя слов от ужаса, что разлился в груди. Дмитрий с какой-то сумасшедшей тоской посмотрел на дверь, прислушиваясь к шагам в коридоре. Заплакал ребёнок, звонко, пронзительно, но никто не сдвинулся с места, и когда на пороге появился Вилье, слова застряли в горле, только две пары глаз уставились на лейб-медика.       — С графиней всё в порядке, — начал он, правильно истолковав молчание. — Если не разовьётся горячка, в чём я лично сомневаюсь, к утру уже может вставать с кровати.       Облегчение обрушилось, расцвело несмелыми улыбками на лицах. Вилье покачал головой, добродушно пробормотав что-то под нос, и подошёл к столику, наливая себе полный бокал вина.       — У вас сын, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Александр дёрнулся было к двери, но тут же замер и подошёл к столу, наполняя свой бокал. Дмитрий кивнул и поспешно вышел из кабинета.       — Поздравляю, — тихо сказал Вилье, салютуя бокалом. — Я слишком долго служу при дворе, чтобы не замечать очевидных вещей, — ответил он на растерянный взгляд цесаревича. — И отлично умею держать язык за зубами.       Александр склонил голову, глядя на рубиновую жидкость в своём бокале, прокрутил его в руке и залпом осушил. Ему хотелось подняться к ней. Быть рядом со своей любимой и сыном… Только сейчас он начал понимать — она подарила ему наследника. Пусть он никогда не взойдёт на трон, но именно Натали стала матерью его первого сына.       — Как вы? — тем временем Дмитрий робко остановился в дверях, глядя на Натали. Она была такой бледной, что почти сливалась с белоснежным кружевом чепца. Слабо улыбнувшись, Натали протянула руку, и Дмитрий тут же оказался рядом, сплетая их пальцы.       — Просто отлично, — хрипло прошептала она. — Вы уже видели его?       — Кого? — моргнул Дмитрий, подумав, как она успела узнать о приезде Александра.       — Сына, — улыбнулась Натали. — Вы видели его уже? Мне его ещё не показывали, Вилье сказал, что надо бы привести в порядок нас обоих.       — А вот и он! — в спальне появилась служанка, осторожно держа в руках свёрток в ворохе расшитой ткани. — Держите, ваша светлость. Поздравляю!       Она передала сына Дмитрию и тихо вышла, оставляя счастливых родителей наедине. Граф смотрел, не дыша, на крохотного человечка, который сейчас не был похож ни на маму, ни на папу, а был просто маленьким, красным и сморщенным существом. Натали протянула руки, и когда Дмитрий дал ей сына, лицо графини осветилось, она жадно впилась взглядом в малыша, на глазах заблестели слёзы. Любовь обрушилась на неё разом, оглушила, сметая всё на своём пути. И желание защищать, оберегать, лелеять этого малыша поглотило с головой. Натали казалось, что он — точная копия Александра. С теми же пухлыми губами и длинными ресницами. И глаза у него наверняка будут синими, удивительными, ясными.       — Как вы хотите назвать его? — севшим голосом спросил Дмитрий. Натали, не сводя глаз с малыша, прошептала:       — Александр. Разве могут быть другие варианты?       — Он здесь, — вздохнул граф. Натали подняла на него глаза, нахмурилась:       — Кто?       — Вы знаете, кто. Цесаревич.       — Но… Как?.. Я не ждала его, не звала. Вы верите мне? — Она обеспокоенно ловила его взгляд, ведь думать, что Дмитрий мог решить, будто она вновь обманула его, скрыла что-то, оказалось неожиданно страшно.       — Верю, — улыбнулся он, с лёгкостью разгадав её волнение. Неужели она действительно беспокоится о том, что он скажет и что подумает? — Я позову его, если вы желаете.       — Это всё так странно, — пробормотала Натали, прижимая к себе сына и пряча лицо в кружевах, в которые он был закутан. — Я, вы, он и… — Она посмотрела на малыша, коснулась кончиком пальца шелковистой щёчки.       Дмитрий тихо поднялся, покачал головой, желая было сказать, что можно оставить прошлое в прошлом и попробовать начать жизнь с чистого листа, особенно теперь… Но решил оставить этот разговор на будущее. А сейчас позволить Натали окончательно распрощаться с прошлым.       — Ваше высочество. — В то время, как граф появился в кабинете, Вилье успел уйти в отведённые ему покои — на улице уже давно была ночь, и ехать до Красного села по темному лесу могло быть опасно.       Александр вскинул голову, сонно моргнул — он успел задремать прямо в кресле. Поднялся, прочитав в глазах Орлова приглашение пройти наверх. Кивнул коротко и поспешил выйти, легко находя спальню Натали. Дом уже погрузился в сон, и только из-под одной двери лился свет, падая тонкой полоской. Александр вдруг вспомнил, как шёл к ней так в их первую ночь, почти два года назад. Как нашёл её спящей в кресле, и как трогательно она смущалась его ласк… А теперь — она чужая жена, и только что родила ему сына. Причудливо переплелась их судьба, кто бы мог представить, что так будет… Он тихо толкнул дверь, прикрыл её за собой, проходя внутрь, и замер у кровати, глядя на Натали. Она не поднимала глаз, любуясь на малыша.       — Он так похож на тебя, — прошептала она. — Саша. Мой Саша, только мой.       Александр осторожно опустился на кровать рядом с ней, чувствуя, как в горле разрастается комок и становится тяжело дышать. В носу защипало, и перед глазами всё поплыло, когда он протянул руку, коснувшись пушка на лбу сына.       — Мне всегда казалось, что невозможно быть счастливее, чем я становлюсь рядом с тобой. — Александр покачал головой, встречаясь взглядом с Натали. — Но сейчас мне кажется, что грудь вот-вот разорвётся от переполняющих её чувств. Я так люблю тебя…       — Я всегда буду любить тебя, — вздохнула Натали, — но наша история подошла к концу.       — Я понимаю. — Александр потянулся к ней, осторожно взял сына на руки, разглядывая его. — И не понимаю одновременно. Но очень хочу понять. И отпустить.       — Я тоже. — Натали прикусила губу, не обращая внимания на слёзы, что потекли из глаз. — У нас почти не осталось возможности встречаться. И знаешь, это к лучшему, так будет проще. Со временем, быть может, мы сможем даже видеться спокойно, и будет почти не больно.       — На этот раз мы точно прощаемся навсегда? — тихо спросил Александр.       — Наверное, — прошептала Натали. — Я буду писать тебе. И когда-нибудь ты увидишь мои письма.       — Моя Наташа… — вдохнул Александр, склоняясь над ней и нежно целуя. — Навсегда моя, навсегда в моём сердце.       — Ты тоже в моём, — улыбнулась Натали через силу. Странно, но в этот раз прощаться было гораздо проще. Быть может, дело было в том, что сердце начало принимать правду, а может, в том крохотном человечке, лежавшем в его руках. Натали потянулась и взяла сына. — Я — счастливейший человек, ведь в моём сердце теперь живёт двое Александров.       Цесаревич не ответил. Просто смотрел на них, запоминая до мельчайших деталей то, как разметались по подушкам её волосы и светятся глаза, то, как морщит губы малыш во сне, то, как она смотрит на него, не отрываясь… Видя, что Натали клонит в сон, он осторожно забрал сына и положил его в кроватку, что стояла рядом с постелью. И долго стоял посреди спальни, не в силах заставить себя уйти.       Он вышел, низко опустив голову. Не стал заходить в кабинет, а прошёл через дом, на крыльцо, тяжело опёрся о перила, зажмурился крепко. Шаги за спиной заставили взять себя в руки, выпрямиться и расправить плечи.       — Я уеду на рассвете, граф, — глухо проговорил цесаревич. И добавил еле слышно: — Берегите её.