Мне не жаль...

                    Поначалу все мысли Натали и впрямь занимал сын. Она не могла на него наглядеться, наблюдая, как он ест, касаясь груди кормилицы крохотными пальчиками. Как он воркует о чём-то сам с собой, пытаясь поймать ножку. А потом… его глаза стали светлее, а улыбка, пока почти неосознанная, показалась такой знакомой, что становилось тяжело дышать. Натали безумно любила сына, но с болью понимала, что не может перестать любить его отца. Особенно теперь, когда его крохотная копия была совсем рядом, постоянно с ней. К июлю решено было ехать в имение под Петергофом, чтобы вновь вернуться ко двору — служба Дмитрия отнимала почти всё его время, и ездить туда и обратно каждый день из дворца к жене он не мог. Натали же не желала даже приближаться к дворцу, о чём заявила мужу, стоило ему предложить переезд.       — Вы хотя бы понимаете, о чём вы меня просите? — возмущённо спросила она, распахнув глаза.       — Я прошу вас быть рядом со мной, — в тон ей откликнулся Дмитрий. После родов прошло два месяца, а Натали не делала никаких попыток к сближению, всякий раз мягко отнекиваясь, когда он выражал желание остаться у неё на ночь. Раздражение росло, а вместе с ним накатывала безнадёжность — всё зря. С самого начала он не должен был её любить, позволять себе смотреть в её сторону, погружаться в это чувство с головой. Теперь каждый день вдали от неё был наполнен тоской, а каждый, проведённый рядом, превращался в пытку.       — Я постоянно рядом с вами, разве это не так? — Натали вздохнула, подходя к окну — они сидели в гостиной, окна были распахнуты, и комнату заполнял густой аромат отцветавшей сирени.       — Вы знаете, что это не так. — Он подошёл и встал рядом, кладя ладони на её плечи. Склонился к её шее, проводя носом по коже от плеча вверх, к мочке уха. — Мне не хватает тебя.       Натали прикрыла глаза и вздохнула. То, как тело откликалось на его прикосновения, как сбивалось с ритма сердце, а внизу живота разливалось тепло, — всё это сбивало с толку. Это было правильно и неправильно одновременно, ведь Дмитрий был её мужем. И в то же время, она его не любила. Неужели Натали стала настолько испорченной, что с лёгкостью готова была отдаться мужчине лишь потому, что желала близости с ним?.. Мучаясь от этих мыслей, она тщательно избегала общества мужа, надеясь, что это пройдёт. Или же, что она сможет полюбить его, хоть немного, и тогда станет легче. Не будет более противоречия разума и сердца, наступит долгожданный покой.       Его ладони сжали плечи чуть сильнее, он прижался к ней со спины, ободрённый её молчанием. Руки скользнули ниже, к локтям, пробираясь под пышные рукава, обжигая кожу. Натали откинула голову ему на грудь, подставляя шею под шквал обжигающих поцелуев, не желая сейчас, конкретно в этот момент, ни о чём думать и ничего анализировать. Просто побыть желанной женщиной в объятиях мужчины, который её любит.       — Пожалуйста, не заставляй меня ехать туда, — задыхаясь, прошептала она, когда его ладони накрыли её грудь, слабо сжимая через лиф платья. Дмитрий коротко выдохнул, отстраняясь, и Натали разом стало холодно. Она обернулась, касаясь его груди, слушая заполошный стук сердца, ударявшегося в ладонь. Поймала его взгляд, отмечая упрямо стиснутые челюсти, нахмуренные брови. — Дай мне время.       — Сколько можно его давать? — горько прошептал он, не стремясь, впрочем, уходить. Наоборот, его ладони легли на её талию, рассеянно поглаживая.       — Мне хорошо с тобой, — честно ответила Натали. — Но ты же понимаешь, что там, совсем близко… Я не хочу ничего возвращать. Прошлое осталось в прошлом, так позволь же мне там его и оставить. Для этого мне нужно время. Не день, не месяц и может, даже, не год.       — Ты никогда не полюбишь меня, — вырвалось у него, и Дмитрий застыл, понимая, что время для подобных разговоров ещё не пришло. Натали подняла руку, проводя по его щеке, убрала привычным жестом прядь, упавшую на лоб, запутавшуюся в ресницах.       — Полюблю. Уже начинаю любить, ты же видишь…       — Не вижу. — Он упрямо тряхнул головой, подцепил двумя пальцами её подбородок, приподнимая голову. — Вижу только тоску по другому мужчине. Сейчас ты не со мной, не душой, по крайней мере.       — Как раз сейчас я с тобой, — прошептала Натали, обжигая напряжённым, требовательным взглядом. — Только с тобой сейчас, почему ты этого не видишь, не слышишь?       Дмитрий смотрел на неё долго, будто пытался прочесть, что на самом деле скрывается за весенней зеленью её глаз. Выдохнул прерывисто, склоняясь над губами, целуя так жадно, что у Натали на миг перехватило дыхание. Она покачнулась, вцепляясь в его рубашку, а в следующую секунду уже обвила руками его шею, прижимая к себе его голову, позволив наслаждаться каждым мгновением, не думая ни о чём больше, кроме вкуса его губ, его рук, когда он поднял её, собираясь нести в спальню, его прерывистого дыхания…       — Подожди… — задыхаясь, прошептала Натали, когда он подошёл к дверям, ведущим из гостиной. — Сейчас день, что подумают слуги?..       — Меня это совершенно не волнует, — хрипло откликнулся он, толкая ногой дверь и пересекая холл, направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж.       Вихрь страсти закрутил супругов так сильно, что даже к ужину никто из них не покинул пределов спальни. Быть может, виной тому было желание покончить, наконец, с прошлым, поддаться зарождающемуся чувству к мужу, отвечать на его ласки с не меньшим жаром. А может, всё дело было в том, что после родов, по слухам, женщины начинают чувствовать близость иначе, полнее, ярче. Натали лежала в объятиях Дмитрия, тяжело дыша, не имея сил заговорить, не желая ничего обсуждать. Ей просто было хорошо, именно здесь и сейчас.       — Я поеду с тобой, — сказала она, спустя время. — Но не заставляй прибыть ко двору. Уверена, там меня никто не ждёт.       — Мне главное, чтобы ты была просто рядом. — Он поцеловал её в плечо, улыбнулся, пощекотав усами. — Моя жена. Рядом.       Ей не стало проще. И сердце по-прежнему болело, но что-то изменилось, неуловимое, невесомое. Что-то, что толкнуло Натали в объятия Дмитрия не от отчаяния, не от желания забыть, а от того, что она хотела быть вместе с ним. Но всё же, тень Петергофского дворца маячила над душой, и с каждой верстой, что приближала к нему, на душе становилось тоскливо. Натали посмотрела на сына, спящего на руках кормилицы, и тяжело вздохнула. Стоило ли говорить, что она скучает по Александру так сильно, что просто думать о нём больно, физически больно? Тяжело вздохнув, она отвернулась и посмотрела на небольшое имение, появившееся из-за поворота. Дом из серого кирпича почти полностью скрывался за яркой зеленью плюща, парк пришёл в запустение и дорожки были расчищены только перед входом в дом. Натали, приподняв юбки, осторожно обошла двор, выслушивая сетования управляющего на то, что в имении несколько лет не появлялись баре, и нужды вести сад и парк за домом не было.       — Мы пробудем здесь до сентября, — прохладно ответила Натали, возмущаясь про себя халатности управляющего. Её родители могли годами не появляться в стране, но каждое имение содержалось в чистоте и было готово принять хозяев в любое время. — Надеюсь, вы найдёте садовника раньше.       — Непременно, ваша светлость, непременно! — рассыпался в заверениях управляющий, а Натали уже спешила к дому. Здесь, несмотря на её опасения, всё было готово: чехлы сняты, комнаты проветрены, окна распахнуты, в вазах — цветы. Сменив гнев на милость, дальше Натали общалась с управляющим теплее, и он, видя, что графиня не злится, успокоился и принялся с расстановкой, основательно докладывать о том, что и как было сделано к их приезду.        Уже к вечеру Натали, уложив Сашу и убедившись, что кормилицу поселили в надлежащей ей комнате, в тепле и с удобной кроватью, ждала Дмитрия, неспешно обходя дом. Белые ночи позволяли видеть всё на несколько метров вперёд, и Натали не стала просить зажигать фонари. Укутавшись в шаль, она медленно брела по дорожке, прислушиваясь к пению сверчков. Душа оживала, хотела любить, жить, чувствовать. Забыть бы обо всём и однажды проснуться свободной. От самой себя, от страхов, боли, воспоминаний…       Горько вздохнув, Натали вернулась в дом, бросила взгляд на часы — почти десять. Быть может, Дмитрий остался во дворце? Он не сообщал, во сколько его ждать. Велев накрыть ужин в спальне, ведомая чувством грусти и пронзительного одиночества, Натали расположилась на кровати и достала письма Александра. Но не смогла прочитать ни одного — слёзы душили, перед глазами всё расплывалось. Натали прикрыла глаза, приложила ладонь ко рту, чтобы не разбудить никого в доме громкими всхлипами. Сжалась в комок, опуская голову к коленям, задышала глубоко, медленно. Постепенно сердце вновь забилось спокойно, медленно, только в висках слабо стучало, напоминая о коротком приступе страха. Внизу послышалось ржание, и Натали, спешно собрав письма, сложила их в шкатулку и подбежала к зеркалу. Плеснув на лицо прохладной воды, едва успела вернуться в кресло, когда в спальню вошёл Дмитрий.       — Ты ждёшь меня, — улыбнулся он, и Натали поднялась, протянула руки, касаясь его, горячего, настоящего.       — Ванна, вероятно, совсем остыла, — извиняющее пробормотала она. — Я не знала, когда ты вернёшься.       — Я тоже не знаю. Но ты не обязана ждать меня каждый вечер. Просто помнить, что ты здесь, что рядом, мне достаточно. Как и знать, что найду тебя в этой кровати, даже если вернусь под утро.       — Ты слишком самоуверен, — не сдержавшись, усмехнулась Натали. — Вдруг я буду ночевать в спальне сына?       — Этому Александру я позволю подобную вольность, — прошептал Дмитрий, прежде чем поцеловать её.              — Отчего графиня не выезжает в свет? — поинтересовался как-то князь Вронский. Полдень миновал, и цесаревич, закончив завтракать, отбыл с принцессой на прогулку по реке, а половина адъютантов осталась на берегу, ожидая их возвращения. На столах, накрытых белоснежными скатертями, остывал кофе и чай, на других — вино и коньяк, лёгкие закуски и пирожные. С реки доносился звонкий смех: многие из придворных решили сегодня прокатиться по реке, опуская ладони в прохладную воду и весело брызгая друг друга.       — Сейчас она всё время посвящает воспитанию сына, — ответил Дмитрий, откинувшись на стуле. Они сидели за одним из столов, вытянув ноги, и вели неспешную беседу. Трое из шести приставленных к цесаревичу адъютантов, знакомых достаточно долго, чтобы говорить практически на любую тему.       — Говорят, вас навещал цесаревич, — небрежно заметил граф Черкесов. Высокий, худой, с угольно-чёрными усами и обжигающим взглядом чёрных глаз, он заслужил при дворе славу отчаянного бретёра и дамского угодника. Ходили слухи, что когда-то он пытался выказать свою симпатию княжне Репниной, но встретил решительный отказ.       — А вам ни разу не была оказана подобная честь? — приподнял бровь Орлов. — Я слышал, на прошлой неделе принцесса Мария навещала вашу матушку.       — Едва ли мне пришлась бы по душе честь подобного толка, — насмешливо протянул Черкесов, покосившись на Дмитрия. — Но может, мне не понять пока, каково это, ведь у меня нет жены.       — Не могу понять, куда вы клоните. — Орлов поджал губы и осторожно поставил чашку с чаем, которую держал в руках, на блюдце. Фарфор жалобно звякнул.       — Господа, давайте оставим эту тему, — попытался успокоить офицеров князь Вронский. — Все знают, что цесаревич является другом семьи графа, так к чему эти намёки?       — Я не могу понять другого, князь. — Дмитрий впился пристальным взглядом в лицо Черкасова: — Чего пытается добиться граф своими намёками? Вы желаете опорочить чьё-то имя? Так имейте смелость сказать о том прямо, без экивоков.       — Что толку порочить то, что уже опорочено? — насмешливо бросил Черкесов. — Я слышал, княжна была в особом почёте у императорской четы: сначала государь, после — цесаревич… А вы, Орлов, подобрали объедки с венценосного стола… Каково это — воспитывать чужого ребёнка? Или вам нравятся ветвистые рога?       — Довольно! — Дмитрий поднялся так резко, что чашки на столе зазвенели, и одна из них опрокинулась, проливая густой кофе на скатерть. — Вы немедленно извинитесь передо мной и перед моей женой, потому что каждое слово, сказанное вами — грязная сплетня. У вас нет ни одного доказательства оной, кроме намёков и домыслов.       — Я не собираюсь извиняться за правду, граф. — Черкесов поднялся следом, бросая салфетку на стол. — Быть может, вы считаете, что находиться в приличном обществе для вас не зазорно. Я же полагаю обратное — ни вам, ни вашей жене не место при дворе.       — А это уже решать не вам! — холодно парировал Дмитрий. Благо, что свидетелей у ссоры, кроме князя, не нашлось — в данный момент все были слишком увлечены, прогуливаясь вдоль набережной. — Если бы их высочества не желали видеть нас, они поставили бы нас в известность, уж будьте уверены.       — А может, его высочество просто ждёт, когда графиня вернётся ко двору? Вам не впервой воспитывать чужих детей, сколько их будет ещё?       — Дмитрий, прошу вас, остановитесь! Господа, право слово, к чему этот спор? Черкесов, извинитесь немедленно! — увещевал князь, побледнев, наблюдая, как медленно Орлов стаскивает перчатку с руки и бросает её в лицо Черкесову.       — Я не сомневался в вас, граф, — холодно улыбнулся Черкесов. — Ожидайте моего секунданта к вечеру. Честь имею. — Он дёрнул головой, бросил быстрый взгляд на князя Вронского и ушёл.       — Ну, к чему вы повелись на эти провокации? — устало простонал Вронский. — Он ведь специально вывел вас!       — Если бы я мог понять причины этой ненависти, — протянул Дмитрий, вновь опускаясь на стул. Он потянулся к чайнику, наполняя чашку; его руки слегка подрагивали, и носик застучал о позолоченный край.       — Сегодня утром прошёл слух о новых назначениях, — проговорил князь. — Вас ждёт повышение, граф. И возможность получить княжеский титул, который обещали Черкесову. Вот он и взвился. Но, право слово, вы же понимаете, что весь бред, который он тут наговорил, никто не поддерживает! Да и кто посмеет говорить подобное о венценосной семье?!       Дмитрий вздохнул и потёр переносицу: да, знай он заранее, что причина раздражения графа кроется в назначении, едва ли так же вспылил бы. Но он боялся за Натали, ему было больно слышать, как марают её имя с грязью, пусть даже почти каждое слово было чистой правдой… Откуда Черкесов узнал? Догадался или ткнул пальцем в небо? В любом случае, после таких слов другого выхода кроме дуэли существовать не могло…       — Вы окажете мне честь, князь?.. — начал было Дмитрий, но Вронский уже перебил:       — Конечно же! Я и сам хотел вам предложить…       — Спасибо. — Орлов поморщился. — Да уж, я не думал, что сегодняшний день может завершиться дуэлью.       — Черкесов — хороший стрелок, — задумчиво проговорил князь. — Но разве вы сами не многим хуже?       — Тут всё будет зависеть от фортуны, я полагаю, — вздохнул Дмитрий. Потом поднял глаза в ярко-синее небо и пробормотал: — Чёрт возьми, а ведь мне совершенно не хочется сейчас умирать!       Вронский внимательно посмотрел на графа, но смолчал. Конечно, мерзкие сплетни, ходившие о семье Орловых, слышал и он. Не то, чтобы они считались свершившимся фактом, но в некоторых гостиных под огромным секретом передавали подробности бурного романа, то приписывая его княжне и цесаревичу, то княжне и императору, а то и им обоим… И, судя по тому, сколько расхождений и разнообразных подробностей имела сплетня, веры ей не было никакой. Это понимали благоразумные люди, а тем, кому лишь бы дай обсудить чужую жизнь, было более чем достаточно эфемерных слухов. Меньше всего князь хотел бы оказаться рядом с цесаревичем или императором, когда до них дойдут все эти домыслы. А в том, что со временем им всё станет известно, сомнений не возникало. И граф Орлов выглядел таким счастливым, что едва ли походил на преданного, обманутого мужа.       Вронский отправился на поиски врача, которому можно доверять, а после они вдвоём с Орловым дождались камер-юнкера Дягилева, который согласился быть секундантом Черкесова. Дуэль решено было провести на поляне в лесу, в восьми верстах от Петергофа, на рассвете. И только после этого Дмитрий отправился домой, договорившись о том, что Вронский заедет за ним в четыре утра.       Он нашёл Натали на веранде: она держала на руках Сашу и то и дело легонько подбрасывала его в воздух, счастливо улыбаясь всякий раз, когда он взвизгивал и заливался смехом. Но, завидев мужа, Натали передала сына кормилице и поспешила навстречу.       — Вы рано сегодня. — В её глазах всё ещё плескался смех, такой заразительный, искренний, что в груди Дмитрия заныло — неужели он может всего этого лишиться?       — Рано приехал, рано уезжать, — улыбнулся он, оставляя короткий поцелуй на её губах. — Я могу надеяться на то, что вы будете ждать меня сегодня ночью?       — А мы разве уже расстаёмся? — Натали игриво улыбнулась в ответ. — Или вы настолько нетерпеливы, что следует уложить Сашу пораньше?       — Как пожелаете. — Дмитрий проводил её взглядом, наблюдая, как Натали отдаёт распоряжения о том, чтобы ему приготовили ванну и накрыли ужин в спальне. Обернувшись через плечо, она посмотрела на него долгим взглядом и скрылась в доме, унося сына. А после была ночь, одна из тех, что ещё не стали для них привычными, но уже не вызывали смущения — только трепет и желание. Едва пробило три часа, Дмитрий осторожно, боясь разбудить, выбрался из постели и бросил последний взгляд на Натали. Спустя час он уже ехал к лесу, в котором должна была проходить дуэль, и на сердце было тяжело и тревожно.       Бледный свет белой ночи вызывал иллюзию покоя, дня, в котором всё светло и понятно. Но внизу, у корней, клубился туман, и роса оседала на сапогах, пока противники сближались, оговаривая последние условия.       — Вы зря затеяли это, граф, — сказал напоследок Дмитрий. — Но, даже пожелай вы сейчас забрать свои слова обратно, я не принял бы ваших извинений, ведь они задели честь не только мою, но и честь моей жены. И честь моего императора.       Они сходились к барьеру, поднимая руки с револьверами задолго до отмеченных саблями границ. Первый выстрел прозвучал — у Черкесова сдали нервы. Дмитрий пошатнулся, сбился было с шага, но вновь поднял руку и сделал несколько шагов, нажимая на спусковой крючок. Граф упал замертво, вперив пустой взгляд в небо, а Орлов припал на одно колено, зажимая рану на правом боку. Вронский бросился к нему, помогая подняться, в то время, как врач констатировал смерть Черкесова и, передав его в руки его секунданта, поспешил к Орлову.              Натали проснулась, едва коляска к графом отъехала от дома. Почему не верхом, кто приехал за ним, куда они отправились так рано: все эти вопросы всколыхнулись разом испуганной волной, сходясь в одно немыслимое, и в то же время правдоподобное объяснение. Кто-то из двоих офицеров, выехавших со двора её дома, собирался драться на дуэли. Не от того ли Дмитрий был так трепетно нежен этой ночью? Потому что прощался?.. Ей стало страшно. При мысли о том, что Дмитрия может не стать в её жизни: вот так, внезапно, — по спине разлился ледяной волной ужас, свернулся липким клубком в животе. Она не помнила, как прожила следующие два часа. Дом просыпался, постепенно зашумели слуги на заднем дворе: кто-то колол дрова, загомонили куры, которых выпустили из курятника, загремела вёдрами доярка. А Натали всё стояла у окна, вцепившись в плечи, глядя на дорогу.       Коляска показалась в шесть. Стремительно вылетела из-за поворота, в облаках пыли, и Натали, подобрав юбки, бросилась вниз, к дверям.       — Скорее! Мне нужно как можно больше горячей воды! — С подножки спрыгнул смутно знакомый по прежней жизни во дворце мужчина, — кажется, один из военных медиков, служивших в полку цесаревича, — распахивая дверь. Натали коротко вскрикнула, прижав ладонь ко рту, заметив Дмитрия, почти сползшего под сидение, если бы не Вронский, что поддерживал его за пояс. Секундное замешательство, и вот Натали уже бежала по двору, раздавая приказы, веля слугам помочь графу выбраться из коляски, приготовить комнату внизу, принести воды и во всём слушаться врача.       А потом ей осталось только сидеть в углу, не сводя глаз со склонившихся над Дмитрием мужчин. Сдерживать себя, чтобы не броситься и не начать помогать стаскивать окровавленную одежду, которую срезал врач. Крепко сцепив ладони на коленях, не думать о том, что сейчас, в эту самую минуту он может умереть. Перестать дышать, пусть страшно, хрипло, надсадно, но дышать. Слёзы беззвучно катились по лицу, но Натали не замечала их, думая только об одном: почему непременно должно было произойти нечто настолько страшное, чтобы она поняла, как он дорог для неё? Чтобы поняла, что теперь в нём заключается вся её жизнь, будущее счастье, и другого больше не будет.       — Наталья Александровна, — тихо позвал Вронский. Натали вздрогнула, подскочила с места, замерла, ожидая услышать… Свой приговор, его?..       — Он зовёт вас. — Князь опустил голову и отступил, открывая проход к кровати, на которой лежал Дмитрий. На подгибающихся ногах, с сердцем, тяжело ухающим в груди, Натали подошла и опустилась на колени и взяла его ладонь, лежавшую поверх одеяла. Она обожгла холодом, и Натали спешно коснулась её губами в надежде отогреть.       — Наташа, — прошелестел голос, так не похожий на знакомый, уверенный, низкий тембр. Подняв полные слёз глаза, Натали прикусила губу — смотреть на него, такого слабого, беспомощного, было страшно. Волосы облепили лоб, виски, губы мертвенного, бледно-голубого цвета, шевелились с трудом, под глазами залегли коричневые тени. Натали подняла умоляющий взгляд на врача, но тот лишь неопределённо пожал плечами и скорбно покачал головой.       — Хочу, чтобы ты знала… — Он вздохнул, собираясь с силами, и продолжил ещё тише: — я не жалею ни о чём… Ни о чём, слышишь?.. Мне не жаль времени… с тобой… Мне не жаль ни одной минуты… Мне не жаль…       — Ты поправишься! — горячо откликнулась Натали. — Поправишься, даже думать о другом не смей! Поправишься, и мы уедем в Италию. Навсегда. Будем жить на той вилле, воспитывать наших детей, гулять по побережью…       Она говорила, говорила, говорила, не замечая, что Дмитрий давно затих.       — Наталья Александровна. — На плечо легла рука. Натали вздрогнула. Подняла глаза на Вронского. — Давайте оставим его пока, он без сознания.       — Что теперь? — дрожащим голосом спросила она, не сводя глаз с неподвижной фигуры, лежавшей на постели.       — Мы не знаем. — К ним подошёл врач. — Рана слишком серьёзная, задето множество внутренних органов… Мне приходилось лечить подобные ранения на войне, и я могу сказать лишь одно: нам остаётся уповать на Бога, его милость и то, что граф — молодой, полный сил человек.       Натали медленно кивнула и вновь подошла к кровати, подвинув кресло ближе и опускаясь в него. В голове звучали его слова: Мне не жаль ни одной минуты… Мне не жаль… Прерывисто вздохнув, повинуясь порыву, она потянулась к нему, крепко сжала его ладонь и прошептала:       — Мне тоже не жаль, Дима. Потому что я люблю тебя. Мне не жаль…