cavetown — pigeon so honey, close your eyes and stay, like you're supposed to do don't you wanna give me time to write another song for you?
Атсуши испуганно озирался по сторонам в полной темноте, слушая шум воды в ванной комнате. Чёрт, чёрт, чёрт! Промедление будет жестоко караться! Парень нервно сглатывает и в суматохе хватает ящик с одеждой в белом стеллаже у стены, размашистым движением руки сваливая в него, наполовину пустой, все фигурки девочек в платьях с полки, скорее убирая ящик в стеллаж обратно и прикрывая футболкой сверху. Плакаты со стен с шуршанием бумаги, но аккуратно, чтоб не порвались, быстро сдираются, и те, что из тематических журналов и могут сложиться вчетверо, быстро улетают под стопку школьных тетрадей на столе, а те, что изначально не должны гнуться, в прыжке прячутся на шкаф, чтоб не было видно. Вода в ванной комнате уже замолкла, а это значит, у Накаджимы осталось всего несколько секунд… Рюноскэ, вымывший руки в ванной, ополоснувший лицо и вытерший влажные ладони о край своей толстовки, бесшумно появился на пороге комнаты и щёлкнул выключателем света возле дверного косяка именно тогда, когда Атсуши, агрессивно роясь в шкафу и словно что-то туда пряча, резко захлопнул дверцы и максимально неловко упёрся рукой в шкаф, делая вид, будто он просто тут стоял, как ни в чём не бывало. — Скрываешь что-то? — Акутагава, прищурившись, вскинул куцую бровь. Накаджима на это неловко осклабился и отрицательно закачал головой. — Нет, нет, у меня тут просто… б-беспорядок был, — парниша выдохнул и отошёл от шкафа, на всякий случай обернувшись и убедившись, что дверцы не открываются. — Так, прибрался на скорую руку. — Будто я беспорядка никогда не видел, — Рюноскэ цокнул языком, придирчиво оглядевшись. Они, вообще-то, друг у друга бывали частенько, но этот контраст помещений между своей родной норой и комнатой обыкновенного человека сильно бросался в глаза. — Чересчур светло. — Я просто подготовил пространство, чтобы в крайних случаях мимикрировать под него, — Атсуши усмехнулся, потерев шею ладонью и сев на край дивана. — Располагайся. — Да уж, спасибо, — Акутагава откашлялся в руку и сел на краю светлого дивана рядом, проведя ладонью по бархатной обивке. Естественно, среди пальцев тут же оказались белые шерстинки линяющего Зверя, и Накаджима, заметив это, нервно смеётся. — Прости-прости. Сколько ни убирайся, через день снова всё в шерсти. — Кажется, это ещё одна причина, почему ты предпочитаешь светлые тона практически во всём, — Рюноскэ хмыкнул, посмотрев сначала на свои руки, а потом — на себя, и в одно движение, закинув руки за свою спину и сжав пальцы на ткани, стянул толстовку через голову, поднимая в воздух резким взмахом пыль и шерсть и встряхивая взъерошенной головой. — Лучше дома пройдусь по ней роликом, чем превращу её в свитер. Атсуши молчал. Нет, не потому что Расёмон, переместившийся с толстовки на серую футболку и соответственно сменивший цвет (он так мог всё это время?!), взял свою прежнюю «обитель» в пасть и повесил на угол двери, чтобы не бросать в очередной очаг шерсти. Атсуши молчал, потому что поначалу у Акутагавы задралась футболка, пока он снимал свой первый излюбленный верх, оголяя впалый живот с проступающими полукольцами рёбер, а потом, когда гость поправил её, вытянувшаяся из короткого рукава серая драконья голова позаимствовала ткань футболки и оголила острое бледное плечо и половину груди. Счёт этому виду — секунды, на которые Рюноскэ по привычке даже не обращал внимания, а для Накаджимы будто время замедлилось. По крайней мере, когда Акутагава полностью привёл себя в порядок и сел на диван поудобнее, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди, он, глянув на Атсуши, невольно удивился. — Это свет так падает, или у тебя лицо покраснело? — Я- я- — Накаджима резко встряхнул головой, вскакивая на ноги и вылетая в двери. — Жарко стало просто, я сейчас, ты это… — он на мгновение показался в дверном проёме: — Открой пока окно, х-хорошо? Юный оборотень стоял в ванной комнате, упёршись руками в раковину и смотря, как с лица капает вода. М-да… Единственное, что звучало в голове: «Ну и денёк, ну и… денёк». А больше и не скажешь! Ему до сих пор казалось, что после обезьянника для малолеток он не смыл с себя всю грязь, а все вокруг на него смотрят будто с презрением, чуть ли не тыча пальцем, приговаривая, мол, малолетний преступник, так ему и надо. Теперь ещё и эта внезапная паника, из-за которой в висках тихо, но настойчиво стучало. Что за, блин, напасть… Где он так провинился, что ему теперь с такой бешеной скоростью воздаётся? Отец не ругался. Да, он несколько в назидание пожурил обоих мальчишек, пока те в угрюмом молчании сидели на заднем сиденьи и смотрели каждый в своё окно. В общем и целом (правда, как — оставалось загадкой) Рэмбо и Шибусава сумели договориться с отделом, чтобы местоположение мальчишек не раскрывали; повезло, что Мори, по-белому сотрудничающий с городскими властями, одной своей фамилией имел вес в здешних кругах. Насчёт телефонных звонков на случай, если родитель решит проверить, на месте ли его великовозрастные шкодники, решено было переключать на сотовые самих юношей, мол, над детьми сжалились и телефоны им вернули. Да, схема рискованная, много проволочек может случиться и много что может пойти не так, но подростков всё-таки было жальче. Да и, к тому же, дома ни один из четверых не избежал разговора с глазу на глаз со старшими. Спихивать вину на кого-то одного — всегда хорошо, но ведь зачинщик не будет виноват в том, что своей головой не думаешь? Накаджима и Акутагава лишь молча кивали, опустив головы; и всё же дома как-то получше выслушивать все нравоучения, нежели в изоляторе для несовершеннолетних, куда попадают закладчики, школьные бунтари да мелкое ворьё за кражу безделушек с прилавков. Поравняться с ними — куда уж хуже? Но долго Тацухико не распинался. В конце концов, время было уже позднее, да и он сам от нервов за беседу, постановку на учёт и прочее-прочее вымотался. Оставалось надеяться, что поесть мальчишки найдут сами, к тому же единственный, кто здесь ест за целую роту — это его собственное чадо, так что волнения можно было отставить в сторону. Проснутся завтра пораньше, соберутся, пойдут через дом Мори-младших в школу. Если Огай не узнает об этом небольшом «плане-перехвате» сейчас, то потом, если он и раскроется, рассказывать о нём будет не так трудно. Но это всё — завтра. Сегодня Акутагава ночует у Накаджимы, и тех наивных, светлых, дружеских чувств уже давно нет — и в этом-то и заключалась вся плохая шутка. Был бы здесь Дадзай, с ним воспринимать какие-то серьёзные темы было бы попроще — с его иронией и сарказмом просто невозможно оставлять на лице спокойную мину. Или был бы здесь Тюя — он бы врезал Дадзаю по грудине и чисто по-мужски смог поддержать, поговорить, как-то настроить на хороший исход, а если и не хороший, то в любом случае лучше сделать и понять, чем не сделать и жалеть. Но сейчас здесь нет ни Дадзая, ни Накахары, и Атсуши нужно выкручиваться самому. Наедине с Рюноскэ. Чёртова паника. Акутагава листал ленту в телефоне, вытянув тощие ноги в чёрных брюках и прищурив глаза — если честно, хотелось вздремнуть. Слишком много сегодня произошло. Он зевает, прикрывая рот рукой, и челюсть щёлкает. Расёмон, как верный друг, щёлкнул выключателем у двери, не вынуждая хозяина вставать, а потом нашёл кнопку включения у настольной лампы, чтобы погрузить комнату в приятный и тихий полумрак. Шибусава-сан, кажется, уже час как закрылся в спальной комнате, чувствуя, что сил вывозить остатки этого дня уже нет, да и правильно — чем раньше уснёшь, тем быстрей пройдёт ненавистное время, а утро вечера мудреней и всё такое. Тишину внезапно нарушил Накаджима, пропавший в недрах квартиры оборотней минут на двадцать и вошедший, толкнув дверь ногой, потому как в руках нёс две кружки с чем-то налитым внутри. Рюноскэ, медленно моргнувший и немного взбодрившийся, уже хотел было, зная Дадзая и его катастрофическое влияние на всех вокруг, спросить, не алкоголь ли там, но нет — в белой кружке с отпечатком тигриной (или волчьей?) лапы Атсуши, сев на диван, протянул ему кофе. В своей белой кружке с тиграми у парниши был чай. Зелёный, скорее всего. Рюноскэ отпил прежде, чем спросить, к чему вдруг такое подаяние. — Я же не усну, — он хрипло усмехнулся, поставив на голову Расёмона кружку и, упёршись руками в сидушку, выпрямившись и сев нормально. — Или у тебя просто чай кончился? — Да нет, — Атсуши пожимает плечами, отпивая у себя. Есть не хотелось, а вот от кофе никто и никогда не откажется. Если, конечно, этот человек пьёт кофе. Накаджима бы вот с лёгкостью отказался — ему кофе не сильно-то и нравится. — Просто вспомнил, что ты любишь его больше, чем чай. — Помнишь такие неважные вещи, но не помнишь, что задали на прошлом уроке, когда я тебя спрашиваю? — Акутагава, усмехнувшись уголком губ, держит кружку двумя руками у самого рта. — Интересная у тебя избирательная память. — Ну почему же неважные, — Накаджима в пару глотков выпивает кружку, клацает ею по клыкам, когда запрокинул голову, чтоб допить последние капли на дне, и недовольно смотрит на пустую посудину — ему надоело, что чем он старше, тем больше ему нужны кружки. Хоть в полуторалитровых бутылках себе чай к завтраку заваривай! Так, может, хоть до конца яичницы останется. — Я предпочту помнить, что любит мой… друг, чем какие задания у нас по геометрии. На слове «друг» Атсуши остановил взгляд на стене, но Рюноскэ то ли не заметил, то ли не стал спрашивать. Мало ли, задумался человек. — Я тоже помню, что ты любишь, — Накаджима встрепенулся, поглядев на Акутагаву с интересом, и улыбнулся, отставив кружку на подлокотник дивана, сев к Рюноскэ полубоком, согнув одну ногу на диване в колене. — Да ну? — оборотень усмехнулся, глядя, как хитро улыбается Акутагава, не выпив ещё и половины своего кофе. — Я сам порой не упомню всего, что люблю. Ну, и что же ты помнишь? Рюноскэ делает глоток, убирая кружку от лица и глянув серыми, блеснувшими в свете лампы глазами на Атсуши. Чёрт… Накаджима невольно смотрит: чистое и бледное лицо со скулами, острым подбородком, острым носом; чёрные волосы, издалека будто напоминающие вороновы перья, особенно когда парень взлохмачен; белые кисти прядей по бокам, словно обмакнулся в белую краску и не смыл; серые глаза, чудно образующие монохром во всём виде друга детства, смотрят, кажется, прямо в душу, хотя проходит всего секунда между вопросом и ответом. — Ты любишь больше съедобное, чем несъедобное. Пауза. И тихий смех. Атсуши щурится, хихикнув. Действительно, даже не поспоришь. — А ты весьма наблюдателен, — он выдыхает, сев наконец поглубже в диван рядом, упираясь спиной в спинку и запрокинув голову. — А то. Цени меня, — Рюноскэ отпивает снова, причём совершенно бесшумно. Атсуши вот так не может — если он пьёт, слышат все, кто находится рядом; причём ест-то он тихо. Талант! — Ценю, — Накаджима устало улыбается, прикрыв глаза. И всё-таки как… спокойно. Из-за всего произошедшего кажется, что разница между событиями минимум неделя, а не каких-то несколько часов: школа, прогулка, безумие-суматоха-погоня, карцер, дом. Ну ведь взаправду звучит как план на месяц? Ан нет, ни капельки подобного. Акутагава сидит, глядя в стену напротив между шкафом и столом. Вроде и усталость есть от всего накопившегося, а вроде и пребываешь в некоей прострации — дрёмы-то нет. Закрываешь глаза — и весь день перед ними проматывается по кругу, как на заевшей кассете. Лучше уж пялиться в полузабытье в приятный глазу полумрак, чем думать о произошедшем. Может, это действительно тот момент, когда пора бы уже задумываться о последствиях?.. Ну, или сегодня всё кверху дном, просто потому что сегодня полнолуние. Луна в окно светит очень ярко, пробиваясь сквозь неплотно закрытые чёрные шторы; пожалуй, эти плотные и тяжёлые куски ткани в этой светлой комнате — единственное, что не вписывается в остальной интерьер. Но задавать вопросы Атсуши, зная его всю жизнь, зачем и почему, как минимум глупо. Однако, можно задать другой вопрос. — А ты до сих пор плохо себя контролируешь в полнолуния? — взгляд серых глаз медленно переводится с окна, серебряный свет из которого перечерчивает обоих парней на диване белой полосой по животам, на Накаджиму. — Ну… — Атсуши пожимает плечами. — Когда как, на самом деле. Зависит от моего настроения и всего такого. — То есть, ты себя и контролируешь, и не контролируешь просто тогда, когда того захочешь? — Рюноскэ вскинул куцую бровь, не понимая концепции. Ему всегда казалось, что у оборотней это как-то… ну точно не так работает. Но Накаджима спешно отрицательно качает головой. — Нет-нет, я не так выразился. Я имел в виду, что, ну… Ну, когда у меня плохое настроение, или я нервничаю, или что-нибудь ещё, фильм страшный какой-нибудь смотрю или с домашним заданием засиживаюсь допоздна, тогда да, мне лучше закрыть окна, а то иногда тянет делать разные вещи, — Атсуши повертел кистью руки вверх-вниз, жестом показывая «когда как». — А если я спокоен, сонный там или уже сплю, или наоборот — пребываю в хорошем настроении, тогда не страшно, максимум хвост появится. — То есть, обращаешься при луне, когда испытываешь сильные эмоции? — В основном, негативные. Страх или злость. — А отец твой тоже? — Если честно, он почти всегда держит себя под контролем, — Атсуши нервно смеётся, намекая, что у него, Накаджимы, пока не слишком-то получается совладать с собой и всё зависит от обстоятельств. — Я помню всего пару раз. Первый — когда я был маленький и сильно болел. Не помню уже, то ли температура у меня была, то ли что, но в ту ночь мне казалось, что от жара я ловил галлюцинации, а это всего лишь папа ходил полудраконом. Представляешь, каково мне было, когда передо мной в ночи появлялось нечто с человеческим телом, но длинной нечеловеческой шеей и красной драконьей головой, с человеческими руками, но вместо ног — огромные лапы ящерицы, и хвост ещё по полу таскался, загибал края ковров, — Накаджима рассказывал с улыбкой, и Акутагава сам невольно усмехнулся. Ну да, такое существо легко спутать с бредом. — А второй был, когда, помнишь, Тюя-кун впервые потерял над собой контроль? Он тогда весь вечер не мог обратиться полностью — то хвост, то руки, то нога, причём только одна. К слову, о том случае, если тебе как-нибудь случится его увидеть таким, обрати внимание, что один из рогов у него меньше, чем второй. Представляешь, с какой силой Тюя-кун его оторвал, если он до сих пор полностью не отрос? — Вряд ли смогу представить, но попытаюсь, — Рюноскэ прекрасно помнил тот случай. Накахара тогда сильно в себе замкнулся и месяц боялся использовать свою силу вообще, но потом — в течение полугода — всё же отошёл от случившегося, поверил в себя снова и понемногу стал возвращаться в прежнее русло. Не без помощи своего закадычного общества товарищей в виде Дадзая, Акутагавы и Накаджимы, а также нанятого самим Рандо-саном психолога, но тем не менее. Вот уж у кого железная выдержка в их компании: обладать такой силой, но всегда сдерживаться и успокаиваться, когда так и хочется взорваться, потому что головой понимаешь — навредишь всем. Потрясающе. — Получается, регенерация работает не всегда? — Всегда, но порой не в той мере, в какой хотелось бы, — Накаджима хмыкнул и перешёл на полушёпот: — Как видишь, ноги у меня одинакового размера, не хромаю. — О, ты это помнишь. — Конечно. Только тихо, — он приложил палец к своим губам, и Акутагава невольно проводит пальцами по своим, делая жест «рот на замок». Только потом он понял, что, кажется, перенял эту привычку от своего старшего брата. Тьфу! Захотелось вымыть руки с мылом. Где-то на улице завыла собака. Парни синхронно повернули к окну головы. Спустя несколько минут к ней подключилась откуда-то издалека вторая. И вдруг Атсуши сполз с дивана и встал на ноги, потянувшись руками вперёд, хрустнув костяшками пальцев. — Я тут кое-что вспомнил, — загадочно улыбнулся оборотень, и Акутагава склонил голову к плечу, когда тот прошёл от дивана к окну и выглянул наружу — его белые волосы едва не засветились от упавшего на них лунного света. — Иди сюда. — Подожди-подожди, ты же говорил, что у тебя непереносимость луны, если ты на взводе, — Рюноскэ встал тоже, протянув к Атсуши руку с намерением схватить и нахмурившись. Ещё ему ночевать в одной комнате с тигром не хватало! — Отойди от окна. — Да нет, — Накаджима отмахнулся, с улыбкой и вроде как совершенно нормальными глазами поглядел на Рюноскэ. — Не забывай, что я ещё и валерьянку иногда пью, чтобы успокоиться, — он постучал кулаком себе по груди, намекая, что тигр внутри спит. Акутагава даже как-то отшатнулся на шаг назад, когда увидел, что Накаджима взобрался на подоконник, держась рукой за оконную раму и смотря вниз. — Атсуши, Дадзай несомненно плохо на тебя влияет, — у Акутагавы на лице читаются явное непонимание и готовность выбросить Расёмона вперёд, но Накаджима, сверкнув жёлтыми глазами с узкими зрачками, протягивает Рюноскэ руку. — Пойдём, я хочу тебе кое-что показать! — Я могу выглянуть в окно и без сидения на подоконнике, — Акутагава подозрительно щурится, не решаясь взять оборотня за руку, но Атсуши, вздохнув и закатив глаза, сам отклоняется спиной назад, хватает Рюноскэ за запястье и подтягивает к себе. — Эй! — Тише, — Накаджима смотрит прямо в глаза. — Залезай сюда. Я же могу доверить тебе ещё один секрет, который ты не расскажешь моему отцу? — А ты мне не доверяешь? — юноша, выдержав паузу, цокнул языком, всё-таки взобравшись на подоконник, но стараясь не особо высовываться наружу — мало ли, что это за секрет. — А ты мне? — Доверяю. — Тогда крепко держись за меня, — Атсуши, улыбаясь и ненарочно показывая клыки из-под губ, протягивает Рюноскэ ладонь, и Акутагава, вздохнув, берётся за неё своей рукой. — И ни звука! Я держу. — Что ты- Комната опустела. От порыва ветра из открытого окна распахнулась неплотно закрытая дверца шкафа, и на пол вывалилась длинная белая подушка-обнимашка. Без чехла — чехол в стирке. Рюноскэ не ожидал, что Накаджима вдруг последует верным заветам Дадзая и рванёт вперёд, прямиком в окно своего далеко не первого этажа. Казалось, время остановилось, когда мальчишку выбросило следом за оборотнем в прохладный ночной воздух, а страх толком не успел обуять, ведь рывком за руку назад Акутагава чисто на инстинкте самосохранения (то есть на том инстинкте, который не достался его старшему брату) хватается за плечи Накаджимы и обхватывает его ещё и ногами, вцепившись мёртвой хваткой. Земли под ногами по-прежнему не было, но на спине Атсуши, который держался когтями тигриных лап за кирпичную стену, было как-то поспокойнее. — Ты что творишь?! — у Рюноскэ голос моментально сел, потому он низко, практически басом, захрипел, не решаясь посмотреть вниз. — Ты разве боишься высоты? — Атсуши обернулся через плечо, ни капли не переживая и оттолкнувшись задними лапами, вскарабкавшись выше. — Держись крепче, тут недолго. — Не боюсь, но не тогда, когда меня не предупреждают, — головой Рюноскэ понимал, что Расёмон в любом случае не даст ему разбиться, цепляясь за всё, что сможет задержать хозяина до земли, но пугал сам факт полёта вниз. Когда он готов — без проблем, но когда не готов — лишний раз ввысь лучше не соваться! — Совсем с ума сошёл? — Увидишь, — Накаджима усмехнулся, лавируя между телевизионными тарелками у подоконников этажей выше и взбираясь на самую крышу. — Даже если упадём, я тебя поймаю, упадёшь на меня, а я восстановлюсь… — Не каркай. В такие моменты невольно начинаешь верить в бога. Оборотень действительно лез на крышу. Как Акутагава успел заметить за минуту вскарабкивания по стене вверх посредством острых тигриных когтей, в тех местах, куда Накаджима весьма бодро ставил лапу, были зазубрины от предыдущих вылазок — значит, это не единичное схождение с ума, а весьма протоптанная тропа безумия. Странно, конечно, говорить, что что-то безумно, учитывая, какими событиями вперемешку наполнена жизнь Рюноскэ, но когда что-то случается вот так внезапно — увольте. Когда оборотень, больше напоминающий теперь обезьяну своими трюками, ловко схватился за край крыши и, оттолкнувшись задними лапами от стены, перевернулся через голову и встал ногами уже на черепицу, Акутагава не посмел разжать руки. Только когда Атсуши ступил на ровную поверхность подальше от края, Рюноскэ огляделся и неуверенно спустился наземь, чувствуя вату в ногах. На логичный, казалось бы, вопрос, за каким хе- чёртом Атсуши решил сюда забраться, ещё и без предупреждения, ответ обнаружился сам собой: Накаджима, встряхнув лапами и возвращая обратно руки, вскинув голову, смотрел блестящими глазами на прекрасную полную луну, заливающую своим светом всю крышу и отбрасывающую от юношей длинные чёрные тени, будто кляксы. Атсуши прошёлся чуть дальше и сел прямо посередине, вытянув ноги и похлопав рядом с собой, приглашая сесть тоже. И Рюноскэ подошёл, всё ещё с подозрением глядя на товарища и садясь в позе лотоса, чувствуя, как громко бьётся сердце. — А по-нормальному сюда, через чердак, — Акутагава закашлялся, причём сильно, накрыв рот обеими руками, и лишь после кашля, хрипло вздохнув, продолжил: — Никак нельзя было? — Пробовал. Долго, — Накаджима отмахнулся, посмотрев в сторону. — Да и отец может проснуться. Что я ему скажу насчёт того, куда отправился поздно ночью? — Логично, — Рюноскэ тихо прочистил горло, встряхнув головой. Прохладно здесь, но не настолько, чтобы замёрзнуть. Воздух здесь будто чище, чем на земле. — То есть… забираешься сюда каждую ночь, просто чтобы посмотреть на луну поближе? — Не каждую ночь, но да, в остальном ты прав. В полнолуние только, да и то не каждое. Из окна не то, понимаешь? — Атсуши виновато улыбается. Где-то вдалеке, на земле, снова воет собака, и в унисон ей подключаются ещё несколько с разных сторон, периодически переходя на лай. — И ещё кое-что… — Не думаю, что ты сможешь меня ещё чем-то удивить, — Акутагава нервно усмехнулся, оглядываясь по сторонам: вот уж о каком окончании этого сумасшедшего дня он не думал, так это о***
— Пошёл нахуй. — Да в смысле? — Ах да, я оговорился. Пошёл на пол. — Ну Тю-юя! Дадзай сидел на коленях у чужой постели, зажмурившись, потому что в его лицо весьма настойчиво упиралась ладонь Накахары, не дававшая ни приблизиться, ни подняться. Тюя сидел, сложив ноги лотосом, на своей кровати, злобно щурился и еле сдерживался, чтобы не сжать пальцы до хруста кое-чьего черепа. Ну, или хотя бы носа. — Радуйся, что не в кутузке ночуешь, — Тюя толкнул рукой вперёд, и Осаму окончательно сел на пол, фыркнув и надув щёки. — Пол тёплый, не замёрзнешь. — Я же не собака, чтобы лежать на коврике, — Дадзай наморщил нос и согнул ноги в коленях, сложив на них руки. — Ну пусти! Ляжем валетом, если так сильно не хочешь. — Чтобы ты своими костылями пнул мне под рёбра, пока спать будешь? — Накахара вскинул бровь и, подперев подбородок ладонью, посмотрел Дадзаю в глаза взглядом, весьма ясно выражающим, что мнение Тюи непоколебимо. — Ты уже достаточно натворил сегодня, чтоб я соглашался на что-нибудь ещё. — И когда ты стал таким злюкой? — Осаму хмыкнул, закатывая глаза. — Тогда, когда твои затеи начали заканчиваться если не пробежками от полиции, то обезьянниками для малолеток. Дадзай, на самом деле, не отрицал, что все его идеи были не без доли риска, но товарищи практически никогда не отказывались от них. Откуда же он мог знать, что его закадычное трио по цепочке начнёт совершать абсолютно бредовые поступки, в причине которых обвинят его? Будто они не могли догадаться, что такой человек, как Осаму, придумает с машинами на дороге! Но хотя, может, и действительно не могли, просто бросились на выручку, даже особо не думая о последствиях. Накахара злился и не скрывал этого. Непонятно было, ему чисто по-дружески правда легче от того, что друг вызволен из изолятора, или чисто по-человечески наоборот — хотелось хоть какой-то мести за совершённое. Нет-нет, даже не мести, а… Кармы. Вот, то самое слово — карма. Дадзай всегда выходит почти самым сухим из любой воды, несмотря на произошедшее, и это одновременно и бесит, и позволяет его компании вместе с ним быть такой же неприкосновенной и безвинной. Удача или хладнокровный расчёт? Кто знает. Никто и не спорит, что Осаму не только шибко везучий ублюдок, но и гениальный стратег, которому не хватает только чуть-чуть практики и, возможно, опыта. С опытом-то он бы уже давно строил такие схемы, к которым вообще ни с какой стороны не подкопаться! Да вот только создавалось впечатление, что этот самый недостающий опыт он чересчур агрессивно и вместе с тем легкомысленно, эгоистично отрабатывал на всём своём окружении. На себе, правда, тоже, раз огребал вместе со всеми, но это ведь не исключало того, что страдал не только он один? У Рэмбо немного тряслись руки, когда все трое заявились домой. За разбитую машину было заблаговременно заплачено, чтобы и дела не заводили, и моральный ущерб остался покрытым. Заговорил он с мальчишками только по прибытии домой, когда усадил обоих за стол на кухне и, предварительно выпив успокоительного, взглянул на виновников трагикомедии с укоризной. Тюя сидел, понурив голову и сложив руки на края стула по обе стороны от своих ног, Осаму закинул ногу на ногу и смотрел в сторону. Ему ещё от отца наверняка выслушивать… уф. Но Артюр, как ни странно, не ругался — впечатление, что он никогда не повышает голоса, так и сохранилось. Но длинное нравоучение, начавшееся «Вы же понимаете, какой опасности подвергали себя и окружающих…» и закончившееся «…взрослые не всегда смогут вытащить вас из проблем», лилось в их уши минут сорок, не меньше. С одной стороны, угрозой, как от Мори, не тянуло, но с другой угроза Мори всегда длится максимум минут десять, когда достаточно спрятаться или встать за укрытием в ожидании, когда волна спадёт. Дадзай понятия не имел, о чём думал в этот момент Накахара, но сам себя он чётко поймал на мысли, что не идти ни на какой риск стоит хотя бы ради того, чтобы не выслушивать о том, на какой риск они пошли. А угроза, на самом деле, содержалась вовсе не в Рэмбо. Если француз, отчитав юное поколение и заодно разогрев им ужин, что-то сказал на своём французском по окончании, накрыв лицо рукой (судя по лицу Тюи, там было что-то между «что за прóклятые дети» и «и всё же хорошо, что с вами всё хорошо»), и ушёл в свой кабинет, бесшумно закрывая дверь, то злоба в Накахаре тут же подскочила до максимальной отметки и разбила градусник. До максимально низкой отметки и разбила градусник вниз. От Накахары исходила аура подавленной агрессии. И Дадзая ударить хочется, и сам виноват, что по чужой машине вдарил, не справившись с нахлынувшим испугом. Осаму хотел было что-то сказать, но возникло ощущение, что скажет — и Тюя превратится в чёрную лужу на полу, отказываясь возвращаться в человека обратно. Оставь меня, мол, я в печали от подавленной злости. И ведь и Дадзай-то толком не виноват, что Накахара разбил автомобильное лицо всмятку, а всё равно ведь понимал, что из-за него всё это произошло! И греха как такового нет, учитывая, что все трое влезли в его план и всё наперекосяк изменили, и гордости тоже. Короче, отстой. Осаму настаивать перестал. Тюя уже не злился настолько, чтобы внезапно врезать с ноги в челюсть, но и не отошёл полностью, чтобы быть в настроении. Ситуация, конечно, неприятная, вот он и сидит на своей постели, подперев щёку рукой, упёршись локтем в колено, и смотрит в покрывало, вырисовывая пальцем узоры на ткани. «Мальчики, помните, что вы хоть уже и достаточно взрослые, но мы всё ещё можем о вас беспокоиться и делаем это», — звучали в голове слова Рэмбо. Ни прибавить, ни отнять, на самом деле. Дадзай, думая о чём-то своём, поднялся с пола с хрустом в коленях и рухнул в кресло-мешок у стены, немного повозившись и устроившись поудобнее, прежде чем успокоиться и замереть в одном положении. Говорить ни о чём не хотелось: все всё друг другу уже высказали ранее. Мори-сан, вон, вообще думает, что его любимые дети ночуют в каталажке в качестве наказания. Или он знает, что они не там… В любом случае звонить и спрашивать нет желания — мало ли. Свет в комнате не зажжён, и Дадзай не отпускал мерзкие шуточки или язвительные комментарии даже тогда, когда Накахара при нём переодевался, меняя выходную футболку на белую домашнюю майку с принтом львёнка в кармашке на груди и снимая свои чёрные узкие брюки, влезая в спортивные штаны. Предлагать из гардероба что-то этой шпале в кресле-мешке нет смысла — штаны будут короткими, как девчачьи бриджи, а футболки или майка будут напоминать топы или одежду младшего брата, с которым разница, к примеру, лет пять, не меньше. Да и ничего страшного не случится, если он поночует разок в том, в чём пришёл. Едких комментариев не было даже тогда, когда Осаму обнаружил на своей одежде рыжие волосы, зацепившиеся за ткань явно с кресла. Дадзай только хмыкнул, а Накахара даже не обратил внимания, мрачно и молча листая ленту в телефоне. Завтра самостоятельная по математике. Или контрольная… да и какая, к чёрту, разница, всё равно вряд ли напишет на «отлично». Будет «хорошо» — и хорошо. Да и удовлетворительный балл сойдёт, лишь бы не пересдавать. Нет, нет, у Тюи с логарифмами и в общем с алгеброй, геометрией проблем нет, просто на утро страшно представить, какая будет каша в голове. Ну, или не каша. Просто все мысли явно будут не о пройденной теме. — Извини, правда, — раздаётся в тишине голос, и Тюя даже не сразу на него реагирует, медленно переведя взгляд от телефона в стену и лишь потом повернув к источнику звука голову. — Я не рассчитывал, что так случится. — Подожди, у меня слуховые галлюцинации, — Накахара из позы вполоборота сел прямо, отложив телефон на постель и спустив ноги к полу. — Ты сейчас только что извинился или мне послышалось? — Я извинился, ты всё верно услышал. Рыжий даже как-то замолк, не находя, что сказать. Дадзай что… действительно это сказал? Нет, это какая-то шутка. — А, я понял, — Тюя усмехнулся, качнув головой, — это ты делаешь, чтобы я разрешил тебе спать на кровати, а не на полу, так? Не притворяйся, я тебя раскусил. — Да нет, я уже смирился с тем, что спать мне максимум здесь, — Осаму слабо улыбнулся и похлопал по креслу-мешку под собой, и наполнитель тихо зашуршал под ударами ладони. — Извини за то, что из-за моей оплошности мы оказались в изоляторе. Тюя хотел было усмехнуться снова и предположить что-то ещё, но больше выгоды не видел. Раз не на постель просится, то… то что? Накахара нахмурился, откашлявшись в кулак, а Дадзай залез в кресло-мешок с ногами, обхватив их руками и сложив на колени щёку. — Э, ну… ладно? — Я не хотел, чтобы всё закончилось так, как закончилось, — Осаму вздохнул, отвернувшись и прикрыв глаза. — Если бы ребята были здесь, я бы и перед ними извинился. — Так напиши им, в чём проблема? — Не то, — Дадзай отмахнулся. — Рюноскэ подумает, что я издеваюсь, а Атсуши ответит, мол, «я и не злился» или что-то в этом духе. В общем, они не поймут. — Логично… — Накахара даже как-то неудобно себя почувствовал, хотя это как-то глупо. Слова не шли. — Надеюсь, за отсутствием моей инициативы последует и отсутствие проблем для всех нас. Вас. «Блядь, Осаму, ты можешь как-то попроще выражаться?» — Тюя поморщился, закрыв глаза и растерев их указательным и большим пальцами. — Ты как-то не так понял ситуацию, — Накахара вздыхает, вставая с постели и выпрямляясь. — Мы… Я злился не за то, что ты в принципе её проявлял. Инициативу. Я злился, потому что одна из твоих инициатив довела нас до того, что сегодня произошло, но ведь всё в порядке уже. — Я понимаю. — Ну и чё ты тогда сопли на кулак наматываешь? — Тюя закатил глаза, поставив руки в боки. — Хорош драматизировать, всё уже прошло. — Но ты ведь злился, — в голосе послышалась насмешка, когда Осаму повернул голову к Тюе, и Тюе не понравилось, что при свете луны его глаза совсем не блестели, как обычно, а были тёмными, как два бурых камня с застывшей чёрной точкой зрачка. — Злился, врать не буду. Но сейчас-то не злюсь, — Накахара подошёл поближе. — Всё, хватит, я искренне надеюсь, что ты уяснил для себя хоть что-нибудь. Ну… и мы тоже, надеюсь, уяснили. Не ты один виноват, в конце концов. — Вы не виноваты, вы просто пошли за мной. — Пошли. В этом и есть наша вина, что абсолютно бездумно пошли за тобой, — Тюя наконец шагнул ещё ближе, наклонившись и упираясь руками в кресло-мешок — кресло перевесило, и Дадзай медленно склонился к Накахаре. Тюя смотрел в его глаза. — А корить себя после случившегося тоже бездумно. Если выражаться точнее — тупо. Хватит. Дадзай не отводит взгляд и молчит. Накахара нахмурился, дыша ему практически в лицо, а затем, цокнув языком и вздохнув, отошёл, медленно взявшись одной рукой за голову, стоя к Осаму спиной: — Твою же мать, поверить не могу, что я говорю это тебе, — Тюя обернулся через плечо, и его голубые глаза блеснули. — Тебе, всегда полному энергии и безумных, абсолютно идиотских, рискованных идей с продуманной за несколько секунд проверенной схемой, от того и крутых. Как будто в жизни не бывает промахов. — Бывает. Но не когда они повторяются из раза в раз. — Заебал, драма квин, — Накахара щурится, но машет рукой и возвращается на постель. — Я тебе всё сказал, что думаю по этому поводу, а что ты там себе думаешь — мне всё равно, — тихо шуршит одеяло, когда юноша ложится, придвигаясь к стене спиной. — Когда закончишь, можешь приходить и ложиться рядом. Головой в другую сторону. Луна светила ярко. Тишина в комнате царила около получаса, прежде чем что-то зашуршало у стены, а слабый свет луны в глаза перекрылся чьей-то тенью. Тюя с неудовольствием открыл глаза, наблюдая улыбающуюся физиономию рядом со своим лицом и чувствуя, как чужие руки обвивают под руками. — Что из фразы «головой в ту сторону» тебе непонятно? — голос с хрипотцой, и рыжий, хватая за запястья, убирает от себя загребущие лапы. — Вдруг ты мне по голове пнёшь ночью? — Осаму лыбится, как ни в чём не бывало, отвечая полушёпотом. — У меня нет синдрома беспокойных ног. — А я что, часто сплю с тобой, чтобы точно быть в этом уверенным? — Пошёл вон. — Но Тю-юя… — Я сказал — ты сделал, — у Тюи голос понизился. — Быстрее, пока я не передумал. Осаму ворчит, но приподнимается и переворачивается головой к подножию кровати, укрываясь уголком одеяла. Учитывая, что Тюя ноги ещё и поджал, Дазай вовсе может спать поперёк. Но нет, в гостях он не будет настолько наглеть. Достаточно лишь спать на одной постели с хозяином комнаты. Где-то вдалеке громко воют собаки. Чересчур громко, но, в принципе, можно и поигнорировать, засыпая. — Мне луна в глаза светит. — Мне что, выключить её для тебя? — Накахара приоткрыл один глаз, хмурясь. — Повернись к ней спиной. — Чтобы ты мне ночью зарядил ногой по лицу? — Я же сказал, что я не пинаюсь. — Но я точно в этом не уверен! — Ты сейчас отправишься, нахрен, на пол, если продолжишь не затыкаться, — Тюя рычит, приподнимаясь на руке и зевая. — Закрой глаза рукой. — Мне так неудобно. — Дадзай, — Накахара тяжко вздыхает. — Тебе просто повезло, что я уже достаточно устал, чтобы швырнуть тебя куда-нибудь подальше от меня. — Ну Тюя, я так не усну. — Да мне нас- — но в голове щёлкает, что если Осаму, находящийся с ним в одной комнате, не будет спать, то и Тюе, скорее всего, никто не даст вздремнуть хотя бы на часок. Дадзай испытующе смотрит на Накахару своими щенячьими глазами, будто и не ныл ему о бренности принятых решений какое-то время назад. Накахара протирает рукой лицо, моргнув дважды, и скидывает одеяло в сторону, спуская ноги на пол. — Слезай. …Рэмбо, впавший в полудрёму прямо за своим столом, встрепенулся, просыпаясь от странных звуков за стеной. На сонную голову информация воспринимается крайне тяжко, но спустя минуту Артюр понял, что подозрительный шум доносится из комнаты сына. Комнаты, в которой ночуют и собственный сын, и старший сын Мори. И догадка сделала на этом неутешительный акцент, потому что звуки идентифицировали себя тяжёлыми вздохами и скрипом постели. Рандо после сна морозило, но накинуть на плечи плед не было времени: на негнущихся ногах, думая самые нехорошие думы на двух языках сразу, он остановился возле двери в детскую, шумно сглотнув и прислушавшись. Оба голоса была напряжены, сквозь вздохи и тяжёлое дыхание порой называя друг друга по имени. Артюр, поёжившись и растерев ладонью замёрзший нос, почувствовал, как у него перед глазами от осознания происходящего начинает плыть. Зайти и ужаснуться? Не зайти и продолжить тешить себя надеждой, что ему со сна показалось, что он принял одно за другое?.. От неизвестности затошнило, но ещё больше трясло от того, что испуг, возмущение, злоба накатили одновременно. Ну уж нет! Рука дрожит, но Артюр медленно берётся за ручку двери, открывая её и заглядывая во мрак, освещаемый лишь ярким лунным светом из окна. Посреди комнаты, перекособоченная, стояла постель, зачем-то упорно сдвигаемая к другой стене двумя мальчишками, упиравшимися в неё руками с одной стороны и ногами — в пол. Дрожь как-то… спала. У Рэмбо невольно шире распахнулись глаза, когда он, нервно сглотнув снова, взялся второй рукой за ворот домашней рубашки, ловя на себе удивлённые взгляды. — м-мальчики, — Артюр попробовал было улыбнуться, но получилось, словно губу дёрнуло в нервном тике. — что вы делаете и почему в столь поздний час? — А… нам луна в глаза светит сильно, — Накахара максимально улыбнулся в извинении, стараясь выглядеть невинно. Дадзай радостно помахал рукой, не выглядя сонным. — Я верну завтра её обратно, не беспокойся. — Я помогу ему! — радостно воскликнул — негромко — Осаму, выглядя ещё более безвинно, как и Тюя. — Всё хорошо, дядь Рандо, я его даже не обижаю. — ха… — Артюр покачал головой, расслабленно выдыхая и поёжившись вновь. — т-только будьте потише, хорошо? спокойной ночи. Дверь закрылась. Накахара, ещё какое-то время не сводя с неё взгляда, переглянулся с Дадзаем. Тот хмыкнул, пожав плечами. — Судя по тому, как он выглядел, страшно подумать, что он тут себе напредставлял с таким звуковым сопровождением. — Заткнись, пока я не обрубил твои пути к звуковому сопровождению, — Тюя скрипнул зубами. — Это всё из-за твоих выходок. — Ой, да ладно. Думаешь, был бы ты девочкой, твой отец прямо бы обрадовался? Также бы зашёл. — Почему если девочка, то сразу я? — Да я к примеру. Ну, хорошо, я был бы девочкой, сути-то не меняет. — Меняет. Был бы ты девчонкой, у меня была бы веская причина с тобой не общаться. — Это почему это? — Да потому что ты девчонка, вот и всё. Ну, был бы ей. Ты понял. — Ой-й, — Дазай махнул рукой. — Всё равно был бы таким же красивым, как сейчас. — Сияй своей красотой где-нибудь не рядом со мной, окей? — Ты жестокий. Интересно, девчонкой ты бы помягче был или таким же грубияном? — Ну, если что-то принципиально изменится от того, врежу я тебе с ноги в кроссовке или туфле… — Конечно, изменится! Как минимум твой рост, если станешь носить каблуки. Ну, если бы Тюя-тян их носила бы. — Ты сейчас договоришься и будешь спать на полу в прихожей. — Ладно-ладно. Постель теперь стояла на месте кресла-мешка, любезно швырнутого на середину комнаты, в тени от шкафа. Тюя отвернулся лицом к стене, поджав ноги к животу и подложив согнутую в локте руку под голову, хмурясь в полусне. Осаму подождал, когда дыхание товарища выровняется, и тихо изменил положение, прижавшись грудью к его спине и аккуратно обвивая за тело руками. Накахара вроде как не проснулся, хоть Дазай и ожидал, что ему пропишут сейчас локтем по рёбрам и поминай как звали. От рыжих волос пахло мятным шампунем, а на бледной коже под майкой на спине и плечах виднелась россыпь веснушек. Осаму ткнулся лбом с пушистой чёлкой Тюе где-то между лопаток, устроившись поудобнее и искренне надеясь, что пробуждение его случится не от столкновения лица с полом. Тюя, на самом деле, не спал.