Миф о девятом вале

Капает красная жидкость. Кап… Кап… Кап! Крупная капля, густая. Тёмная, едва ли не чёрная. А нет, и вправду, — чёрная. Гадкого такого, тошнотворного чёрного цвета. Она срывается с гигантского красного пятна в стареньком матрасе и летит на пол, на её неподвижную руку со свежим маникюром. Она так долго выбирала вчера этот цвет, что Рон начал злиться и ворчать, что в этот раз они точно, непременно опоздают. Кап… Кап… Она не может пошевелиться, даже уставшие, пересохшие глаза смотрят в одну точку. Значит, Рон ещё жив. Он лежит на кровати, прямо над ней. Не двигается. Не стонет. Но она всё ещё не может шевелиться, а, значит, он пока жив. Но он умрет. Почему-то Гермиона уверена, что это неизбежно. Это вопрос времени. Почему не Авада Кедавра? Она милосерднее. Быстро и безболезненно. Зачем так жестоко? А, впрочем, какая уже разница? Смерть пришла за ней в двадцать лет. Она уже приняла этот факт и просто ждёт своей очереди. Капает красно-чёрная жидкость. Кап! Кап! Кап… Сейчас они произнесут «Гоменум Ревелио» и найдут её. Неужели Рон не подумал об этом, стреляя в неё обездвиживающим заклятием и пряча под кровать, как чемодан? Конечно, не подумал. Он спасал её — как знал, как умел. Он не подумал, он просто спасал. Как всегда. Она забыла палочку на кухне внизу. Дура. Кап! Кап!!! Капает красная жидкость, сверху, с кровати, на которой ещё не умер Рон. Его не трогают, видимо, он не похож уже на живого. Ноги мелькают из-под длинных мантий. Обычные ноги в обычных кроссовках. Она слышала, как кричала мама. Долго и страшно. Как всхлипнула под конец, и теперь в дверном проёме видна её домашняя туфелька на худенькой, как у девочки, ножке. Отец не кричал, но он тоже был, конечно же, мёртв. Она слышала, как он упал где-то внизу. Все были мертвы в этом доме, и она тоже, это только вопрос времени. Ну, давайте уже. «Гоменум Ревелио» — и всё. Она устала бояться. А разве она боится? Уже нет. Уже всё равно, побыстрее бы. Мелькают ноги и капает кровь. Те, кому принадлежат эти ноги, говорят негромко, возбужденно. Смеются и хлопают друг друга по плечам. Они пьяны — не от алкоголя, нет. От чудесного металлического запаха, наполнившего комнату, дом, мир. Он холодный, густой и будоражащий, этот запах. Он щекочет нос и дарит избранным наркотическое чувство лёгкой эйфории. Он соленый — будто оседают на губах кристаллики соли, и её можно слизнуть. Особенный, очень особенный запах. Так пахнет кровь — много крови. Поллитра, литр человеческой крови. Как пошло измерять в литрах такую бесценную жидкость. Обладатели ног смеются. В них бурлит адреналин, и они забывают о «Гоменум Ревелио» и обо всем на свете. Ноги бегут вниз по лестнице. Во дворе звучит хохочущее «Морсмордре!» А кровь продолжает капать. Крупными каплями. Страшными каплями. И так же лежит ножка в серой домашней туфельке. Она сможет шевелиться только тогда, когда всё закончится и Рон, наконец-то, умрёт. Ему больно. Ему наверняка больно. Пусть всё закончится скорее. Ему ведь больно, плохо и страшно. А она устала лежать здесь и жить. Ну почему они не сказали «Гоменум Ревелио»? Вдруг Гермиона почувствовала, что напряжённые, сведённые мышцы расслабились. Будто кости вынули из всего тела разом, и она обмякла, растеклась по полу под кроватью, вместе с кровью Рона. Он умер. Всё. Он жил только ради того, чтобы она была в безопасности, пока они не уйдут. И теперь он умер. Как потом Гермиона ни старалась, она не смогла вспомнить, как вышла из родительского дома в тот день, второго мая двухтысячного года. Она очень хорошо помнила, где и в каких позах лежали все трое: Рон, мать и отец, какие у них были выражения лиц. Но не помнила, как шла, как переступала родные тела. Она трясла их, звала? Нет, кажется. Или, может, да. Целовала мертвые глаза? Просила вернуться и не оставлять её? Она не помнила. Гермиона Уизли нашла в углу своего шкафа пыльную бисерную сумочку, в которой что-то пересыпалось на дне, собрала все деньги, которые попались на глаза, взяла с подоконника кухни свою палочку и вышла из дому, не закрывая никому не нужные двери. Нужно было идти. Они вернутся и убьют её, а ей зачем-то нужно жить. Точно, вспомнила. Нужно добраться до тех, кто ещё жив, и предупредить. Кого? Кого-то она ещё любит, за кого-то ещё боится, только никак не вспомнит, о ком речь. Ах, да. Темные волосы, которые невозможно причесать, шрам и очки. Гарри. И ещё рыжие, да. Какая чёрная кровь в рыжих волосах. Где она это видела? Совсем недавно?.. Трансгрессировать она не могла. Шла по улице, вымазанная кровью, под Темной меткой в густых вечерних облаках. Как вызвать автобус? Дьявол его знает. Гермиона задумчиво посмотрела на свою палочку. Рассечь воздух и взмахнуть. Нет, это не то. Просто вытянуть руку. Со свежим, вчерашним маникюром, а Рон так злился, что она долго, а она ведь просто выбирала цвет. — Автобус «Ночной рыцарь» для волшебников, попавших в трудное положение… Господи, миссис Уизли… — приятный, знакомый женский голос. Кто это, откуда она знает этот голос? Миссис Уизли, сделав два шага вперёд и с трудом войдя в автобус, потеряла сознание. Сиреневая фарфоровая чашка прыгала с блюдца на блюдце, уворачиваясь от такого же сиреневого пузатого чайника. — Если вы обольетесь кипятком, меня не зовите. А если капнет на скатерть — будете стирать руками, без палочек! — пожурила Молли Уизли смеющихся Гарри и Джинни, не в силах преодолеть улыбку. Из-за этого угроза прозвучала совершенно не убедительно, а чашка пробренчала по блюдцам молочного цвета ещё задорнее. — Не догонишь! Не поймаешь! — пищала Джинни, ловко уводя свою чашку вправо и перехватывая палочку в другую руку, чтобы было удобнее. — Чайник — даже не снитч, уж как-нибудь управлюсь, — хохотал Гарри, срезая чайником путь через гигантский мясной пирог. — Жениться они собрались! — с той же улыбкой, совершенно не злобно фыркнула миссис Уизли мужу, располагаясь с другой стороны длинного обеденного стола. — Им ещё песочница нужна, а не женитьба! — Угу, — ответил Артур и продолжил читать служебную записку, которую только что принесла сова. — Что-то случилось? — Угу, — всё так же бесцветно ответил волшебник, и Молли поняла, что её не слышат. В последнее время Артур, получивший пост советника в Министерстве, настолько погрузился в сложную новую работу, что подобное явление было частым. Волшебница расположилась рядом, не зная, куда себя деть до момента, когда нужно будет подавать на стол. Звенели блюдца, смеялись будущие молодожены. В кухню вошли Билл и Флёр, светящиеся и только и ждущие общего сбора, чтобы в этот нелегкий день памяти рассказать светлую новость, о которой уже догадалась проницательная Джинни. Их будто распирало изнутри тонной волшебной фейской пыльцы, готовой вырваться наружу, едва их готовы будут слушать. — Кого ещё ждём? — весело спросил Билл, вовремя выхватывая лиловую сахарницу, которую чуть не разбил-таки пузатый чайник. — Рон с Гермионой ещё, — откликнулся Гарри, лавируя отобранным чайником между масленкой и вазой с сиренью, — они должны были уже приехать, наверное, задержались у родителей Гермионы. — Артур, кстати о детях. Артур? — Молли Уизли внимательно посмотрела на мужа. Мужчина сидел, глядя в бумагу, но только сейчас она увидела, что он давно не читает. Его руки дрожат, крупно, неестественно. — Пап? Мистер Уизли роняет листок и обхватывает голову руками. Старший сын подхватывает летящую бумагу. — «… обнаружены тела Рональда Биллиуса Уизли, Ричарда Джерома Грейнджер и Шарлотты Марии Грейнджер… Гермиона Джин Уизли-Грейнджер… Автобус «Ночной рыцарь»… Расстрелян неизвестными заклинаниями… Пропала без вести… Тёмная метка…», — спотыкаясь, не веря себе, читает Билл. Пузатый лиловый чайник, жалобно крякнув, натыкается на толстую вазу и распадается на три больших осколка. Остывший чай разливается по скатерти. В кухне становится очень тихо.