Protect me from what I want

      Когда время приходит, Вертен замирает напротив храма, долгим взглядом глядя на каменный портал входа. Вокруг суетятся жрецы, убирая территорию, сметая опавшие листья — осень по полной вступает в свои права, и природа постепенно готовится к зимней спячке, что, впрочем, здесь, в горах, ощущается не так чётко, как внизу, на равнинах и в лесах.       Тяжёлым хмурым взглядом он буравит закрытые двери. Словно сомневается, словно решается сделать тот шаг, который он должен сделать, в первую очередь выполняя обязательство перед своим народом. Ведь он — дверг в самом расцвете сил, крепкий, сильный и мощный, умелый кузнец и неистовый воин. Пришла пора породить ему ребёнка, наследника и продолжателя рода, хранителя знаний и умений отца, наследующего ему в них. Породить нового воина, защищающего общину и Мать, родину и собратьев, ведь краткое перемирие, заключённое с альвами, не более чем недолгая передышка перед очередным кровопролитием. Так чего же он медлит? — Ты пребываешь в сомнениях, брат мой? — со стороны раздался голос одного из жрецов, и Вертен тряхнул головой, отгоняя задумчивость. Нахмурился, повернувшись к нему, замечая подозрительный прищур на его лице. Поджал тонкие губы и решительно ответил: — Я хочу привести в мир ребёнка. Есть ли среди братьев кто-то, кто согласится оказать мне столь великую честь?       Каменщик довольно усмехнулся на слова Вертена и кивнул. Неопределённо повёл рукой по воздуху, указывая на храмовую дверь, произнеся: — Весна — сезон рождения, поэтому сейчас ты не встретишь многих свободных жрецов. Однако же я знаю, что среди братьев есть те, кто не откажут тебе. — А ты? — Вертен позволил себе усмехнуться, слегка наклонив голову вбок и внимательно глядя на каменщика перед собой. — Ты согласился бы подарить мне ребёнка? — Приди ты ко мне несколько лун назад, возможно, — снисходительно отозвался он, на что Вертен понимающе прикрыл глаза, в почтении склонив перед ним голову.       Жрец вернулся к своей работе, а Вертен наконец-то сделал шаг вперёд. Толкнул тяжёлые двери, входя в храм, и тепло и запах сушёных трав тут же обволокли его. Такая атмосфера была только в храме, и всё напряжение и мимолётные сомнения, которые одолевали им, схлынули, словно воды горного водопада, оставляя после себя лишь благоговение и умиротворение. Вдохнув полной грудью запах храма, тем самым упорядочивая мысли, Вертен на мгновение прикрыл глаза, чувствуя, как закрытых век мягко касается рассеянный солнечный свет, проникающий сквозь высокие, узкие и длинные окна. — Какая нужда привела тебя в этот час, брат? — со стороны раздался негромкий спокойный голос, и Вертен почувствовал, как на мгновение сердце в его груди замерло.       Он медленно открыл глаза, повернувшись на голос. Взгляд его мгновенно встретился со спокойными мудрыми чёрными глазами жреца, вышедшего поприветствовать его. Цалсар, один из самых могущественных и знаных каменщиков их народа, источая ауру спокойствия и невозмутимости, стоял так близко, и Вертен с трудом подавил в себе желание упасть перед ним на колени.       В их обществе подобное было непринято. Чувства отрицались, а эмоции порицались. Была лишь верность долгу, происхождению, Матери, родине, но между друг другом все они держались на расстоянии. Даже отцы со своими сыновьями — и те становились чужими, стоило только мальчикам перешагнуть порог совершеннолетия. Привязанности — слабость, как и любое проявление того, что ты всё ещё живой, а не бездушный камень. Так было принято, так тысячелетиями росли поколения двергов, и Вертен входил в их число, однако...       Снова и снова мыслями он возвращался к Цалсару. Он давно был знаком с ним, хотя лично это трудно было назвать знакомством: Вертен наблюдал за величественным жрецом со стороны, когда община собиралась на праздники, или случайно встречая его на улице. Одухотворённый, отстранённый и холодный — Цалсар был типичным каменщиком, жрецом Великой Матери, наделённым её милостью и даром. И Вертен никак не мог прогнать его из своей головы; и вот теперь Цалсар смотрел внимательным, пронзительным и мудрым взглядом чёрных глаз, казалось, в саму душу, в саму суть Вертена, читая в ней все его слабости и пороки, запрещённые догматами общества. — Я хочу привести в мир сына, — всё же сохранив невозмутимость, как можно почтительнее произнёс Вертен, склонив голову перед жрецом, выражая ему своё уважение. — Очень похвальное желание, — уголки губ Цалсара едва заметно приподнялись вверх, и безумная мысль мелькнула в голове Вертена. А что если он поддастся соблазну и собственной слабости?.. — Это верно, — он кивнул и прямо посмотрел на каменщика перед собой. — Но сейчас пора, когда многие приходят к вам за помощью и благословением, и я не знаю, найдётся ли кто-то, кто окажет мне такую честь? — Правда, — Цалсар усмехнулся. — Весна — благоприятная пора рождения. Ты прав, сейчас многие братья обременены. Но к некоторым ты всё же можешь обратиться, и тебе не откажут. — А что насчёт тебя? — Вертен постарался сохранить лицо, но сердце в груди после этого вопроса замерло. — Можешь ли ты оказать мне такую высокую честь?       Несколько мучительно долгих мгновений Цалсар молчал. Задумчивым оценивающим взглядом смотрел на Вертена, размышляя над его предложением. В конце концов вновь усмехнулся и кивнул, согласно прикрыв веки: — Для меня будет ответной честью родить тебе сына.       Замершее сердце застучало с удвоенной силой, и лишь суровое двергское воспитание помогло Вертену сохранить внешнюю невозмутимость. Цалсар же, отвернувшись от него, последовал к коридору, ведущему во внутренние помещения храма, куда доступ был закрыт всем, кроме жрецов, и поманил собеседника рукой, жестом приказав следовать за собой. Преисполнившись искреннего благоговения, Вертен послушно последовал за каменщиком. Пути назад больше не было.       Для него это был первый раз, когда предстояло свершить столь великое таинство, но Вертен слышал много рассказов от тех двергов, кому посчастливилось пройти через него. Скупые на подробности, тем не менее они рассказывали, что всё происходит в специальном помещении, очевидно, предназначенном для проведения зачатия, которое находится в глубине храма и отделено от других помещений так же, как и родильный зал, располагающийся в противоположном крыле. О самом процессе опытные дверги тоже рассказывали, а потому в общих чертах Вертен понимал, что и как должен делать, однако тем не менее это всё равно было несколько... волнительно? — Не беспокойся, — не совсем верно истолковав его нахмуренные брови, спокойно произнёс Цалсар. — Я подскажу тебе, если что-то пойдёт не так. — Ты уже когда-то проходил через подобное? — войдя в комнату, поинтересовался Вертен, бегло окидывая взглядом помещение.       Оно было небольшим и тёплым, лишённым окон и сквозных выходов. Из мебели стояла лишь низкая, достаточно широкая кровать, застеленная грубой шкурой и цупкой льняной простынёй, и длинная узкая тумба, куда, очевидно, можно было сложить вещи. — Разумеется, — всё также спокойно откликнулся Цалсар, закрывая за собой и Вертеном дверь. После он повернулся к нему и абсолютно невозмутимо добавил: — Раздевайся.       Вертен послушно стянул с себя верхнюю одежду, обнажая верх. Цалсар тем временем скинул тяжёлую жреческую робу, стягивая затем рубаху и свободные штаны. Он разделся первым и подошёл к кровати, опустившись на неё, а после — улёгшись в ожидании Вертена. Который, стараясь быть не слишком вызывающим, тем не менее с жадным вниманием рассматривал обнажённое тело каменщика, скользя взглядом по бледной, сероватой коже, по изгибам его боков и бёдер, по фигуре, почти ничем не отличающейся от фигуры не-каменщиков. Соприкасаться с таким телом, касаться его, должно быть, было вершиной удовольствия, и стоило Вертену подумать об этом, как в паху стало тяжело, горячо и твердо. — Хорошо, — наблюдая за реакцией тела потенциального любовника, довольно произнёс Цалсар, кивнув самому себе. Вертен же, чувствуя себя неловким мальчишкой, спохватился и поспешил избавиться от остатков одежды.       Он подошёл к кровати и в мимолётной нерешительности остановился рядом с ней. Цалсар покровительственно улыбнулся и поманил Вертена к себе. Слегка согнул ноги в коленях, а после приглашающе раздвинул их, открывая чужому взору своё лоно. Вертен проследил взглядом за этим действием, и его член напрягся ещё сильнее, становясь, по ощущениям, твёрже камня.       Он опустился на кровать, а после перекинул через Цалсара ногу, встав на колени и нависнув над ним, расставив руки по обе стороны от его лица. Жрец спокойным взглядом смотрел прямо в глаза любовника, и снисходительная лёгкая улыбка застыла на его губах. — Ты знаешь, что делать дальше? — тень лукавства послышалась в его голосе, и Вертен кивнул, хоть в этом на самом деле не было надобности.       Он всматривался в лицо Цалсара запретно долго. Подмечая каждую, даже самую маленькую деталь, словно желая запечатлеть в памяти его лик. Острые волевые черты, тонкие, чуть изогнутые губы, невозможно проницательные глаза... В конце концов не удержавшись от соблазна, Вертен всё же подался вперёд, осторожно, неуверенно и почти робко коснувшись губами губ любовника.       Он почувствовал, как тот напрягся, но не отстранился и Вертена не оттолкнул. Впрочем, он и сам мгновенно встрепенулся, приходя в себя и отстраняясь, стыдливо опустив взгляд и отведя его в сторону. — Прости, — хрипло извинился Вертен. — Это было лишним.       Цалсар ничего на это не ответил и никак не отреагировал. Вертен же, помедлив мгновение, поняв, что его не гонят и не проклинают, вновь посмотрел на любовника. Тот выглядел абсолютно расслабленным, но внимательный взгляд всё также смотрел, казалось, в самую душу, из-за чего Вертен снова почувствовал себя несмышлёным ребёнком. Нахмурился от этого, а Цалсар хмыкнул. И внезапно для своего партнёра обхватил его руками, уперевшись прохладными ладонями в сильные плечи. — Давай, кузнец, — удивительно мягко и покровительственно шепнул жрец. — От простого созерцания ты дитя во мне не зачнёшь.       Вертен встрепенулся. Осторожно, даже не столько от неопытности, сколько от искреннего нежелания навредить или сделать больно, погладил бёдра вынужденного (и на самом деле желанного) любовника. Переместился широкими мозолистыми ладонями на внутреннюю сторону и опустился чуть ниже, надавливая, вынуждая Цалсара шире расставить ноги.       Вертен широко раздвинул их в стороны, освобождая себе больше места. Придвинулся ближе, чувствуя, как пульсирует желанием и нетерпением каменный член. Действуя всё также аккуратно, он приставил набухшую крупную головку к сочащемуся вязкой тёплой смазкой лону Цалсара. Медленно вошёл ею, раздвигая мягкие стенки, разводя податливые мышцы в стороны. Влажное тепло мгновенно обхватило его, и каменщик издал негромкий стон, прикрыв глаза.       Вертену было очень хорошо. Так хорошо, как никогда не было. Едва стоило ему хоть немного оказаться в лоне Цалсара, как целый букет ощущений разрядом прошёл по всему телу. Удовольствие, но вместе с тем нетерпение — Вертену было преступно мало того, к чему он прикоснулся. Но тихий стон Цалсара мгновенно отрезвил его, заставив посмотреть на каменщика с толикой беспокойства во взгляде. — Я причинил тебе боль? — поинтересовался он, на что каменщик ответил искренним удивлением во взгляде. Впрочем, похоже, он быстро смекнул, чем был вызван этот вопрос, и негромкий смешок вырвался из его груди. — Нет, ты всё делаешь хорошо, — он позволил себе утешающе погладить любовника по щеке, одарив его при этом снисходительным весельем. — Это естественная реакция тела, которая говорит о том, что ты всё делаешь правильно. Не бойся, ты не сделаешь мне больно, ведь подобное противоречит нашей природе. — Ладно, — Вертен кивнул, опустив взгляд на бледную грудь Цалсара, а оттого не заметив, как в его глазах мелькнуло и тут же погасло что-то похожее на сожаление. Был ли кто-то из его партнёров столь внимательным к нему?..       Мимолётные мысли из головы, впрочем, уходят практически сразу. Осторожно, преступно медленно Вертен продолжил входить в лоно любовника, искренне не желая ему навредить. Цалсар на это уверенно качнул бёдрами, заставив партнёра толкнуться решительнее и глубже, и его толстый твёрдый член с влажным звуком легко полностью вошёл в горячее лоно, принимающее его. Его стенки обхватили влажную пульсирующую плоть, и она наполнила Цалсара всего. Заполнила именно так, чтобы не причинять боли, но вместе с тем занимать изнутри его всего, словно самой судьбой их тела были предназначены друг другу.       Вертен, с трудом удерживая себя в руках, толкнулся ещё раз, и Цалсар, вновь издав сдавленный стон, принял его на всю длину так, что их животы соприкоснулись друг с другом. На мгновение Вертен замер, позволяя любовнику привыкнуть к себе и самому переводя дух от за раз нахлынувших ощущений, а после на пробу качнул бёдрами, двигаясь внутри.       Цалсар был горячий и влажный. Его податливое нутро так правильно обхватывало член, что Вертену хотелось взвыть и заплакать от обилия ощущений. Он толкался внутрь, издавая влажные звуки, ласкающие слух, из последних сил удерживая себя от того, чтобы сорваться на дикий ритм, вдавливая любовника в кровать. Вместо этого он вместе с ним издавал горячие тихие стоны, закрыв глаза и сосредоточившись на ощущениях.       Цалсар обнимал его за плечи и обхватывал внутри. Вертен был большим и твёрдым, больше, чем предыдущие любовники, приходившие к нему. Он проникал так глубоко и задевал такие точки, что от наслаждения было почти больно, пусть его и хотелось больше. И Вертен, как чувствуя, толкался рвано и резко, наполняя собой его всего.       Цалсар не выдержал первым. Он крепко сжал любовника в себе, и Вертен почувствовал, как задрожало, содрогнулось тело каменщика, прежде чем расслабленно обмякнуть. Горячей вязкой влаги, обволакивающей член, стало больше, и он посмотрел на любовника затуманенным взглядом. Тот удовлетворённо усмехнулся, давая понять, что всё в порядке, и лениво качнул бёдрами, позволяя Вертену продолжить.       Внутри него стало совсем мокро и горячо, член легко скользил в податливом лоне, и в конце концов ощущений стало настолько много, что Вертен не выдержал. Его член напрягся до предела, яйца поджались к стволу, и он замер, чувствуя, как изливается, обильно кончая и помечая Цалсара своим семенем. Сам Цалсар, конечно, тоже это почувствовал, а потому притянул Вертена за плечи к себе, позволяя улечься на свою грудь, и сжал коленями его бёдра, не выпуская из себя. — Не спеши, — его дыхание опалило ухо Вертена, а пальцы утешающе погладили по тёмной макушке. — Твоё семя должно глубоко проникнуть в меня, чтобы дать росток. — Я не причинил тебе никакого вреда? — пока Цалсар не отпустил его, побеспокоился Вертен, на что любовник снова негромко посмеялся. — Я должен сказать, что ты был самым лучшим и внимательным из всех, кто приходили ко мне, — ответил он.       Вертен в ответ нахмурился. Он хотел спросить, как много отцов приходило к нему, но в последний момент сдержался. Кем он был таким, чтобы лезть в душу избраннику Матери?..       Они лежали в молчании, а после Цалсар заёрзал под Вертеном, вынуждая его встать. Член, напряжение с которого постепенно спадало, легко выскользнул из влажного лона каменщика, и его соки вместе с семенем самого Вертена излились на простынь. Цалсар стянул её, вытираясь ею и предлагая Вертену, а после смял в ком, бросив на пол, и так, словно ничего необычного только что не случилось, принялся одеваться. Вертен, помедлив мгновение, последовал его примеру. — В срок я принесу тебе дитя, — погладив низ живота, произнёс Цалсар, провожая Вертена обратно в главное помещение храма. — Гонцы доложат тебе, когда это случится. — Спасибо, — вполне искренне отозвался тот, на что каменщик неопределённо хмыкнул.       Доведя любовника до холла, Цалсар скрылся в другом коридоре, унося с собой грязную постель. Вертен провёл его долгим задумчивым взглядом, а после воздав короткую молитву с просьбой позаботиться о Цалсаре и ребёнке и благодарность Матери, развернулся, покидая храм. Легче ему стало едва ли, более того, он отчётливо понял, что после случившегося всё стало ещё запутаннее и сложнее.       Но со всем своим двергским упрямством Вертен готов был встречаться с трудностями лицом к лицу.