Беглец или Ловушка для разума

Как будто ветер меня нашел И завертел и закружил, И я забыл, куда я шел, Я все забыл, я все забыл. А я оставляю себе Право на страшные сны, Право гореть от весны И к небу идти по золе. Если ты сможешь, возьми, Если боишься, убей, Всё, что я взял от любви, Право на то, что больней.

- Конечно, глупо задавать тебе такой вопрос именно сейчас, но все-таки: ты уверен? Все обдумал? Точно не пожалеешь? - Уверен. Давай уже. - Ну смотри. Обратного хода не будет. Вот здесь точка невозврата. - Начинай уже! – в голосе сквозило явное раздражение. - Ну что ж. Тогда вперед. * * * Вадим проснулся за секунду до телефонного звонка. Иногда такое бывает: внутри словно рождается предчувствие скорого и неприятного пробуждения, нервы сами натягиваются звенящей тетивой и… Звонили отчего-то на городской, и Вадим чертыхнулся, клянясь вот уж на этот раз выбросить к чертям этот надоевший аппарат. На том конце провода слышались чьи-то приглушенные всхлипы. - Вадик? Голос казался неуловимо знакомым, но спросонья Вадиму не удавалось ухватить за хвост вертлявые воспоминания. - Да. - Маме плохо. На скорой увезли в реанимацию. Подозрение на инфаркт. Я нашла этот телефон у нее в записной книжке… Тетя Галя, мамина соседка! Ну конечно! - Вылетаю. Прямо сейчас, - никаких лишних вопросов и разговоров. Какой от них толк? Лишь пустая трата времени. Вадим соскочил с кровати, достал планшет, заказал билет на ближайший рейс до Екатеринбурга – самолет вылетал через четыре часа, за это время надо было успеть собраться и домчать до Шереметьево. Он подбежал к шкафу, достал оттуда небольшую спортивную сумку и принялся кидать туда первые вещи, которые попадали под руку, попутно крича: - Юля! Я сейчас улетаю в Екатеринбург! У мамы инфаркт. Ты со мной? Жена долго моргала спросонья, потом потянулась к часам. - Ты и на меня билет купил? - На всякий случай да. Если успеешь собраться за пятнадцать минут, летим вместе. - Да, я сейчас, - пробормотала она. В такие минуты жена никогда не подводила его и умела молниеносно принять решение, собрать всю волю в кулак и предстать перед ним неубиваемой железной леди. Отчасти именно за это он когда-то и полюбил ту хрупкую юную девчушку с веселыми карими глазами и волевым взглядом. Уже в прихожей, когда они обувались, Юля как бы невзначай бросила: - Глебу звонить не будешь? - Уйма времени только на поиски уйдет. Не тот случай. Может, все еще обойдется, - твердо произнес Вадим без тени волнения на лице. Но как они не спешили, а успели буквально к отъезжающему трапу и стали последними нерадивыми пассажирами, вбежав, запыхавшись, в полупустой салон самолета. Уже на борту Вадим в отчаянии осознал, что не уточнил ни телефон тети Гали, ни номер больницы, в которую отправили маму. А, значит, придется терять время на поездку до ее квартиры – драгоценные минуты, которые можно было бы провести рядом с ней. Говоря Юле, что все обойдется, Вадим и сам не верил своим словам. Отчего-то смерть мамы казалось страшной не только сама по себе, но и как необходимость звонить Глебу, потом тащиться с ним на похороны, изображая братскую солидарность и общее горе. У них уже давно не было ничего общего. Как назло маму отправили в клинику на противоположном конце Екатеринбурга, и у Вадима с Юлей ушло еще полтора часа на эти бесконечные разъезды по городу, который в прежние времена Вадим всегда воспринимал своей родиной, а сейчас тихо ненавидел за расстояния и такую схожую со столичной толчею в пробках. Врач кардиологического отделения лишь развел руками и пожал плечами: Ирина Владимировна впала в кому, инфаркт оказался обширным, и она вряд ли теперь уже придет в себя. Вадим заставил Юлю ехать назад в мамину квартиру и хотя бы немного поспать, а сам остался в коридоре, не вполне осознавая зачем. Там за стеной лежал и почти уже тлел самый родной ему человек, а у Вадима в голове царил торжественный сквозняк. Он изучал трещины на кафельном полу, следил за ползавшей по крашеной стене мухой, вертел в руках мобильный, ожидая звонка от Юли, что она благополучно добралась. По словам врача, кома могла продлиться несколько дней, и торчать тут не имело никакого смысла – в реанимацию его все равно не пустили, хотя Вадим отчаянно совал врачу взятку. Несколько раз пальцы сами набирали на экране номер Глеба, но нажать на зеленую трубку Вадим так и не решился, хоть и понимал, что поступает по-свински: он имел право знать. Она была и его матерью тоже. Только через два дня, когда из больницы позвонили с ожидаемым известием и попросили забрать тело, Вадим с облегчением осознал, что вот теперь у него есть вполне законный повод набрать брату, прежде чем вызывать ритуальные услуги. Трубку Глеб вполне предсказуемо не взял. Ларионова тоже сбросила его звонок. И Вадим, понимая, что с этого и надо было начинать, позвонил Снейку. - Я бы мог написать ему смс, - сразу начал он, даже не поздоровавшись, - но только неизвестно, когда его величество соизволит ее прочесть. А у него между прочим только что умерла мать. Будь так добр, поставь его в известность, а то от меня он звонки сбрасывает. Ждать не буду. Не успеет прилететь – послезавтра похороны состоятся в любом случае, - и, не дав Хакимову, ни малейшей возможности сказать хоть слово, Вадим бросил трубку. Не было ни слез, ни тоски, ни боли, да и мало у кого она наступает так рано – за подготовкой похорон и поминок ты перестаешь соображать и отсчитываешь время от одного дела до другого. Когда за полночь раздался звонок в дверь, и в квартиру ввалились пьяный Глеб и ведущая его под руку Ларионова, Вадим готов был выть от омерзения. Он хотел бы вышвырнуть брата из квартиры. Или прочитать ему очередную нотацию на тему того, что не время сейчас нажираться, но отвращение перекрыло все эмоции, и он лишь коротко кивнул и скрылся в спальне, предоставляя Юле самой разбираться с вновь прибывшими. Утром следующего дня Глеб с Таней уехали в морг и вернулись оба только под вечер. Они пересеклись всего один раз – когда Вадим выходил из ванной, убирая назад влажные после душа волосы и запахивая на груди махровый мамин халат, а Глеб ломанулся туда. Он столкнулись на пороге, и на какое-то короткое мгновение что-то неясное мелькнуло в мутно-серых глазах Глеба, когда он шумно вдохнул запах маминого шампуня, опустил голову и скользнул внутрь. Вадим криво усмехнулся и отправился на кухню. Видеться с Глебом у него не было никакого желания, и следующий день необходимо было просто пережить, перетерпеть. Улыбаться знакомым, делать вид, что у них нормальная семья. Хотя бы на похоронах соблюсти видимость приличий. И Вадим дождался, когда Глеб выйдет из ванной, и поманил его к себе в кухню. - Ради памяти мамы, - прохрипел он как можно тише, чтобы не привлекать внимание жен, - завтра прошу тебя вести себя прилично. Не надираться и со мной не скандалить. Переживем завтрашний день, и там снова разойдемся в разные стороны. Мама – последнее, что нас объединяло в этой жизни, поэтому, пожалуйста, Глеб… - Да понял я, понял! – пробормотал Глеб с отсутствующим видом и, так и не подняв глаз на брата, ушел к себе в комнату. Народу пришло много – бывшие коллеги, пациенты, просто друзья и знакомые. Приехали родственники из Оренбурга и Барнаула. Все подходили к братьям, обнимали их, похлопывали по спине, гладили по волосам и цедили традиционные в таких случаях слова соболезнования. Вадим сжимал тонкую Юлину ладонь и старался не смотреть в сторону Глеба, а тот робко кивал каждому подходившему и выглядел каким-то маленьким и совершенно потерянным. На мгновение он напомнил Вадиму крошечного пятилетнего Глеба, робко мявшегося на пороге и уже готового было идти в садик самостоятельно, чтобы только Вадик не опоздал в школу. И он уже даже сделал несколько уверенных шагов по двору в направлении детского сада, когда сердце Вадима не выдержало, и он схватил маленького грустного человека за руку и потащил за собой. Маленьким и грустным – именно таким сейчас был небритый Глеб, от которого разило перегаром и несвежей одеждой. На мгновение жалость затопила сердце Вадима, но потом он одернул сам себя, вспомнив все, что натворил этот печальный субъект в промежутке между пятью и сорока восемью годами жизни. На поминках тоже пришлось сесть рядом, натянув маски любящих братьев, и Вадим прятал водку подальше, а Глеб, казалось, только ее и искал на столе. А к вечеру, когда все разошлись, он все-таки добрался до заветной бутылки. Вадим подозвал Таню и дал короткие указания: - В Москву возвращайтесь прямо сейчас. Я еще тут останусь на несколько дней, утрясу кое-какие дела. Через полгода квартиру продадим, деньги разделим. Ларионова удивленно вскинула брови, но промолчала. - Довезешь его до аэропорта? - В первый раз что ли, - буркнула она и направилась к мужу, пока тот еще не успел надраться до неспособности передвигать ноги. В Москву Вадим с Юлей вернулись через два дня, и он тут же уехал на студию, не желая отменять ни одного концерта. Наверное, осознание потери матери придет позже – когда он поймет, что она не звонит, да и он никогда больше не сможет ей позвонить. Останется только кладбище, да и что там? Только закопанные в землю кости, мамы там нет. Мамы просто больше нет. Улетела сказка вместе с детством… Не исполнять эту песню на концерте, только не исполнять, иначе он не выдержит и зайдется в неконтролируемой истерике. Да и эту песню наверняка захочет петь Глеб. Глупо будет исполнять одно и то же. Ребята по группе не лезли к мрачному шефу, беспрекословно выполняя его поручения. И он просто ходил из дома в студию, со студии – домой. Просто ел, шел в душ, ложился спать, так и не взяв в руки ни одну из купленных недавно книг по теории струн. Юля тоже не лезла и ни о чем не спрашивала. Да и о чем тут спросишь? И как тут поддержишь… Смс пришла около двух ночи. И хотя Вадим крепко спал, отчего-то он услышал ее, и рука сама потянулась к телефону. Юля лишь вздохнула и перевернулась на другой бок. «Спишь? А я вот бухаю. Черный дом мироздания отрывает мне тормоза…» Сердце Вадима рухнуло куда-то вниз, он спрятал телефон под одеялом и принялся лихорадочно набирать: «Кто бы сомневался. Ну и как успехи?» «Литр коньяка. Можно сказать, почти как стеклышко. Присоединишься?» «Разве что дистанционно. Да и не сейчас, завтра на самолет. Гастроли». «Как обычно. Когда возвращаешься?» «Через месяц» «Надеюсь, я еще буду жив». Да куда ты денешься, - пробормотал Вадим, и отключил звук на телефоне, не став отвечать на последнее сообщение. Следующая смс пришла уже через неделю. «Хреново без мамы». Вадим хотел было съязвить, но остановился уже в процессе набора текста и быстро стер его. «Мне тоже» «А она бы хотела, чтобы мы помирились» И как это сделать, черт побери, Глеб?! Ты снова будешь требовать денег. Вадим молчал, пялясь в яркий экран. До выхода на сцену оставались считанные минуты. «Удачного выступления» - моргнула следующая смс. - Ненавижу! – выдохнул Вадим. «но ко мне ты все ближе» - высветилась на экране третья по счету смс. Вадим даже не удивился. Убрал телефон в задний карман джинсов и надел на плечо гитару. Ровно через три часа, спустившись в гримерку, Вадим снова достал телефон, но ни одного нового сообщения так и не пришло. В Москве по его подсчетам была уже глубокая ночь. Но он все-таки быстро набрал: «Я не пел "Серое небо". И больше не стану» «Плевать» - буквально через полминуты завибрировал телефон. Ну плевать, так плевать. И Вадим принялся стаскивать с себя мокрую рубашку. Возвращался с гастролей он абсолютно вымотанным, да и выходные на этот раз выдались слишком короткими – всего две недели. Толком и не съездить никуда. Он мечтал залечь в ванной, залипнуть в новом творении Брайана Грина и не вспоминать больше ни о Глебе, ни об их нелепых попытках пообщаться. Не вспоминать даже о маме, ибо кроме боли эти воспоминания не несли в тот момент ничего. Вадим вышел из лифта на лестничную площадку и изумленно замер, теребя в руках приготовленный заранее ключ: прямо возле двери в его квартиру, едва ли не на коврике сидел Глеб. Рядом красовалась полупустая бутылка водки. Он держал перед глазами телефон и явно пытался набрать в нем какой-то текст. Вадим усмехнулся: - Уж не мне ли набираешь любовное послание? – и присел рядом на корточки. - Месяц истек еще вчера, - пробурчал Глеб, надвигая на глаза мятую шляпу. - Ого, да верный пес совсем зачах! - Да, а мертвая принцесса давно провоняла! – и Глеб вдруг улыбнулся и убрал телефон в карман, пряча экран от пристального взгляда Вадима. - Ты чего здесь делаешь? – он потрепал брата по волосам, скидывая шляпу на пол. - Ну ты же обещал тогда выпить со мной. - Дистанционно! - Ну ты можешь пить в квартире. А я здесь. Будем чокаться через дверь, - Глеб пожал плечами, а лицо его приобрело до смешного серьезное выражение. - Боюсь, тогда Юля вызовет санитаров. И "Хали-гали Кришну" придется петь уже по дороге в Кащенко. - Ты ее поешь по-дурацки, - во взгляде Глеба мелькнуло что-то игривое. - Да я молчу про то, как ты поешь "Вальс"! - Вообще-то я его написал! - Да-да, #песниглеба, наслышан! Бешеный втыкатель проводков у аппарата! Кому чего и куда еще воткнуть? – и Вадим скорчил комичную рожицу, от чего Глеб не выдержал и весело расхохотался, отталкивая бутылку в сторону, и та покатилась по полу к двери соседней квартиры. - О, Вадик, почему все так, почему все так? – тоненьким голосом пропел вдруг Глеб. - Входи, поговорим, - поднялся Вадим, отряхивая джинсы. Он буквально затащил брата в квартиру, захлопнул дверь и, велев тому раздеваться, прошагал на кухню ставить чайник. Юля ждала его возвращения, холодильник был полон простой человеческой еды – от бомжпакетов вперемежку с ресторанными изысками за период тура Вадим уставал до безумия. Глеб вполз вслед за ним, поставил на стол недопитую бутылку и забрался с ногами в кресло возле стола. Вадим не стал уточнять, будет ли он первое и второе, а сразу подогрел всего по две порции, и брат жадно накинулся на еду, на время потеряв интерес к спиртному. А вот старший налил себе полстакана и тут же осушил его в два глотка. - Продадим мамину квартиру, мою долю себе заберешь, - произнес Вадим после минутного молчания. – Это, конечно, далеко не все, но хоть что-то. Глеб поперхнулся и громко закашлялся. - Ты же… я же знаю, что ты… не надо. - А вот это вот все надо? Суды надо? Полоскание Агаты в прессе надо? Фанатские разборки надо? Зачем это все, Глеб? Но тот уткнулся в тарелку и активнее заработал ложкой, не поднимая глаз. - Ладно, бог с тобой. По твоим словам, я никогда тебя не понимал. Пусть так и будет. Поздно и пытаться. - А помнишь, - подал вдруг голос Глеб, - как мама пыталась меня выпороть за двойку, а ты… - Глеб осекся. - Ну мне тогда нужен был друг и соратник по гитаре, а если бы ты был выпоротый и зареванный… - и Вадим сам смутился от очередной попытки как-то умалить их детские отношения, свести их к обычным братским теркам. Он выхватил тарелку из рук у Глеба и буквально швырнул ее в раковину. Как-то не особо помогала водка. Глеб подвинул к себе вторую тарелку – с пюре и котлетами – и снова принялся жевать. - Я тут новую песню в группу выложил, - подал он снова голос. – Ты слушал? - Времени не было, - соврал Вадим, не зная, как сказать Глебу, что ему категорически не нравится его нынешнее творчество. - У тебя на меня никогда не было времени, - и вилка со звоном полетела на пол. Вадим спокойно поднял ее, убрал в мойку и достал чистую. - А если скажу, что слушал и мне не понравилось? Такой ответ тебя устроит больше? - Хотя бы слушал… - Я каждую твою чертову песню слушаю, да будет тебе известно. И на концертах твоих я бывал. А ты на моих? А? Глеб сжался, втянул голову в плечи и принялся ковырять вилкой остывшую котлету. - Вадик, я… - Вот именно! У тебя есть только ты, ты и ты! И ты хочешь, чтобы и у меня в жизни был один ты! Чтобы я и помыслить ни о чем и ни о ком другом не смел! Ты вспомни, как у тебя защемило, когда в моей жизни появилась Юля и… - Сурков что ли? – усмехнулся Глеб. - А кабы и так? Я-то тебя твоим Кормильцевым ни секунды не попрекал! - Будь он жив… - отчаянно выдохнул Глеб и тут же замолчал. - Вон отсюда, - тихо произнес Вадим, указывая на дверь. Глеб поднял на брата побледневшее лицо и едва слышно пробормотал: - А я хотел просить тебя подыграть мне на "Сером небе"… Вадим повернулся к нему, не веря своим ушам. - Ну раз ты его больше не поешь, а я один не могу, мне нужен клавишник… - Бекрева позови, - сухо бросил Вадим. – Он на алтарь всегда готов. Глеб покачал головой. - Ты хочешь вторые ностальгические что ли? И новую порцию судов и грязного белья? Хоть память мамы пощади… - Вадик, я тут написал кое-что… Оно совсем не годится в Матрицу, как ни суй. Не наш концепт. Так, может, тогда… - Хочешь мне с барского плеча для сольника тексты что ль подарить? – усмехнулся Вадим. - Нет, я хотел предложить… В общем, давай попробуем записать их вдвоем, а? Принеси гитару, я сыграю их тебе. На ватных ногах Вадим прошагал в кабинет, взял с дивана гитару и вернулся на кухню. Его мозг отказывался верить в происходящее. И тут Глеб запел. Слушая альбомы Матрицы все эти девять лет, Вадим все больше убеждался в верности принятого когда-то решения о роспуске Агаты – ни одна из выпущенных Глебом песен даже при самой тщательной обработке не годилась на агатовский альбом. И Саша Козлов с ним бы согласился, Вадим знал это, изучил вкусы друга за много лет совместного творчества. Тексты Глеба в Матрице – слишком черствые, злые, а временами и совершенно бездарные – ранили Вадима, лишний раз доказывая ему его правоту: Агата умерла в первую очередь в их головах и сердцах. И вот сейчас они с братом сидели на кухне, Глеб перебирал струны гитары и напевал надтреснутым голосом что-то показавшееся Вадиму вторым "Ураганом". Такое же надрывное, больное, искреннее и вместе с тем прекрасное и полное света и страсти. Вадим перехватил пальцами гриф гитары и отобрал ее у брата. - Ты Агату хочешь возродить, я правильно понимаю? Глеб опустил голову, вжал ее в плечи и потер рукавом кончик носа. - Мы же опять будем собачиться, ты это понимаешь? - Тебе же понравилось, - хитро ухмыльнулся Глеб. – А, значит, не будем. Аранжируй как посчитаешь нужным. - Может, ты и Олимпийский снова собрался покорить? – улыбнулся Вадим. - А тебе слабо как тогда в Лужниках? - Что, и красную пижамку с антресолей достанешь? – Вадим уже не в силах был сдерживать рвавшийся наружу смех. - Новую сошью! – ладонь Глеба с грохотом опустилась на стол. - А спорим, что тебе слабо! – крикнул Вадим. - На пять миллионов что ли? - А хоть бы и так! - Эх, разбить некому, - вздохнул Глеб, не отпуская теплую ладонь брата, сжимая ее чуть крепче положенного. - Не вопрос, я сейчас Котову позвоню, - и Вадим с шумом отодвинул табуретку. Первый концерт в Олимпийском, приуроченный к выходу одиннадцатого студийного альбома Агаты Кристи, состоялся уже через восемь месяцев. В зале было не протолкнуться, и обезумевшие от счастья фанаты не знали, чего им ждать от вечно удивлявших их братьев. Но еще больше счастья светилось в глазах самих вышедших на сцену Самойловых. Похорошевший и подтянутый Глеб бойко крутил микрофонную стойку, не выпускал из губ электронную сигарету и по старинке заламывал брата, а потный Вадим во весь голос выкрикивал свое коронное на «Убей меня, убей себя», тыкался головой Глебу в грудь и скакал по сцене, раздирая струны. И словно эти проклятые девять лет унес за собой неведомый красный петух, огонь летучий, поглотила сытая свинья, подмел с мостовой уставший дворник, слизал языком вервольф… И публика орала и бесновалась, и братья веселились и переглядывались… И только один человек в толпе наблюдал за происходящим с плохо скрываемым раздражением. Он прослушал не больше трех песен и тут же направился к выходу, закусывая губу, прижимая ладонь ко лбу и бормоча себе под нос: - А ведь я предупреждал его! Предупреждал! Все-таки зациклился… Как же быть-то теперь… Человек вышел из Олимпийского и растворился в ночи.