Платина

У Спеллман на худых запястьях чернильные шпоры для теста по травоведению, в голове — ветер, в глазах — решимость свергнуть Владыку, по факту — обычный бронхит. Она не красит губы — кусает только, поджимает пальцы в розовых — ха — носках и благодарно Нику кивает, принимая чашку с клубничками по краю из рук. — Это не панацея, Сабрина, обычное бодрящее, — качает он головой, будто ребенку объясняет. И, право, без тематической раскраски, полуведьма лет на тринадцать, максимум, смотрится. Ник мельком отмечает, что по человеческим меркам он в отцы ей годится. Смеяться бы — дыхание перехватывает. Она вздыхает, бурчит об отработках и изломанной куклой сгибается от кашля. Колдунье человеческие слабости по статусу не положены и в веские причины прогуливать не вписаны, но глаза слипаются, а сильный-независимый Салем на коленях сворачивается в клубок и ластится к рукам. Самое лучшее — котам. У Скретча руки опускаются. Уговаривать не идти в Академию упрямую чертовку в клетчатом пледе он находит бесполезным, помогать — чем мог — уже, так что хватит с него безвозмездных любезностей, карт-бланш ей и вперед, Сабрина, списывай. Сабрина сжимает губы и хлопает толстенным фолиантом так, что чашка на кофейном столике подскакивает. — Она сказала, что тете Хильде за меня должно быть стыдно. И пересдать я могу только завтра. Скретча это почти веселит. У Спеллман есть восемнадцать часов на зубрежку и опаляющий лицо жар, спутанные волосы, веер светлых ресниц, его не озвученные язвительные комментарии и ее хрипловатый стон отчаяния. Молоденькая принципиально ненавидящая шулеров-студентов профессор Боунс — для Вас просто Джесси, Николас — старательно выводит на пергаменте рядом с именем полуведьмы «A», пока он застегивает манжеты и думает о том, как сворачивается клубком на его руках юная Спеллман, пока он относит ее домой. Самое лучшее — Сабрине.