Окрылённый

      Вэй Усянь говорит: «Ты слишком приземленно мыслишь».       Он говорит: «Тебе надо оторваться от земли».       А еще он говорит: «Хочешь, я буду твоими крыльями?»       Цзян Чэн думает, не отвечает вслух, но мысленно вздыхает: «Ты и так летаешь за нас двоих».       Вэй Ин — маленькое летнее солнце в кармане. Ласково согревающее, освещающее даже самую беспроглядную тьму. Мечтатель. Цзян Чэн пытается вразумить, просит, чтобы Вэй Ин был серьезнее, но, на самом деле, ему нравится. Нравится, когда Вэй Усянь посреди ночи вытаскивает его из постели и босиком, по сырой после прошедшего дождя земле, тащит на причал. Нравится, когда вслед за собой опрокидывает его в прозрачные воды пруда. Нравится, когда Вэй Ин бегло касается сладкими от локв губами его щеки и, подмигивая, вылетает через окно.       Иногда Цзян Чэн уверен, что у Вэй Ина действительно есть крылья.       (Хотя бы потому, что, выпрыгивая из окна или сигая с крыши, юноша всегда оставался цел и невредим.)       У Цзян Чэна нет крыльев, нет заоблачных желаний, но есть упорство. Упорство, старательность, потенциал и предусмотрительность. Если Вэй Усянь летает за них двоих, то Цзян Ваньинь осторожен за обоих. Он удерживает Вэй Ина от совсем уж безумных поступков, а коли не получается, помогает справиться с последствиями, даже если самому это выходит боком.       Вэй Усянь кладет голову ему на колени, тихо-тихо что-то шепчет одними губами — Цзян Чэн не слышит. Пытается, но не слышит, а когда переспрашивает, Усянь уже не отвечает. Вымотанный длинным днем, он быстро засыпает. Растянутые в озорной улыбке мышцы лица расслабляются, разглаживаются. Цзян Ваньинь ведет кончиками пальцев по скулам, чуть приоткрывшимся губам, подбородку и думает, что спящим Вэй Ин совсем не похож на тот ураган, которым является на самом деле. Мягкий, почти нежно трогательный.       И Цзян Чэн честно — честно-честно — согласен просидеть так, пока голова Вэй Ина лежит на его коленях, хоть всю ночь, но в коридоре раздаются чьи-то шаги, и он вынужден спихнуть названного брата с себя. Тот, резко проснувшись, смотрит недоуменно, почти обиженно, уже готовый надуться, однако сразу все понимает, стоит Ваньиню указать на дверь. Усянь наигранно разочарованно вздыхает, собирается даже возмутиться, но шаги раздаются совсем близко, что заставляет юношу мигом вылететь на улицу через настеж распахнутое окно.       Об их отношениях н и к т о не должен знать.       Мадам Юй и без того не питает к Вэй Усяню особо теплых чувств, а если узнает, что этот негодник еще и совратил ее сына (а из них двоих совратителем был явно не Цзян Ваньинь), то не сносить Вэй Ину головы. Что по этому же поводу может сказать Цзян Фэнмянь — вопрос воистину интересный. Юноши даже пару раз споры затевали из-за него, но, естественно, всегда в результате сходились на ничьей, потому что наверняка реакцию главы ордена ни один из них знать не мог, а узнавать, честно говоря, не хотелось.       С сестрой было проще: Цзян Яньли узнала об отношениях братьев почти сразу. Каким образом — вопрос такой же любопытный, как и реакция Цзян Фэнмяня, и такой же, как она, безответный. Яньли на ошарашенные синхронные возгласы братьев лишь тихонько посмеялась, прикрыв рот ладошкой. Осуждения с ее стороны юноши не встретили, а даже наоборот — поддержку. Стоит ли говорить о всех тех разах, когда Цзян Яньли прикрывала их перед родителями?       А все потому, что Вэй Ин громкий. Он громко смеется, не стесняется вслух, во всеуслышание заявлять о своих идеях, задумках, желаниях. Он громко зовет Цзян Чэна по имени, чтобы тот наверняка услышал и обернулся на звонкий оклик, громко вскрикивает, когда тот ощутимо щипает его за бок: «У тебя рот хоть когда-нибудь закрывается?» Вэй Усянь громко стонет, подставляясь под горячие ладони, давящие на лопатки, откидывает назад голову, подставляет шею под едва касающиеся ее губы и громко взвизгивает, когда Цзян Ваньинь, оттянув в сторону одежды ордена, кусает его за ключицы.       Идя с матушкой по коридору, милая Яньли плавно уводит ее подальше от комнаты Ваньиня, заранее подметив, как Усянь утягивал за закрывающиеся двери Цзян Чэна. В принципе, не обязательно быть великим заклинателем, чтобы догадаться, зачем.       Вэй Ин горячий и гибкий, жар его тела чувствуется даже через одежды. Он легко толкает Цзян Чэна в плечи, заваливая на кровать, и, поерзав, устраивается на его бедрах. Ведет вверх по груди рукой, позволяет перехватить ее за запястье, чувствует мягкий поцелуй в самый центр ладони и падает поверх тела под собой, притираясь грудью к груди.       В отличии от витиеватого названного брата, Цзян Ваньинь действует проще — почти напролом. Он сразу резко вскидывает вверх бедра, чтобы Вэй Ин на нем задушенно ахнул. Он закрывает ему рот ладонью, потому что Вэй Ин слишком шумный, но сам же не удерживает громкого выдоха, когда Усянь широко лижет затыкающие его пальцы, глядя из-под коротких, но чертовски пушистых ресниц.       Если бы разливающийся по комнате шероховатый жар смог принять материальную форму, то обязательно придавил их обоих к кровати мертвым грузом, не давая и единого шанса приподняться. Хотя Вэй Ин и так этого сделать не может. При всем желании, при всех криках остатков трезвого разума не может. Цзян Чэн не держит его ни за талию, ни за плечи, даже рот уже не закрывает, но Усянь сам утыкается в его плечо, спешно развязывает свои штаны и штаны Ваньиня. Он путается в собственных руках, издавая какой-то непонятный полувздох-полувсхлип, и тянется влажными губами к щеке Цзян Чэна, когда тот уже сам завершает то, что Вэй Ину не удалось: распутывает завязки, чуть приспуская штаны с обоих, чтобы плавно обхватить оба ствола.       Прямо над ухом слышны почти жалобное стенание и бесконечный зов по имени: «ВаньиньВаньиньВаньинь». Вэй Усянь едва ли не всегда называет его Цзян Чэном, но при этом безумно любит мягкое звучание другого имени. И, хотя изредка, но он не стесняется это показывать, заплетающимся языком снова и снова повторяя «Ваньинь».       В такие моменты Вэй Усянь еще больше не похож на себя. На себя взбалмошного и неугомонного, без тормозов и без задних мыслей. В такие моменты у него щеки яркие-яркие и губы слепо тычутся в губы Цзян Чэна, моментально получая ответ.       А после Вэй Ин, так и не сдвинувшись с места, лежит у него на груди, смотрит влюбленным взглядом, топящим в скопившейся нежности, и снова, как будто ничего и не было, рассказывает какие-то глупости. Про порванную во время тренировки форму, про новую винную лавку, про то, что уже совсем скоро зима.       Зимой Вэй Ин все чаще и чаще сбегает по ночам к Цзян Чэну в комнату, забирается к нему под теплое одеяло, прижимаясь холодным с улицы телом, и радостно слушает сонный бубнеж: «Ты по улице шел или в пруду купался? Ледяной. Отодвинься от меня». Но, вопреки своим же словам, Цзян Ваньинь накрывает одеялом его плечи, вплетает пальцы в растрепанные волосы, лбом утыкая себе в плечо. И Вэй Ин не возражает, лишь больше поддаваясь на мягкие поглаживания головы. И Вэй Ин отвечает, самостоятельно целуя закоченевшими губами в горячее основание шеи.       Уже утром, прежде чем по свежему снегу сбежать к себе, Вэй Усянь специально разбудит Цзян Чэна и расскажет, что ему снились далекие-далекие облака, окрашенные в нежно-закатный. Ваньинь пробубнит, что Вэй Ин даже во сне летает, поцелует и, несильно подтолкнув в бок, посоветует поторапливаться. Скоро Пристань начнет просыпаться.       И Вэй Усянь ответит: «Ты слишком приземленно мыслишь».       Он ответит: «Тебе надо оторваться от земли».       А еще он ответит: «Хочешь, я буду твоими крыльями?»       И Цзян Чэн скажет: «Ты и так летаешь за нас двоих».