***
Сеул заволокло туманом. Где-то в пустоте белой дымки тянутся бесконечной аллеей фонарные столбы, пропускающие под собой десяток тысяч машин и людей. На улице тепло, чуть влажно, в углах переулков тускнеют вывески. У Чонгука руку приятно греет ладонь Чимина, что тянет друга вперёд, пробиваясь сквозь белёсое облако. Что-то в друге пылает азартом и это медленно передаётся первокурснику, лёгкое ощущение комфорта не пропадает, пока в глаза не ударяется искрящая ядерными цветами дверь в квартиру, разрисованная граффити, а вокруг не исчезает таинственный туманный вечер, меняясь на окрашенные дешёвой краской стены подъезда. В нос бьёт знакомый запах вечеринки. Под кожей зудит тревога, пятнами покрывая лицо и руки. Гладкая поверхность металла кажется дрожит от басов за стеной в такт с музыкой, шум слышно и в коридоре, и Чон до последнего не верит, что это происходит в реальности. Тянет время, пытаясь подготовить себя морально. Но падать в неизвестность всегда неожиданно, и никогда ты не сможешь к этому подготовиться. Правда он не знал, что именно называет неизвестностью ─ кружок таблетки, плавающий в стаканах, наверное, половины гостей или расширяющийся зрачок Кима, направленный не на него. Чимин немедля ныряет в неоновый хаус светодиодов, затаскивая внутрь живого пульсирующего кома людей и Чонгука. В глазах темнеет, спирает дыхание от смеси запахов и голову кружит каким-то заражающим опьянением. Наконец они выходят в ещё один коридор, людей становится гораздо меньше и Чонгук опирается на стену, в надежде привести себя в чувства. Дрожь продолжает бить где-то в груди, смешиваясь с пульсом и ритмом музыки. — Я найду нам выпить, а ты пока сходи по своим «делам». Чимин прекрасно знал о планах Чона, и это не давало никакого спокойствия, лишь накладывала на глаза вуаль безопасности, дрожащую от каждого стакана, что он мог взять в руки. Чонгук достает телефон и пишет: «Я пришёл». Смотрит, как медленно превращается «отправлено» в «прочитано». Что-то внутри ворочается неприятным осадком, заставляя прикрывать глаза от неприятных ощущений и какого-то предчувствия. Рядом целуется какая-то пара, громко причмокивая, и Чон разворачивается на каблуках, в надежде уйти в более тихое место. В красных огнях взгляд встречается с пустыми глазами Джуна, рефлекторный страх бьёт по вискам, заставляя впасть в лёгкую панику, но что-то борется внутри. Очевидно, Джун сейчас не в состоянии как-либо взаимодействовать. И это понятно по покрасневшим белкам. Мягкое лёгкое касание быстро мажет по плечу, разворачивая холодные глаза к тёмным орбитам. Тэхён абсолютно трезв. — Я так рад, что ты пришёл, ─ Тэ расплывается в кривой нервной улыбке, словно он пытается изображать гостеприимного хозяина. Так искусственно, но говорит хорошо, чётко чеканит что-то про интересных гостей, с которыми Чону обязательно нужно познакомиться, но замечая, как тому скучно, останавливается, — знаю, ты тут не за этим. Тэхён, тебе ли не все равно, мог бы дальше тянуть время. И он тянет, словно выполняя приказ, как гласные в словах, заговаривает Чонгуку зубы, заставляя сфокусировать внимание лишь на себе, угощая неплохими напитками. И внезапно Чон перестаёт из-за этого злиться, как и чувствовать весь негатив, осевший на языке и нёбе во время разговора. Всё растворяется после ещё одного пластмассового стаканчика с чем-то алкогольным. — В одном из стаканов был мой подарок, не помню, в каком, но кажется, в одном из последних. Тэхён непозволительно близко, разглядывает что-то в расколовшихся от маски безразличия и холода зрачках, от него исходит жар и аромат чего-то очень приятного. Это не папайя и кокос, это горький шоколад, горький до неприятных слёз в уголках глаз, до кривых губ и морщинки на носу. Так бы Чонгук отреагировал, если не был погружен в эту невероятно знакомую и желанную негу. Непозволительно близко с обновлённым блондом. Чон не знает, как называется этот оттенок: пепельный, дымчатый или платина, но знает, что эти волосы не такие мягкие на ощупь, что кончики их сожжены, правда не помнит, в какой день об этом узнал, кажется, что вчера. Парень знает, что Ким пользуется бальзамом, стоящим как вся одежда на Чонгуке, а потому они выглядят как в рекламе, выглядят как волосы, которых хочется коснуться лишь кончиками пальцев, почувствовать эту мягкость лишь секунду, — такое себе могут позволить рефлексы светодиодов. И лишь они знают об их жёсткости, ломкости, копирующих что-то от своего хозяина. — Ладно, я пойду, ты ведь не последний заказчик. Чонгук не слышит и что-то мычит в конце, когда из поля зрения исчезает светлая голова, оставляя его, кажется, в полной темноте. К счастью, Чимин возвращается, разбавляя всё ещё одним стаканом чего-то крепкого, отчего между бровей прокладывается глубокая морщина, но после хочется двигаться. Пусть его бесит здешняя музыка, однако сейчас каждая строчка песни проходит сквозь голову мягкой теплотой, заставляя громко выдыхать, поддаваясь движениям танцующей толпы. Ребра и ключицы трясутся от неё, лёгкая вибрация чувствуется от каждого шага, голову тянет непроизвольно вниз, отчего та качается как у пластмассового болванчика. Чон плывёт по течению бледных тёплых рук, пропахших сигаретами и коктейлями. Картинка перед глазами слоится мягким приятным бархатом, заставляя растекаться в удовлетворении между плотными телами, забывая о прошлой пустоте. Пелена между следующей дверью разрезается глубоко дышащей грудью, в глазах отражается мягкое сияние голубых оттенков. На обтянутом кожей диване сидит неизвестная компания. Чонгук уверен, что хотя бы об одном из них Тэхён сегодня говорил, от них пахнет алкоголем и травой так, что кажется вся комната существует лишь вокруг них. В одном из углов он видит Кима, который толкает какому-то парню пакетик чего-то явно нелегального. Чону нравится следить, как блестят в голубом тёмные глаза и как бледнеет кожа в холодном освещении, как легко двигаются ноги в такт музыке. Тэхён больше не трезв. Это Чонгук узнаёт, когда какой-то неизвестный красавец, один из тех, что сидел на диване, врезается в губы хёна, отчего внутри передёргивает, заставляя трезветь. А потом снова падать в глубину небытия в не состоянии выйти из этой прострации. Это пиздец, как неправильно, и Чонгук чувствует, что Ким с ним отчасти согласен, когда видит, как напряжённые руки отодвигают пьяное тело от себя. Тэхён знает, как это неправильно до сорванных с головы волос, до яростной истерики одному в туалете, когда ты смотришь в зеркало и не понимаешь, какого хуя ТЫ и почему твоя жизнь превращается в такое дерьмо так стремительно. Даже приглашающее чувства опьянение не перекрывает перед глазами очевидных вопросов. Лишь боль порезов от разбитого зеркала заставляет вспомнить, где он находится и почему это делает. Перед глазами растекается по кулакам кровь, пачкая голубую плитку. Голубая плитка, голубая кровь, как там он сказал, вспомнить бы, «соответствует своему хозяину». Кто этот омега? Неизвестный матовый силуэт с красивым лицом и змеиными глазами. Насколько хорошо он знает его, парня с другого курса. Знает ли он бархат кожи и нравятся ли ему мокрые поцелуи, и как долго его сердце билось в неистовом желании, как давно превратилось в то, что имеется сейчас и как долго этот план вынашивал в голове. Рука тянется в задний карман, пачкая кровью дисплей телефона, в общий чат Ким нехотя пишет: «заберите остальное у Джуна, я на отдых». — Сука, ─ шепчет он экран, — всё засрал кровью. Тэхён моет руки холодной водой, потому что не видит причин переключать на более комфортную температуру, не видит причин в удовольствии, и это касается, кажется, не только воды. Впрочем, уже через несколько секунд он достает одну из марок, на ней изображена морда тигра. Тэхён кладёт её на язык, в надежде не на порцию удовольствия от вечера, а беспамятства. Зрачки закатываются наверх, встречаясь с блестящим натянутым потолком, отражающим силуэт скатывающегося по стене Кима. В дверях стоит Чонгук. Смотрит сквозь опущенные веки, не видит, но пытается догадаться о чувствах, расплываясь в довольной улыбке. И отчего-то громко начинает смеяться, врываясь в сознание Тэхёна. И в раскрашенном приятными цветами мире лежащего студента неожиданно появляется лицо Чона, бледное и до ужаса уставшее. «Не прикасайся ко мне, только не сейчас» ─ стучит в голове Кима, пытаясь вырваться наружу цельным предложением, но кажется, что говорить сейчас нет смысла, что Чонгук имеет большую власть над ним, чем он сам. Тот медленно заходит внутрь, закрывая дверь на защёлку, вселенная в голове Кима сужается до четырёх квадратных метров, в которых помещается сломанный душ, туалет, раковина и, на удивление, приятное лицо Чона, концентрирующего на себе всё внимание, словно яркая вспышка сверхновой. И в блеске глаз тонет освещение и, кажется, всё сознание Тэхёна, заставляя стекать чем-то нематериальным по стене, забиваться в углы. — Сука, ─ продолжает смеяться Чон, скользя по крови, и почти падая к распластавшемуся на полу альфе, — да ты же блять сейчас вообще не в сознании? ─ парень ошибается в своих предположениях, наделяя себя какой-то безмерной ещё более пьянящей властью. — Бля, ─ тянет он, заглядывая в тусклые глаза. «Он же нихуя не запомнит, я нихуя не запомню, это не считается. Да бля, сука, этот мудак коснулся его губ, почти сожрал его, а мне нельзя?» Чонгук бессознательно сцепляет их руки, заставляя Кима выдохнуть ему прямо в лицо. Тэ смотрит на белую холодящую ладонь как во сне, словно он уже видел это где-то, чувствовал. — БЛЯТЬ, ─ злится Чон, прежде чем выпустить ладонь. А в голове его бьётся влажное воспоминание вечеров на крыше с Джуном, где последний мог пользоваться опьянением омеги. Он ведь не такой? Чонгук быстро выходит, размазывая кровь Тэхёна по собственным рукам, хлопая дверь до дрожи стен, а Киму остаётся лишь сохранить холод этой руки в воспоминаниях.8
1 октября 2019 г. в 18:55
Позднее утро лучами весеннего солнца бьётся сквозь плотные жалюзи, заставляя раздражение, оставшееся липкой коркой на лице, трескаться, просыпаться. Глаза по привычке скользят по стене, рядом с которой стоит кровать Кима, пустующая без хозяина уже которую ночь. И что-то густой пустотой тянет все органы вниз, причиняя, кажется, настоящий физический дискомфорт. Чонгук борется с ним которую ночь.
Мелкая пыль плавает в утреннем свете, кружась так близко у лица, дразня своим фантомным превосходством. Но ведь это всего лишь пыль, что-то бесчувственное и неживое. Чон, правда, сам не может ответить, насколько он сейчас живой, когда чувствует, что одеяло под ним холодное, когда замечает, что уже пол минуты не дышит, когда вспоминает, что, наверное, несколько дней прячет свои эмоции, превращаясь в холодное безразличие с пустотой в глазах. Парень жмёт холодные ступни ближе к телу, сгибает в коленях, греет, а внутри что-то продолжает сыпаться холодной крошкой, такой ледяной, что кажется обжигающей. Выдох, сухой и шумный, срывается с обветренных губ, заставляя подняться парящую рядом пыль куда-то к потолку, затеряться там, рядом с запахом альфы, уже, наверное, выветрившимся, ставшим лишь разыгравшейся фантазией воспоминаний.
Чонгук одним рывком поднимается, встречаясь с отражением в большом зеркале в конце комнаты.
Его пьянило обидой. И это видно было по лицу. Только себе он позволял это видеть, для остальных же у него было ровно по несколько стабильных искусственных эмоций, заставлявших думать, что всё в порядке.
И, сука, нет. Не в порядке.
И Чон не понимает, когда это «не в порядке» стало светить вместо названий баров, а в конспектах вместо тем и определений. Когда Тэхён сказал, что у него есть омега, когда он встретился с Наджуном снова или когда тот разбил ему сердце в первый раз. Неизвестно, как долго это копилось внутри, да и возможно уже не имеет значения, потому что теперь оно шлейфом стелется за Чонгуком. Это заметят, заметили, но проще сделать вид, что нет, что замечать тоже нечего. На этой вечеринке он тоже будет притворяться. Хотя идти туда нет смысла. Как будто он когда-то был в этих неуверенных вздохах при взгляде на альфу. Будто он должен находиться там этим вечером и ночью, будто не должен позволять Тэхёну быть с другим, будто его наличие исправит что-то.
Чону до потери ёбаного пульса нравился Тэхён. Нравился, когда заглядывал через плечо, смотря на проекты Чона. Когда громко матерился, разговаривая с кем-то по телефону, опрокидывал чашки с напитками, разбивал их и ещё громче матерился. Когда его публиковали на обложке какого-то журнала, словно тот был айдолом, а он ─ очередным фанатом. И когда понял, что всё этому идиоту сходит с рук из-за денег, из-за призрачного влияния, которое окутывало весь его курс, из-за хорошо сложенного тела и красивого лица.
Чонгук был не первый, кому так нравился Тэхён.
И, по его мнению, вряд ли был чем-то лучше предыдущих.
Первокурсник нехотя опрокинул тяжёлое тело, ёжась от холодящего пятки пола. Несколько секунд он нетерпеливо растягивался, в надежде снова упасть на кровать и не просыпаться минимум до следующего утра, пропустить этот вечер без ненужных выдуманных оправданий и чего-то щемящего в сердце. Чон облизнул пересохшие губы, по привычке держась ближе к краю собственной кровати, пока шёл в ванную, стараясь, напрасно, не шуметь.
Чонгук снова встретился со своим отражением в ванной, теперь он был намного ближе к собственному лицу, но сомнение, что оно принадлежит ему, первокурснику с отличием закончившего школу, а не кому-то другому, чужому и незнакомому, медленно резало по глазам. И в самодовольной ухмылке напротив он увидел нечто чужое и страшное. То, от чего внутри начинало колоться и сжиматься, пульсировать чужим дыханием.
Он непроизвольно сжал края раковины, опираясь на них, словно боялся упасть или услышать что-то чужое изнутри, принадлежащие не ему.
Но утро продолжало бить по ушам тишиной, превращаясь в день и приближая вечер. Внутри постепенно холодело смертью, а на улице распускалась мягкая и тёплая весна.
Холода обещали уйти.