Правосудие и сатисфакция

"Deine Größe macht ihn klein - Du wirst meine strafe sein! Der Herrgott nimmt - Der Herrgott gibt, Doch gibt er nur dem Den er auch liebt".

      Жанр: служебная характеристика.       Время действия: «МОНОЛИТ»! КРИЗИС «ПЕСЧАНОЙ ГРЯЗИ» - К НЕМЕДЛЕННОМУ ОЗНАКОМЛЕНИЮ ДЛЯ ВСЕХ СЛУЖАЩИХ С УРОВНЕМ ДОПУСКА «БЕТА»!       Место события: Столица, Инквизиторий.       Действующие лица: несбывшиеся надежды, нарушенные обещания.       …целый ряд действий на протяжении длительного периода времени должен быть оценен нами абсолютно однозначно; таким образом, не имеет никакого смысла затягивать рассмотрение…       …поданного на стол документа, казалось, ввело правительственного эмиссара в некое подобие медитативного транса. Попросту говоря, сидящий за столом инквизитор, обратившись соляным столпом, за прошедшие полчаса не проронил ни слова, продолжая кружить взглядом по строкам из сухих казённых канцеляризмов.       Казалось бы, в увиденном не было ничего неожиданного… впрочем, нет, здесь действительно не было ничего неожиданного: «этого следовало ожидать», как обычно говорили в подобных ситуациях. Былой опыт, сложившаяся за недавнее время ситуация, предчувствия относительно грядущего (предчувствия, к слову, исключительно дурные) – всё вело к тому, что теперь уместилось в не столь уж длинное заключение в самой нижней части заполненного гербового бланка.       «Приказываем направить государственного инквизитора Лилич на ликвидацию вспышки т.н. «песчаной язвы» в течение ближайших шести суток».       Вот так. Не на ликвидацию последствий, не на расследование возникновения – на борьбу с самой эпидемией болезни; болезни, до сих пор остающейся неизученной и неизлечимой.       Осознать, что это означает, и свести осмысленное к одному-единственному слову «finita» было слишком просто – нет, вовсе не поэтому немолодой посланник Всемогущих Властей тратил своё время на то, чтобы перечитывать депешу, словно заведённый автоматон с уже прошедшей «Ежегодной выставки достижений инженерии и натурфилософии». Гулкая пустота где-то в районе сердца – вот то, что завело в этот тупик Германа Орфа.       Аглаю Лилич отправляли на верную смерть, а он ничего не чувствовал. И только это он и не мог до сих пор понять.       Ведь должно было быть хотя бы что-то после всего, что было! Если не горечь человеческой утраты, то хотя бы сожаление о мельчающей Когорте или досада очередного своего поражения в качестве наставника, но нет же – ничего, совершенно ничего. Вырвавшись, наконец, из оцепенения, Орф тряхнул головой и тяжело выдохнул. Прежде, чем решать чужую судьбу, необходимо было прежде всего разобраться с самим собой.       Инквизитор медленно поднялся из-за стола и впервые за долгое время рванул прочь с окна тяжелую занавесь - всё та же сумрачная и будто бы нервная Столица, продуваемая холодными ветрами и омываемая проливными дождями. Этот сентябрь был к ней неласков, да и с чего ему быть ласковым? Войне всё ещё не было видно конца и края, а фундамент вековечной монархии угрожающе подрагивал под напором вспыхивавшего то там, то здесь недовольства – ещё бы, если даже здесь, в самом центре Метрополии, благосостояние подданных медленно, но верно хирело. И сейчас где-то там, далеко на Севере, на самом краю цивилизации загорелось чумным пламенем очередное дивное творение человеческих рук, обречённое сгинуть вместе с окружающим его поселением, а Власти теперь собирались бросить в этот огонь фигурку вышедшего из повиновения чёрного ферзя.       «Очередного чёрного ферзя, да».       Что же он чувствовал по этому поводу? Панорама непривычно малолюдной Триумфальной площади, раскинувшейся перед Администратумом, казалось, нашёптывала какой-то намёк на ответ, и сейчас Эмиссар отчаянно пытался расслышать эту ускользающую от него подсказку.       Аглая Лилич. Последняя из его учеников и последний инквизитор, с которым он позволил себе сблизиться: не сойтись в очередном недолговечном союзе, сплетённом разыгрываемой интригой, что было в принципе весьма характерно для Эмиссарии, – сблизиться по-человечески. Как уже это было прежде, он разделил с ней не просто методы работы, но саму идею того, ради чего стоило работать, а главное – вновь, вновь, будто ничему его не научила судьба «висельной квинты», посеял крамолу. Шаг за шагом подвёл к пониманию идеала инквизитора не как посланника Властей, но как власти самой по себе; свободной в своих действиях и подотчётной лишь собственным принципам.       То, зачем он это делал, было же и ответом на старую загадку о его «непотопляемости», давно ставшей притчей во языцех даже за пределами их в высшей степени замкнутой касты. Орф уже пережил нескольких старших эмиссаров, пережил всех своих прошлых учеников и теперь собирался пережить ещё одного. Секрет же был довольно прост. Да, он готов был идти наперекор Властям и своих ставленников воспитывал в той же готовности, но было то «но», которое всегда упускали из виду его недоброжелатели.       Эта готовность никогда не служила его собственным интересам, но всегда была подчинена сохранности той системы, которую выстроили всё те же Власти.       Империя давно уже стала слишком велика для того, чтобы безукоризненно управляться двуединой высшей волей – сколько бы посредников ни было между ней и конечными исполнителями. В этом их государство в чём-то уподобилось самой Инквизиции, став сродни сложной системе сдержек и противовесов: широкий жест или громкое слово в самом его сердце могли отозваться чудовищным громоподобным эхом на дальних задворках. Посему в решениях стоящих перед ним задач Герман практически всегда руководствовался не желанием Всемогущих, но сообразностью для их детища, а главное – в этой своей логике он практически никогда не давал осечек и, доведя таким образом до абсолюта изначальный постулат об автономности Имперских Эмиссаров, знал, что после всевозможных громов и молний всегда сможет рассчитывать на молчаливо-снисходительное согласие свыше.       Для его протеже это кредо всегда начиналось с малого – с его убеждённости в том, что инквизитор, без конца гнущий свою спину, никогда не будет достаточно эффективным в решении типичных для их круга задач. Трагедия была в том, что этот росток никогда не давал достойных всходов: вновь и вновь из превосходства и свободы рождались ядовитые плоды измены.       «И теперь эту же роковую ошибку повторила Аглая. Она…»       Сухие и узловатые пальцы мэтра дрогнули, с хрустом сжавшись. Вот та нить, за которую ему нужно было потянуть, чтобы вытащить ответ. Что же она? С ней он делил знание каждой ошибки их Хозяев. С ней рассчитывал последствия каждого их решения. С ней готовил планы действия для тех самых проблем, которые и должны были решать Посланники – «проблемы, которые со всех точек зрения кажутся неразрешимыми» - и относительно которых никогда не поступало соответствующего приказа сверху. С ней он проявлял столь часто наказуемую инициативу и к ней же побуждал её саму. Ей, наконец, дал подлинный идеал: служение Империи наперекор всему, включая даже и саму Империю.       Что же она в итоге сделала в ответ? Променяла высшую цель на собственную вендетту, крестовый поход попавшей в опалу бывшей фаворитки, решившей, что во всех бедах виноваты те, кому она принадлежит. Поставила себя выше всего, чему должна была служить.       Поставила себя выше него самого.       И теперь её бывший наставник и бывший друг, вновь склонившийся над своим письменным столом, перечитывал документ так, будто видел его впервые. Теперь он совершенно точно знал, чем будет руководствоваться по-настоящему, за пределами маски закреплённого буквой закона долга – подобное решение требовало чего-то большего, нежели высокопарной абстракции. Не болью, не скорбью, не сожалением и даже не жалостью.       «Разочарование».       Разочарование было единственным, что он теперь ощущал в отношении допустившей фатальную ошибку Аглаи Лилич. Разочарование - единственное, что вело его руку, когда эмиссар Всемогущих Властей, наконец, взявшись за автоматическое перо, неспешными в своей неотвратимости чернильными росчерками довершил облик приказа, спущенного с самого имперского Олимпа:       «Утверждаю; Герман Орф, правительственный инквизитор».