Изгнанник

Зелья не помогали, поскольку Трандуил даже не хотел принимать их. Вернее говоря, он не отказывал сыну, но и не мог их пить. Сознание и память не возвращались. И за неделю король Трандуил так и не пришел в себя. Рана не заживала, и Лаэ тщетно менял повязки, смачивая ткань целебным отваром. Он впервые осознал, что в прямой перспективе было унаследовать лесные угодья и эти неприглядные чертоги; слуги и придворные сами начали его готовить к этой мысли. К нему проводили посланников из озерного города, делавших справиться о том, по какой цене король пожелает продавать им лес, и он впервые услышал, как его зовут "молодой король", и услышанное ему не понравилось. — Я не... — Вы его сын и наследник, — шептал придворный, сопроводивший его прием.— Он не признавал меня и не упоминал в... — зло шипел Лаэ в ответ. — Он считал вас своим сыном — этого достаточно. Иных наследников здесь, увы, нет. Он понял, что попытки препираться с приближенными Трандуила, а тем более, при беседе с купцами из эдайн, выглядят глупо, и замолчал, приняв строгий вид и выпрямившись. — Я ещё не король, — заметил он вслух. — Только наследник. — Да, я вижу, что вас ещё не короновали,— примирительно улыбаясь, кивнул бургомистр, делая жест над головой, призванный изобразить корону. По правде говоря, он заметил дурное настроение молодого эльфа, и опасался, что любое неловкое слово вызовет ещё больший гнев, и потому больше не решился спрашивать ничего — хоть ему и было весьма любопытно, как она происходит у эльфов, эта коронация? Корона прежнего владыки эльфов была живой, и его так и тянуло спросить, отрастает ли она в волосах нового королевича сама собой, или ее-таки водружают с молитвой, как и у людских королей. Но он благоразумно сдержался. — Король Трандуил тяжело болен. Прошу извинить его отсутствие. Бургомистр согласно кивал и говорил, что до них дошли вести о страшных ранах владыки. Беседа была долгой и утомительной, и он чувствовал себя ещё более не на своем месте, хотя и выслушал череду сетований на бедность, неурожай и грязь, которая не давала их обозами добраться до деревень, где город закупал зерно, и прочее, прочее... Цена, объявил Лаэ, останется той же, после чего стойко выслушал новый шквал жалоб, под конец вспылил, сказав наглецам из эдайн, что они могут отправляться к себе обратно и не рассчитывать украсть у него хоть одну осину — он слышит голоса леса, и лесоруб упадет со стрелой меж глаз раньше, чем успеет помянуть своих жадных властителей. Бургомистр изобразил на лице великую скорбь, сказал, что разочарован его несговорчивость, надеялся найти в нем те качества, что так не хватало его отцу... А затем согласился. Спешно написали новый договор. И, выходя из зала, Лаэ услышал восхищенное: — Вы беседовали с ними точь-в-точь, как ваш отец! — Я надеюсь, Ар-Трандуил вскоре оправится от болезни и сможет вновь вернуться у переговорам, — мрачно процедил он. О Трандуиле и впрямь стоило поволноваться. Лаэ впервые видел такое, чтобы все средства оказывались бессильны, и был в растерянности, проводя у постели своего короля дни и ночи. — Он даже не слышит меня. Его утешали. Он с ужасом думал о том, что не успел ни поговорить с ним, ни выяснить его взгляды, ни узнать, как управляться со слугами и придворными, не знал, по сколько и в каких количествах закупать на зиму зерна и вина, и как скрывался от него, точно от самого страшного врага. Рядом были советники, готовые сказать ему все, что он пожелает, но не было того, кто направил бы его верно. Он готов был встать на колени перед королем Трандуилом, если бы это помогло тому подняться с ложа или хоть прийти в себя. Если бы Лаэ мог теперь, то стал бы послушным если и не по велению сердца, то хотя бы в угоду ему, но Трандуил не видел его и не слышал, а лежал целыми днями, и даже дыхание его из хриплого стало еле слышным, так что всё чаще требовалось присмотреться повнимательнее, чтобы увидеть, как поднимается и опускается его грудь, и как изредка он отворачивает лицо или поворачивается к нему. Он почти не стонал уже и за пару недель так и не пришел в себя. Всё отчетливее черты его лица истончались и заострялись, и Лаэ казалось, что он зримо видит, как тот уходит. Лишь сейчас он осознал, как же не хочет этого! И как же много зависело от его отца здесь! Двор лесных эльфов был подчинен строгим законам, и весь народ зависел от него — не от одной лишь торговли или защиты, которую их король налаживал, но и потому, что он олицетворял тысячелетия прежней спокойной жизни. Теперь тяжесть эта ложилась на плечи Лаэ — и он чувствовал, насколько он не готов к ней. Почти целыми днями он пребывал рядом с королем и выходя лишь за тем, чтобы вдохнуть холодного свежего воздуха или вновь разыскивать лихорадочно, чем еще можно исцелить Трандуила. Он покидал покои, каждый раз боясь возвратиться и не застать Трандуила в живых. Слуги почтительно кланялись ему, когда встречали. Тогда же он впервые заметил на себе лукавый, с прищуром взгляд местных эллет — и впервые смутился, опуская взгляд. Он по привычке ждал насмешки или подвоха, пока, уходя один раз из кладовой, не подслушал ненароком их разговора. Обе поклонились ему и вернулись к делам, думая, что он вышел. — ...молодой принц. Когда он примет корону? — Неженатым брать ее неприлично, — раздался смех. — Кто пойдет за полуорка? — Кто отказался бы? Раздался дружный смех. — Можешь представить себе, что еще он заимствовал у орков, кроме темного огня в глазах? Лаэ ушел прочь так стремительно, что наверняка выдал себя шумными шагами — что ж, он был слишком смущен. А еще он понял, что совершенно не хочет этого. Если бы только ему удалось пробудить отца! Он снова стоял на коленях у его постели и мысленно взывал к нему, иногда срываясь на умоляющий шепот. Король Трандуил не отвечал. Чувство тоскливой грусти, навалившееся на него, сменилось черным провалом, из которого он не хотел вернуться. — Вернись, только вернись, прошу тебя. Чужой зов становился назойлив и никак не давал отрешиться полностью. Он собрал мысли воедино, чтобы ответить тому, кто не даёт ему уйти. Отвечать не хотелось — пусть даже мысленно. Но державший его не отступался. — Отец, прошу тебя... Мне так тяжело без тебя! Отец? Но это не был голос Леголаса... А потом он вспомнил про своего гордого орчонка и затаившееся в груди горе, которое хотел забыть. Но он так умолял его! — Вернись ради своего народа, если не простишь меня! Трандуил молчал. Может быть, он и впрямь чересчур расслабился и позволил слабости завладеть собой — но почувствовал, что не может двинуть ни рукой. ни ногой, и понял, что почти насовсем ушёл, как и хотел. А еще он почувствовал, что ставший чужим ему сын — рядом, и это именно он держит его руку в своей, сжимая ее. Но он всё еще не хотел говорить с ним, чтобы не делать себе еще больнее. — Прости меня, — просил тот. — Я и впрямь был непочтителен. Если бы это можно было исправить! И Трандуил вдруг отозвался: — Не лги ни себе, ни мне, — раздался его утомленный голос. — Отец! — не сдержал радостного вскрика Лаэ. Трандуил замолчал. Он подумал бы, что тот лжёт, то разве этот радостный вскрик походил на фальшивый? Наверное, Лаэ говорил потом ещё что-то, убеждал, как он нужен им всем, насколько потерянными себя чувствуют его подданные, но Трандуил его больше не слышал. — Неужели ты решил признать меня? Как видно, нужда в самом деле сильна. Он поднял руку и погладил сына по коротким светлым волосам. — Это не притворство. Я не могу без тебя. Все мы не можем. Трандуил вновь не ответил, но теперь Лаэ чувствовал не безмолвие, а его согласие. Он почувствовал, что теперь в его силах убедить его. Он хотел рассказать бы многое и о многом спросить, но вместо этого сказал вдруг: — Прости меня. Я осознал... — Ничего страшного. Это прозвучало невесело, и Лаэ слышал, как сильна ещё отстраненность Трандуила. Его пренебрежение к себе, его вина, его обида... — Ничего? Ты чуть не умер! Слышать такой упрек было странно и непривычно. Пожалуй, Трандуил впервые осознал, как давно никто за него так не волновался. Естественно, если сыну пришлось взять на себя часть его дел... — Тебя уже начали готовить к короне? — поинтересовался он. — Я не хочу принимать ее. Она принадлежит тебе, никому больше, о отец мой. — Как странно звучит это от тебя, — заметил Трандуил, имея в виду самое последнее слово. Лаэ сам коротко всхлипнул и взял его руку в свою. — Сможешь ли ты принять меня после этого? Трандуил не ответил. Улыбка его вышла грустной. — Как-нибудь справлюсь. Но пробуждение принесло боль и еще большую слабость. — Держись, я прошу тебя, — умолял его сын. Теперь — по-настоящему сын, хотя на взгляд Трандуила, в нем всё еще было слишком много страха, сдержанной почтительности и вежливости, такой чужой и официальной. Правда, проблемы с примирением не исчезли, и едва первый раз придя в сознание, Трандуил выслушал недовольную тираду на тему "Отчего, скажи не милость, тебя понесло в лес, когда я уже сказал, что вернусь и не исчезну?", сам вспылил, сказав, что тот может поручить его заботам другого травника и убираться, услышал, что не дождется этого, сказал, что не нуждается ни в какой заботе, рванулся вперед, тут же ощутил, что тело ему не подчиняется, и почувствовал, как Лаэ насильно укладывает его обратно. После первой этой ссоры оба стали молчаливее: Лаэ боялся сказать лишнее слово — не хотел причинить вред или утомить, а Трандуил и вовсе не имел сил спорить с ним. Боли в плече, сильные и выматывающие, портили и без того нелегкий нрав Трандуила, но Лаэ теперь спокойно принимал его негодование по поводу собственной неподвижности и невозможности сменить позу. Привыкший переносить все болезни на ногах, он тяготился беспомощным положением, а уж терпеть выговоры со стороны Лаэ было и вовсе невыносимо. Правда, сперва он почти не приходил в себя и спал, успокоенный усмиряющим боль отваром, терпел, когда его постоянно будили, чтобы накормить, проваливался в сон снова, просыпался, чувствуя тёплую воду, а затем — сильные руки сына, который держал его, бережно обмывая так, чтобы не задеть ран. Плечо было сильно перебинтовано и болело, но вода расслабляла, и он снова впал в дремоту, успокоенный. Постепенно Трандуил понял, что привык к его рукам и к тому, как тот бережно ухаживает за ним, а ещё — что ему нравится, как тот заботится ненавязчиво и составляет для него мазь, которая исцеляла быстрее, чем все другие. Временами ему казалось, что сын позволяет себе лишнее: он то вытаскивал его в зимний сад, показать распустившиеся цветы орхидей, то показывал вновь возведенную со стороны леса галерею, то рассказывал что-то, утомляя, то совершенно излишне беспокоился об его здоровье помимо раны, которая лишь одна, на взгляд Трандуила, и мучила его. Совершенно зря выговаривал ему и бросал упреки в том, что он небрежен к себе и своему здоровью; но теперь, помня о его болезни, оба старались сдерживаться. И всё же Лаэ с ужасом смотрел на то, каким истощенным и ослабленным этими переживаниями Трандуил выглядел, и считал, что его персона не стоит того. — Я того не стою, — говорил он убежденно. И не мог поверить, что Трандуил так тревожился из-за него. Лесной король качал головой отрицательно или приказывал замолчать — Лаэ подчинялся. Он не мог поверить, что беда произошла из-за него, но чем дальше, тем сильнее ощущал эту вину. Ему казалось, что теперь холод между ними залег навечно. Тем более, что Трандуил, постепенно приходя в себя, вовсе не хотел смириться с собственной слабостью. Его злило то, что Лаэ не позволял ему подниматься и уговаривал принимать помощь из своих рук тогда, когда как королю казалось, что он уже вполне способен обслуживать себя сам. Теперь он отбрасывал руки сына от себя. — Не повышай на меня голос. Могу я подняться или нет? Я лежу в этих стенах, мне кажется, целый год! — Я могу показать вам любую часть ваших владений, мой король, — почтительно отвечал Лаэ, опуская взгляд, чтобы глаза не выдавали его злым сверканием. — Слуги могут обустроить вам спальню в верхних палатах, в покоях с балконом или в вашем саду, в беседке. Ее лишь потребуется... Трандуил охотно приказал бы сыну оставить этот смиренный тон и вообще оставить себя в покое, но не хотел разрушать установившегося хрупкого мира. Во время приливов сил они подолгу беседовали об обустройстве лесного королевства. Трандуил поведал ему обо всех законах, больших и малых, удовлетворенно отметил, что сын удосужился прочитать их во время знакомства с летописями, посетовал на то, что сейчас хроники вести некому... Сын слушал внимательно, склонив голову, и посматривал на отца, ловя каждое слово. "Леголасу никогда не хватало его усидчивости", — подумал Трандуил. Что ж, юность его младшего сына приходилась на тяжелые времена, и он отвечал благодарностью на любые знания. Трандуил наблюдал, признавая, насколько же они не церемонились с ним до этого, если сейчас его сыну странными казались любые добрые чувства. Он охотно отзывался на любые попытки что-либо разъяснить и описывал во всех подробностях, где стоит закупать соль, а где — пшеницу, и как стоит распределять стражей в караулы на подступах к владениям, и как лучше расправляться с сошедшими с гор троллями, которые, слава Эру, с каждым годом делают это всё реже. Когда настал наконец день, когда лежать дальше у него не осталось сил, и он объявил, что должен пройтись по чертогам сам, Лаэ следовал за ним неотступно. Беседа продолжалась, и теперь Трандуил мог сам указать ему всё в устройстве своих похожих на лабиринт подземных чертогов. Они прошлись по пустынным обветшалым залам, где оконные решетки заплел вьюнок, а со сводов свисала вниз паутина, по прихотливо изгибающимся коридорам, где слуги забывали заменять масло в светильниках, и Трандуил чувствовал сильные руки сына, подхватывавшие его каждый раз, как он запинался. — Ты излишне заботлив, — отводил он их в сторону и окидывал искоса взглядом высокую статную фигуру сына. Ему бы держать за талию деву, а не истомленного отца, но для женитьбы тот, пожалуй. был ещё слишком юн. Но он не сказал бы ему этого, и когда сын рассказал с усмешкой о беседе двух фрейлин, кивнул, сказав, что тот вправе выбрать себе любую эллет по взаимной склонности. Но Лаэ уверенно отказался. Трандуил подумал, что дело, пожалуй, в тех насмешках, которые он терпел от остроязыких эллет раньше, и предложил скрепя сердце: — Может быть, тебе нужна дева из эдайн? — Нет, отец. Не хочу жены ни из эльфов, ни из людей. Лорд Элронд говорил, что я останусь одиноким. — Ему не дано провидеть судьбы вперед, как владычице Галадриэль, — возразил Трандуил. — В том больше нет потребности, отец, — примирительно отвечал Лаэ, — раз уж вы здоровы, и я снова могу вернуться к прежним обязанностям. Трандуил ощутил, как не хотел бы терять его вновь; сын готов был ускользнуть назад, в родной ему походный дом в кроне дерева, назад к своим травам и врачеванию, и забыть о нем... Но намеренно напоминать о своем недомогании, чтобы возвратить его, не хотел. — Это не означает, что ты опять скроешься в лесной чаще! Ты должен быть постоянно в курсе моих дел. Или ты забыл, что обещал быть почтительным и покорным? Последнее было сказано лесным королем с улыбкой. — Вам стоит лишь послать за мной. В действительности Трандуилу не терпелось испытать границы этого нового сыновнего терпения, но он был мудр и не собирался так резко предъявлять права на его свободу, недопустимую для королевского наследника. Первым делом он заставил бы его скинуть синие с белым выцветшие уже одежды и надеть всё зеленое — или простую одежду лесного стража. Он не был уверен, что придется ему по вкусу. Наследнику пристало ходить в богатых одеждах, но Леголас не признавал их когда-то, да и Лаэрон наверняка воспротивился бы, как подсказывало королю его чутьё. Быть может, он не отказался бы от венца по их обычаям, хотя бы самого простого, кованого или из мелких лесных цветов? Трандуил представил его себе и подумал, что сын затмит его, когда придёт его черед править. А еще ему очень и очень хотелось приучить его присутствовать за ужином, где выслушивались доклады стражей и обсуждались дела, и, конечно, обязать его всегда оповещать о своих отлучках, и непременно брать пару стражей с собой в лес даже для простого сбора трав... Но для этого требовалось время.