my heart breaks while she's blooming

Оранжевые стены, ранее резавшие глаз своей яркостью, непривычной из-за мрачности меридианского дождливого неба. Квадратные деревянные столики, покрытые белыми мягкими скатертями, рядом же диванчики или стулья, обитые красной тканью, достаточно жестковатой на ощупь. На стенах, на тумбах, возле столов – словом, всюду наставлены различные раритетные вещицы от дешёвых пейзажных картин в тёмных рамках до древних ваз, возраст которых никому не был известен. Калеб успел разбить парочку таких, к великому неудовольствию Ян Лин, строгими глазами сверкавшей на парня со словами: ˝Это за твой счёт˝. Калеб настолько привык к ˝Серебряному дракону˝, что ресторан, ранее казавшийся изнутри странным и вычурным, отныне стал уютным и приятным. В ˝Серебряном драконе˝ Калеб проводил больше времени, чем ему следовало. Нет, его привлекала не работа официантом, муторная и до сих пор раздражающая вождя повстанцев (парень путал столики, а уж названия многих китайских блюд и выговорить не мог), его привлекала она. После учёбы Корнелия и другие стражницы, за исключением Хай Лин, которая вместе с Калебом носилась по залу и обслуживала гостей, лишь прерываясь на пятнадцать минут, нередко усаживались за самый дальний столик и обсуждали свои девичьи дела, на время забывая о своём тяжёлом бремени Хранительниц Завесы. Иногда и Калеб присоединялся к ним, рассказывая про Меридиан, какой чудесной была жизнь там раньше, в красках описывая чуть ли не каждое облачко. Чаще всего он сидел на диванчике, возле Корнелии, локтем чуть касаясь её мягких и гладких волос, хоть каким-то образом утоляя своё измученное безответными чувствами сердце, постепенно захватываемое и убиваемое ˝чумой любви˝. Удивительно, но даже такой минимальный контакт помогал Калебу облегчить свои страдания и позволял беспрепятственно дышать в полную грудь, когда корни внутри ослабевали, а светлые цветы не забивали трахею. Но этого было мало, чрезвычайно мало для сходящего с ума от одной мысли о Корнелии парня, балансирующего между жизнью и смертью, что играли с ним, как дети с куклой, тянули в свою сторону и не могли решить, кому же достанется несчастный, он боролся с надеждой и отчаянием, что болью доводили до мыслей забыть о ней, никогда более не вспоминать, стереть из каждой капли своих мечтаний, а облегчением вызывали лишь новые вопросы, что оставались без ответа: ˝Полюбит ли она, ответит ли она, нуждается ли она во мне?˝. Сегодняшнее утро принесло усиленный кашель и заваленную цветами простынь. Спал он давно без одеяла – мысли о ней перед сном вызывали жуткий жар, от которого тяжелела голова и постепенно отключалась, завлекая Калеба в одни и те же сны: несчастливые пугающие кошмары или же прекрасные, чудесные, пусть и короткие, но сны, не приносящие, впрочем, никакой радости, так как пробуждением они разбивались реальностью на мелкие осколки грёз. Он никому не говорил о болезни, молчал и улыбался друзьям, кашлял в ладонь и отшучивался: – Подхватил земную простуду, – эта ложь казалась всем убедительной, а Калеб сам почти в неё поверил. Он искал выход из этого медвежьего капкана: пил специальные отвары, на долгое время заглушающие её, но не избавляющие, нашёл нужное лекарство от флёрблума, оказавшееся достаточно сложным в приготовлении и в поиске необходимых ингредиентов (а побочные эффекты и вовсе пугали, как, например, лишение всех чувств или огромный физический ущерб внутренностям). Оставалось три способа мгновенного излечения: либо признаться ей в любви, либо умереть, либо же разлюбить её. Ни один вариант не привлекал Калеба своими перспективами (особенно первый – после отказа цветы постепенно засохнут, корни сгниют, – медленная и мучительная смерть, намного болезненная, чем с живым растением внутри). А разлюбить? От этого становилось смешно и грустно – разлюбить Корнелию было невозможно. Её образ настолько сильно, настолько безумно въелся в его память, что Калеб в пару секунд бы узнал настоящую Корнелию среди её астральных клонов. Он не мог, он не хотел стирать из памяти свою Корни, упрямое и нежное создание, боялся потерять хоть и не взаимную, но любовь. Шанс излечиться полностью, не избавляясь от чувств, был один на миллион. Но именно за эту возможность ухватился Калеб как за спасительную веревку. Он решил попытаться завоевать её любовь всеми своими силами. Калеб рисковал. Это было безумие, бредовая любовь, однако флёрблумом никогда не заболевают по случайности. Он частенько думал, что, может, это намёк от судьбы – жестокий, но намёк. Приняв очередной обезболивающий отвар, Калеб отправился в ресторан на очередную смену. Зачем? Лучше бы было заняться своими прямыми обязанностями, как вождю повстанцев, а не тратить зазря своё время в ˝Серебряном драконе˝. От этой болезни он сам не свой, остатки разума взывали одуматься... Но сердце отчаянно кричало: ˝Иди!˝

❀≁❀≁❀

Воскресенье не сулило никаких неприятностей и неожиданностей, за исключением то вбивающегося в окна, то так же резко прерывающегося ливня, что грозил промочить каждого, кто осмелится выйти в такой день на улицу даже с зонтиком. Посетителей с утра было мало: всего лишь одна влюблённая парочка да уплетающий лапшу паренёк в очках с толстенной книгой. Хай Лин была кухне и помогала бабушке готовить, чем сильно ей мешала своей гиперактивностью. Калеб принял заказ у промокших девушек, что и были той влюблённой парочкой. Они – девушки, высокая брюнетка и миловидная рыжая – нежно изучали друг друга взглядами и держались за руки под столом, словно пряча прекрасные чувства от посторонних, но тщетно – девушки буквально светились любовью. Калеб с белой завистью наблюдал за ними. Ему так хотелось этого – простой взаимности. Многое ли нужно для счастья? Он ушёл на кухню и сидел там словно в прострации, наблюдая, как Ян Лин ˝колдует˝ над стряпнёй, а звонко смеющаяся Хай Лин тренируется использовать свою магию воздуха жонглированием несколькими яйцами. Калеб задумался. Корнелия не такая, как Хай Лин, не такая, как остальные стражницы. Для него она не была похожа ни на одну девушку, которую он знал или не знал, видел мимолётом или изо дня в день, помнил или потерял где-то в глубинах памяти. Для него она была особенной. Он будто бы никогда раньше не встречал такую, но будто бы уже всю жизнь, с самого рождения держал её в своих мыслях, она была в каждом его вдохе, буквально в его лёгких. Она любила растения, она могла бы позаботиться и о цветах в его... Щёлк, щёлк. Что-то перед глазами. Хай Лин изо всех сил тормошила Калеба, чтобы тот очулся от мира раздумий. – Калеб, заказ готов, что с тобой? – М? – он непонимающе на неё взглянул. Секунды через три информация дошла до него, и парень вскочил с места. – Точно, заказ. Где он? – Не дожидаясь ответа, Калеб схватил поднос, но тут же рассеянно на него взглянул. – Хай Лин, напомни, где тут вонтоны, а где мать... манть... маньтоу? На подносе – две тарелки с абсолютно разным содержимым. В центре одной стояла небольшая мисочка со сгущённым молоком, а окружали её ровные булочки белых и коричневых цветов. Другая же доверху была наполнена объемными жареными ˝конвертиками˝, аппетитно пахнущими мясом. Болезнь его сильно подводила, раз он даже не мог отличить одно блюдо от другого, что уж говорить об обязанностях руководителя. ˝Идиот˝, – мысленно обозвал себя парень. – Ну вот же, Калеб, сладенькое – маньтоу, а мясное – вонтоны, – с улыбкой подсказала Хай Лин, – это просто.

❀≁≁❀≁≁❀

Он отдал заказ тем улыбчивым девушкам и, погружённый в собственную печаль, хотел было уйти в подвал, но что-то заставило его развернуться, и… И тут он увидел её. В другом конце зала Корнелия сидела на диванчике за столом и кокетливо улыбалась, то и дело поглаживая свои роскошные волосы. Калеб застыл на месте как истукан и глупо на неё уставился. Она, как и всегда, великолепна. Внезапно сердце заколотило, дыхательные пути перестали функционировать, лёгкие предательски сжались (проклятая болезнь!), а во рту появился ставший обыденным травяной привкус, отдающий небольшой горечью. Раз: вспышка где-то внутри головы, в затылке, мгновенно распространяющая импульсы боли до самых рёбер. Два: помутнение разума и полное оцепенение, не позволяющее даже моргнуть, но это и не требовалось, поскольку Калеб не видел ничего, лишь пустую темноту, пеленой окутавшую зоркое до этого зрение. Три: в лёгких зашевелились тонкие и пока ещё недлинные стебли, стуча по внутренним стенкам и принося полущекотное-полуболезненное ощущение, наносили будто бы царапины и старались вспороть бронхи; корни, осевшие где-то внизу лёгких, вонзились в мышцы с особой силой, невыносимой болью вызвавшей крик, что так и остался в области гортани и превратился в сдавленное мычание. Четыре: кислород перестал поступать внутрь, всё нутро словно атрофировалось и отказывалось работать: нос резко заложило, в горле появился огромный ком, застыла грудная клетка, ранее содрогавшаяся с остальным телом в мелких, жутких судорогах. Пять: приступ прекратился, оборванный толчок воздуха вбросил Калеба обратно в сознание, что никак не могло понять произошедшие потрясения с организмом, ослабевшим за считанные мгновения. Пятнадцать секунд у него ушло, чтобы вернуть ровное дыхание и сообразить, что делать. До этого дня таких болезненных приступов у Калеба не было. Главное сейчас, как думал он, не терять спокойствия и просто подойти к ней. Без всякого волнения, не торопясь, с улыбкой на лице. Она обратит на него внимание, обязательно обратит. Калеб собрал остатки храбрости (которой было навалом для любых случаев, кроме встречи с ней) и подошёл или, лучше сказать, подлетел к её столику. Только-то принять заказ. Ничего более, конечно же, за исключением парочки комплиментов. – Доброе утро, прекрасная леди, что вы хотите за... – Он не окончил фразу, потому что увидел нечто на диване, противоположному тому, где расположилась Корнелия, и онемел. На диванчике, низко развалившись, был парень с длинными дредами и в мешковатой одежде, размера на два больше, чем он сам. Он наматывал на палец один из дредов и медленно поднял голову на Калеба, равнодушно протянув: – Здарова, чувак.