О вещах и не вещах

Джобаша, тёртый старый кот, скалится, улыбаясь — сойдёт за дружелюбие. Рыжая морда чуть плешива, жизнь его не щадила; но в больших глазах с вертикальными зрачками плещутся живой ум, почти детское любопытство… И дерзость. — Этот каджит распродал всё, до последней книжки, — сетует он. — Этот каджит хотел бы оставить себе хоть один экземпляр, чтобы получить автограф автора — такой редкости быть бы украшением «Редких книг», скромной лавочки, что не даёт каджиту протянуть с голоду лапы… Весь этот трёп, конечно, для ушей ординатора: невозмутимый, как его шлем, тот — или они меняются? — торчит в лавке ненадёжного шебутного кота чуть ли не круглосуточно. Курио, впрочем, и истукан-ординатор, и болтовня Джобаши смущают мало. — Так ты полагаешь, нужен ещё тираж? — спрашивает он серьёзно. Как бы ни относились в Морровинде к низшим — а низшими тут считается и сам он, несмотря на ранг Советника, лишь, как человек, где-то на ступень повыше бетмеров и орков, — Курио не стесняется спрашивать совета у каджита. У него нет — и не было никогда — так льстящих данмерам иллюзий о превосходстве их разума над иными расами. — Этот каджит советовал бы, — кивает Джобаша. — Скажем, пару тысяч недорогих экземпляров: их хорошо берут мелким оптом, развозят в Скайрим, в Хай Рок, недавно вот забрали на Солстхейм… — Может, нам самим начать продавать книги за пределами Морровинда? — интересуется Курио. Джобаша задумывается, снова скалится, топорщит усы. — Этот каджит сказал бы — шкура нетча не стоит выделки, — наконец решает он. — Хотя, если серджо Советник подключит ресурсы своего Дома… — Нет, — решительно отказывается Курио. — Пьесы — моё частное дело, а не Дома Хлаалу. — Как и прибыли с них, — понимающе усмехается Джобаша. — Тогда этот каджит даст ещё совет: выпустите дорогое издание, малым тиражом. На мелованной бумаге, в кожаном переплёте, с иллюстрациями. Скажем, сто экземпляров, и каждый — с автографом автора. Вот это станет редкостью, не успеете глазом моргнуть. Этот каджит уверен, что через полгода за них будут устраиваться аукционы… — И весьма кстати окажутся тогда ещё, скажем, полсотни экземпляров, припасённых у кое-кого под прилавком, — понимающе кивает Курио. Джобаше хватает совести убедительно изобразить оскорблённую невинность. Но идея, безусловно, хороша, её стоит обдумать… — Кстати, Советник, — шепчет каджит, подмигнув. — У вашего таланта есть и преданные поклонники… Поклонницы. Одна юная леди давеча оставляла для вас даже букет золотого канета. Этот каджит обещал передать вам её заверения в восхищении… — Юная леди с цветами, — усмехается Курио. — Будь другом, передай ей, что юные леди — особенно красивые — всегда могут выразить восхищение мне лично. По вечерам в сандас моё поместье открыто для восхищённых юных леди. — Ах, Советник, — возвращает усмешку Джобаша, — этот каджит непременно передаст. Но делу время, хоть о радостях жизни забывать никому не стоит. Что же насчёт дополнительного тиража?.. Ординатор, прохаживающийся между стеллажей, презрительно фыркает под шлемом.

***

Она действительно приходит в сандас, вечером. Без цветов и не то чтобы очень красива — зато нешуточно зла, прожигает насквозь закатно-алыми глазами, суля бурю. Курио приглашает её, не дав наговорить резкостей прилюдно, в свой кабинет. Пусть домочадцы думают что угодно — ни Советнику, ни его гостье дела нет до пустых сплетен. Привыкли оба и обращают не больше внимания, чем на вой силт-страйдера у городских ворот. Но за дверями кабинета не остаётся места ни масляной скабрезной любезности, ни играм. — И это ваша обещанная помощь?! — резко, как кнутом перешибая, спрашивает она, бросив на стол книгу. «Похотливая аргонианская дева» открывается на середине, и Курио против воли скользит взглядом по строчкам. — Они вам не вещи, — чеканит гостья. — Не объекты для удовлетворения низменных страстей! — А вы, дорогая, ожидали от меня аболиционистского памфлета? — сдержанно спрашивает Курио. — Многотомного труда, на все лады повторяющего «Они вам не вещи»? — Хотя бы так, — зло отрезает гостья. — Но не этой же… пошлости! Курио закрывает книгу и смотрит на неё долгим взглядом. Умная женщина, сильная, волевая… но иногда такой ребёнок, храните Девять её чистую душу. — Дорогая моя леди, — спокойно и терпеливо поясняет он. — Но кто бы стал покупать такие памфлеты? Да их бесплатно бы не брали, не говоря уже о том, что Храм не стал бы смотреть сквозь пальцы на такое попрание древних традиций вашей родины. Гостья собирается что-то возразить, но задумывается… И — старые привычки не изжить за пару лет, — царственно кивает, разрешая говорить дальше. — Моя Вертихвостка — не вещь, — продолжает Курио. — Она мила, забавна, лукава… Она — как мы. Как вы. Её просто возжелать, не так ли? Шуточные разговоры с нею приятны, мы все хотим услышать, что же она ещё выдаст. Мы любуемся ею — не телом, но лукавством, обаянием, бойким язычком и живым умом… Исподволь, вкрадчиво, но мысль прорастает в умах читателей: а ведь Вертихвостка — не вещь. Гостья задумчиво молчит. Теребит — едва заметно — подол дешёвой некрашеной рубахи, закусив губу. И вот сейчас она, думает Курио, дивно хороша — не внешней преходящей красотой, не сиюминутным очарованием юности. Глубже и искренней, по-настоящему. — Так, значит, эти пьески и есть ваш вклад в наше общее дело? — спрашивает наконец она, прямо встретив изучающий взгляд Курио. — Очень долгосрочный вклад, — улыбается он уголками губ. — Очень долгосрочный, но с гарантированными процентами, дорогая. Но… не только пьесы, леди. Курио достаёт из стола стопку векселей — небольшими суммами на предъявителя, в разных банках и конторах. Очень, очень немаленькую стопку. Гостья смотрит недоверчиво, протягивает руку — и отдёргивает, словно ей предложили погладить ядовитого жука. — Ни мне, ни нашему делу не нужны грязные деньги Хлаалу, — выплёвывает она. — Деньги, которые к тому же слишком легко проследить. Я не взяла подачек от отца — не возьму и от вас, Советник. Курио лишь вздыхает: молодость горяча, невдумчива, порой непредсказуема… Но вот это как раз было очень предсказуемо. — Дорогая моя леди, — твёрдо говорит он. — Это — не деньги Хлаалу. Это — даже не деньги Советника Курио. Это выручка скромного имперца-драматурга за тираж его пьесы. — За весь тираж? — неверяще переспрашивает гостья. — Но почему, Крассиус? — Леди, есть сотни причин, почему я не могу поддержать вас и ваше дело открыто, — устало говорит Курио. — Да что там, вам самой пришлось выбирать: зов сердца или герцогские покои. Я же — фигура, которая может помочь хоть чем-то, лишь пока не отказываюсь от роли. Я-Советник не смею показать связи с вами. И всего лишь одна причина всё-таки поддерживать: я не хуже вас знаю, что они — не вещи. Она уходит, спрятав за пазухой чеки. Курио знает, что её не обидят: друзья, которые больше не вещи, проследят за этим. Ему же остаётся лишь касание горячих пальцев к запястью и быстрое, едва слышное «спасибо». Деньги — то, что Крассиус Курио, не Советник Хлаалу, но имперец, драматург, человек, может дать делу Ильмени Дрен. Деньги — и слова.