Кровопийца - драбблы.

      – В войне нет красоты. Они говорят – мы её видим. Но мы не видим красоты. Всё, что мы видим – пищу для нашего голода, утоление наших страстей, костёр, в который мы можем бросить нашу ярость, чтобы он вечно горел и вечно грел нас. Дети войны. Мы – сама война. И что, вот скажи, Тассариан, в тебе есть красота? – спросил Кольтира, не открывая глаз.       – Ты мне скажи, – отозвался Тассариан.       Кольтира усмехнулся и протянул:       – Нууу, ты парень хоть кудааа.       – Кольтира, ты пьян, – сообщил ему Тассариан.       – С хуя ли бы я не был, – приветливо ответил Кольтира, – я зря, что ли, это говно пил?       Он приподнялся, хлебнул ещё мутной жидкости из замызганной бутылки, не глядя передал её Тассариану и упал обратно в снег.       – Те, кто выживает здесь, – продолжил он, поморщившись, – такие же мертвецы, даже если живы. Они творят «невообразимые мерзости», как сказал бы Тирион наш Фордринг, святой, блядь, воитель с пламенеющим мечом, потому что никто, – и он поднял руку и неуверенно погрозил пальцем пустоте, – никто не остаётся здесь человеком. Или эльфом. Или даже ёбаным дворфом. Сраным маленьким вёртким гоблином…       – Я уловил твою мысль, – сказал Тассариан, пока Кольтира сделал паузу, вспоминая остальные расы.       Кольтира показал ему большой палец, скривил губы и продолжил:       – И все эти люди, эльфы, дворфы и сраные гоблины, находящиеся на эволюционной лестнице где-то между нами и теми, кто остался на своих цветущих, мать их, благоухающих фермах, живут по «законам военного времени», как будто, блядь, у войны есть законы.       – Да ты пацифист, – пробубнил Тассариан.       – Не в рот ебаться, – согласился Кольтира и, всё так же не открывая глаз, протянул руку и похлопал Тассариана тыльной стороной ладони по плечу. Тассариан вложил ему в руку бутылку, Кольтира хлебнул, зажал её под мышкой и продолжил: – Вот, кстати, обо мне. Почему я здесь?       – Любопытно будет узнать, – ответил Тассариан.       Кольтира вздохнул и помолчал немного, потом хлебнул ещё и отдал бутылку Тассариану.       – Он сделал меня тем, кто я есть, – сказал он с такой ледяной злостью, что Тассариан взглянул на него с жалостью, которую Кольтира никогда не простил бы ему, но Кольтира на него не смотрел. – Заставил меня служить ему, верить, поклоняться ему, а потом предал. Бросил своих верных рыцарей, как мясо собакам. Да если бы он сказал мне, для чего я иду к часовне Последней Надежды, я бы пошёл туда сам ради него. Ради Дариона, если бы он мне приказал. Ради победы моего короля. Но он предал меня. Вот они – законы войны. Никакой чести, никакой славы, только власть, унижение – и наслаждение тем и другим. И это – я. Поэтому я здесь. Те из нас, кто правда не хотел этого, давно свели счёты с жизнью. Я здесь не потому, что хочу ему отомстить. Мне плевать, за кого сражаться. Я здесь, потому что хочу крови.       Он помолчал немного и закончил глухо и невнятно, едва шевеля губами:       – Я – война. Я – их ёбаная красота. Посмотри, разве я не прекрасен?       И замолчал.       Тассариан сделал большой глоток, глубоко вздохнул и тоже закрыл глаза.       – Но ты пошёл за Дарионом, – сказал он через некоторое время.       – Я пошёл за Дарионом, – заплетающимся языком согласился Кольтира.       – Мы могли бы остаться с Артасом. Ты мог бы. Но ты выбрал это.       – Что? – спросил Кольтира.       Тассариан пожал плечами.       – Голод, паладинов, унижение, законы военного времени.       – Здесь еда лучше, – ответил Кольтира, и Тассариан засмеялся, чуть не пролив остатки мутного пойла.       – Дарион – всё, что у меня оставалось, – едва слышно проговорил Кольтира, и Тассариан осёкся, прислушиваясь. – В отчаянии и ненависти он был всем, что у нас оставалось. Он встал перед нами и заставил посмотреть на себя – единственный, кто смог поднять глаза, кто не боялся, что мир увидит его тем, кем он стал. Мы не могли смотреть на самих себя и друг на друга, и тогда он отдал себя нам, чтобы нам было куда устремить взгляд.       – Славься, лорд Могрейн! – крикнул Тассариан, отсалютовав бутылкой.       – Славься, дважды предатель, – поддержал его Кольтира, открыв глаза и взглянув в сумрачное небо, – славься, презреннейший из павших, чудовище из чудовищ, проклятый лорд, ведущий проклятых! Славься, Дарион, чёртов ублюдок, чья воля сильнее Ледяной скорби, кому верны даже мертвецы, я бы отсосал тебе, если бы ты дал.       Тассариан закашлялся, поперхнувшись, и Кольтира отобрал у него бутылку.       – Ты хороший эльф, – хрипло сказал Тассариан, отплевавшись.       – А ты ёбнутый, – ответил Кольтира. – Больной на всю голову. Я тебе, хуйло ты тупое, детально только что расписал, какое я говно. Какое вообще все говно! А ты чё? Я для кого старался?       – Ладно, извини, – замахал руками Тассариан. – Ты говно и палач Азерота.       – Бралага… рладава… бла… да бля. Спасибо, короче.       – Ещё одну? – спросил Тассариан, протянув руку и доставая из сумки ещё более замызганную бутылку.       – Давай сюда, – ответил Кольтира. – Ебучая смерть, это ж сколько надо выжрать сивухи, чтоб оставаться в беспамятстве. Чё, на вкус такая же дрянь, как прошлая?       – Можешь быть уверен, – кивнул Тассариан. – Вечных страданий, брат.