С неба свалилась

Изуна с дикими глазами смотрит, почесывает нежную корочку шрама, но молчит. Терпит осмотры — девчонка ему не нравится. Мадара присутствует при каждом. Девчонка словно не видит его, стынет и смотрит насквозь, если он подходит близко, и сама старается отойти. Никогда не смотрит в глаза. В последнем нет ничего удивительного, но неужели она думает, что Мадара применит к ней гендзюцу? Он и сам не понимает, почему не может. Все-таки, связь? Ярмо благодарности на шее? Странная и нехарактерная для него жалость — пепельно-серая? Мадара не понимает, что может его цеплять в ее виде. Розовые волосы, уродливый ожог, который запоминается и угадывается на тонкой руке даже после того, как его сводят, или яркая и ничем не прикрытая ненависть. Девчонка ненавидит его и перестает это скрывать после того, как он отказывается ее отпустить. Она не плачет, не кричит, но говорит сдавленно и едко — о чести и благодарности, требует никогда к ней не приближаться, это все из-за него, во всем виноват он, не надо трогать грязными руками… Видят Боги, Мадара не вырубает ее сразу и не приводит в себя затрещиной только потому, что она предназначенная. Рука не поднимается влепить ей отрезвляющую пощечину, чтобы вспомнила, с кем говорит и как говорит. Не поднимается и не поднимется — это ведь предназначенная ему девчонка. Наверное, только поэтому в нем все еще живет вяжущее язык терпение. Или, может, он просто ошеломлен этим напором? Откуда в ней, крохотной, щуплой и тонкой столько звука? Рука нервно дергается, и предназначенная это замечает, сразу находит этому объяснение. — Что, ударите? Бейте! — выдыхает она ему в лицо (гораздо ниже) с такой ненавистью, что сводит скулы. — Но не мелочитесь — хорошо приложите! Или вообще убейте. Да, лучше убейте! Мадара Учиха до этого момента никогда не видел свою предназначенную. Но, такое ощущение, что она видела его уже не раз. Иначе откуда эта непонятная ему агрессия, эта непоколебимая уверенность в том, что он может ее убить? Кем бы ни была эта девчонка, ей не хватает ума открыть глаза и присмотреться — ее еще никто не тронул и даже не пытается. И он сам стоит, как в чем-то повинный, и слушает это в свою сторону. Руки чешутся приложить ее об стену госпиталя — легонько, чтобы просто в себя пришла, но Мадара знает, что не сможет. На человека, спасшего его брата, у него не поднимется рука. …не в ближайшие пару часов. На предназначенную — никогда вообще. — Замолчи, — умея обрывать, он не понимает, почему об этом забыл. — Куда ты собираешься уйти? И без того бледное лицо вообще выцветает. Она смотрит на него потеряно, испуганно, словно видит впервые, вертит головой, подтверждая его мысль — идти некуда. Она появилась из ниоткуда и может исчезнуть вникуда — вот о чем думает Мадара. Разве он может ее отпустить? Для простого человека — эгоистично, для главы клана — позволительно, но он думает, что даже не будь она его предназначенной… все равно никуда бы ее не отпустил. Она — ирьенин, и это важнее мистической предназначенности, важнее вспыхнувшей на лице Изуны неприязни, важнее недовольства соклановцев. По сравнению с ней их клановый лекарь и его ученики — только-только начавшие изучать медицину дети. И если бы ей была нужна защита, помощь и дом, Мадара бы это ей предоставил. Но ей ничего из этого не нужно, она хочет вернуться к себе домой, откуда выпала вся в слезах, ожогах и драной одежде. Эгоистично и безжалостно — но Мадара приковывает ее к себе и своему клану, не оставляя шансов. Ее домик — около госпиталя. Там давно никто не живет, но атмосферу жилого помещения посланные служанки наводят за пару часов. Мадара проходит по дому сам, до того, как там появляется его новая владелица, осматривает комнаты, сам не зная, зачем. Дом дышит приятным запахом старого дерева, под босыми ногами поскрипывают темные доски, через раздвинутые седзи видно ясное фиолетово-синее небо. Мадара разворачивается к выходу. Вытаскивать информацию из человека (или из Сенджу) он умеет, но из этой тщедушной девчонки не вытаскивает ничего, кроме откровенного вранья. Она пользуется тем, что он не может причинить ей вреда, знает, что он не может применить к ней гендзюцу, и лжет ему в лицо. Мадара умеет распознавать ложь. В его глазах — сила, которая и не такое подгоняет под власть руки. У нее дрожат губы, но она все равно выталкивает через них какую-то дикость вроде путешествия сквозь параллельные вселенные. Единственное, в чем правда — она никак не связана ни с Хаширамой Сенджу, ни с Тобирамой Сенджу, ни с какими-то другими кланами. У нее нет никакого тайного задания, нет никакой миссии по уничтожению Учих, на что надеется Изуна (этому только дай волю). Сакура Харуно не врет, говоря, что не желает никому тут вреда. В ее «никому» он явно не включен. В его кабинете, где уже смеркается, она смотрится напряженной и крохотной, такую хочется спрятать за сотней дверей — чтобы никто не добрался. Мадара не знает, через что она прошла, и точно не узнает. Девчонка скорее отгрызет себе язык — уже готова себя хоть кистью заколоть, только бы ничего не сказать. Все, что он может — это давить на нее ки и взглядом. Впрочем, часть правды она говорит. — Я тут совсем одна. Мадара видит ее глаза, их тоскливая зелень прикрыта веками. Сгущающиеся сумерки в его кабинете кутают ее фигуру туманным плащом, высвечивают волосы до пепельно-серого. И в этой крохотной и хрупкой, по-детски маленькой фигуре (по сравнению с ним, конечно) ему видится что-то уязвимое, беззащитно-трогательное. Мысль наложить на нее гендзюцу давит на плечи, но сам он этого сделать не может, а позволить кому-то вместо себя, — не даст. — Никто тебя здесь не тронет. Делай, что ты умеешь. Лечи. Не пытайся сбежать или причинить кому-то вред, — он пропускает короткую, но многозначительную паузу. — Поняла? Она кивает медленно, не смотря ему в глаза, ежится в полусумраке. Уже что-то. Харуно Сакура отличает больных от симулянтов (а их на порядок больше), ладит с любопытными детьми, умеет лечить старые ранения, переломы, ожоги... Присматривающие за ней соклановцы отмечают ее доброжелательность. Но Мадара, заходящий в госпиталь вместе с Изуной, видит ее колкие и ледяные, как припорошенная инеем трава, глаза. Что же. Пусть так. Она, хотя бы, в этом предельно честна. И все-таки она сбегает. Подбирает удачный момент — когда Мадара собирает отряд для нападения на Сенджу (руки так и чешутся) — и сбегает. Как умудряется выскользнуть из-под охраны, которую он к ней приставляет — вопрос, на который даже эта охрана не знает ответа. Мадара обнаруживает ее исчезновение случайно. Всего лишь потому, что одним неясным порывом разворачивается в госпиталь после возвращения. Никто из соклановцев не ранен — бой был отвратительно пресным, и даже Хаширама как-то утратил свой пыл, не видя рядом с ним Изуны. Изуна — как он-то не уследил? — выглядит виновато, смотрит исподлобья и цедит: — Я говорил тебе. — Я говорил тебе смотреть за ней, — жестко пресекает это Мадара и закрывает глаза, пытаясь взять себя в руки. Не сказать, что он не ожидает такого. Но все-таки вера в брата и в своих же соклановцев сильнее, чем тонкий укол подсознания: как появилась, так и сбежит. Мадара с нарастающим гулом в висках вынужден собрать отряд и возглавить поиски. Она не должна уйти далеко. Что-то внутри него бьется — остро, с хрустом: только бы не в сторону Сенджу. Соклановцы, видя его лицо, напрягаются, и надо сказать, напрягаются справедливо. Мадаре хочется открутить предназначенной голову, и по лицу, видимо, это желание читается. След ее чакры он находит легко — но он настолько отрывистый и слабый, что кажется старым. Мадара находит объяснение: у ирьенинов отличный контроль чакры. Минимальный расход. Сейчас это не то, чему он может радоваться. В груди скручивается черный колючий жгут. Когда следы пропадают, Мадара не теряется. — Прочешите лес. Кто найдет — подайте дымовой сигнал, — коротко бросает он и исчезает в густой листве, не сворачивая с взятого ранее направления. Что-то подгоняет его, грызет самоконтроль, подпитывает внутреннее пламя злостью. Готов ли он поддаться? Вот сначала найдет, а потом — посмотрит. Мелькающие под ногами кряжистые ветви деревьев ведут его дальше, ближе к сбежавшей глупой девчонке. Мадара надеется на это, сверкает шаринганом, стараясь высветить себе впереди хоть что-то — но он не Хьюга. Не удивительно, что он находит ее сам, а не видит взмывший над макушками дряхлых деревьев дымовой сигнал. Сначала что-то с треском взрывается, злое, жестокое, застилающее глаза мраком, когда в просвет между листьями, снизу, он цепляется взглядом за мягкий нежно-розовый отблеск. Он подобрался близко. А насколько близко подобраться к границе Сенджу, зайдя с севера, могла она… Тонкая шея под его пальцами проминается. Шорох впечатавшегося в дерево тела приводит Мадару в чувство, и он ослабляет хватку. Девчонка брыкается, пинается, пытается даже извернуться и укусить. Живая. Ж и в а я. В одном слове столько облегчения, сколько Мадара испытывал только от здорового вида Изуны. Не меньше — точно. Волосы она прячет под темную повязку, но пара прядей выбивается — вот что ее спасло. Мадара вспоминает свое удивление такому цвету и признает: отличный цвет. — Чего тебе не хватало? — вкрадчиво спрашивает он, не отпуская, и смотрит в злые влажные глаза. — Я не запирал тебя, позволил ходить, где хочешь, общаться, с кем хочешь. Все-таки стоило дать Изуне тебя допросить? Может, вернуть в карцер? — Может, просто стоило меня отпустить? — хрипит она, держась за его запястье обеими ладонями. — Я не ваша игрушка! — Игрушкой ты была бы у Сенджу, — рявкает он ей в лицо, не сдержавшись, — минут через десять! Если бы я тебя не нашел! Ее светлая кожа белеет до кипенного оттенка. Она понимает, о чем он говорит, и неуютно ежится, сверкает подозрением, снова пытается освободиться. Только в этот раз не чтобы сбежать, а чтобы как-то разорвать расстояние. Дать ей сохранить хоть каплю достоинства — роскошь. Особенно после того, как она вытерла ноги об его доверие. — Убил, если бы мог, — холод в голосе морозит собственное горло и не только его. Девчонка скукоживается, дышит быстро-быстро; ее пульс под пальцами скачет, дрожит, как и хозяйка. Тонкую шею — сжать чуть крепче и посмотреть, как Сакура Харуно трепыхается и хочет сделать вдох. Мадара и этого не может, только и смотрит в ядовитые и едкие, уязвленно-влажные, глаза. Отпускает. Пальцы едва разжимаются. Теплый и мягкий след чужой кожи греет, кажется, даже сквозь перчатку. Она смотрит недоверчиво, потирает шею рукой, проходится по фиолетовым пятнам от его пальцев своими, поджигает зеленый огонь на ладони. Замахивается коротко, метя в грудную клетку. Мадару зацепляет только отголоском, но и отголосок отправляет его в близрастущий дуб. Спина хрустит. От второго удара он уходит резко. Земля вспучивается, как от землетрясения, раскалывается. Эффект неожиданности потерян. Девчонка уже не может застать его врасплох. Не успевает по нему попасть. Но все равно бьет. Крушит все, что попадается под хрупкий маленький кулачок, злится. Мадара уворачивается — это несложно. Ее скорость неосопоставима с его. Он может скрутить ее, пока она замахивается. Но она замахивается снова и снова, концентрируя чакру в руках и выпуская ее наружу настоящим природным бедствием. Со стонами и кряхтеньем рушатся старые деревья, рассыпаются в труху, земля идет трещинами, даже воздух густеет, чтобы прогнуться под чужой ладонью. Она пытается достать его всерьез. Но, видимо, понимает, что Мадара может увернуться от всего. Только поэтому связь ее никак не может окоротить. Только поэтому Мадара не переходит в нападение сам. Небо рыжеет, становится масляным, и солнце по нему сползает за горизонт медленно и вальяжно. Она все еще пытается напасть и ударить. Еще не выдохшаяся, но уже доведенная до крайней стадии бешенства. Вот-вот заскрипит зубами и сотрет их в костный порошок. Соклановцы благоразумно не подбираются ближе, чем на сотню-две метров, прячутся в листве и следят. Мадара, достаточно уставший после Хаширамы, после этой скачки не сильно теряет прыткость. Но останавливается ровно в тот момент, когда маленький и кровавый кулачок летит ему прямо в грудную клетку. Бей, ну? Сколько ей силы стоит замереть, остановить руку у самого доспеха, Мадара не знает. Но по ее бледному и влажному от пота лицу видно, что достаточно. Девчонка дышит тяжело, зло, опускает трясущуюся руку. На землю капает темная кровь. — Стало легче? — Мадара вздергивает брови, смотря на нее тяжело, прибивая взглядом к искалеченной земле. Харуно Сакура с ненавидящим лицом топает ногой, раскалывая пространство рядом с ними надвое, разворачивается к нему спиной и бредет к собственноручно поваленному дереву, падает на него и закрывает лицо трясущимися руками. Он одним движением руки отсылает собравшихся вокруг соклановцев обратно, в поселение. Ему не нужна помощь для того, чтобы справиться со своей предназначенной. Уж для кого, а для него она опасности не представляет. — Вставай, — требует он, нависая тенью над усталой и сломанной фигурой. — Пора возвращаться. Харуно Сакура вздергивает голову, отлепляя от нее руки, смотрит на него с искрящей на зеленой радужке ненавистью и не шевелится. Тыльная сторона ладоней и запястья в кровавых подтеках. Осевшая на влажном лице пыль. Растрепанные волосы и грязная одежда — и где достала штаны? Мадара, смотря на нее, не может понять: кто научил ее так применять чакру? Все удары отточены (пускай и проходили мимо) — это видно. Контроль идеальный, словно под эту манеру вести бой. Манера для девушки странная — в лоб. Он встречал женщин-шиноби, и их оружием были яды, иллюзии, изящные иглы-сенбоны, легкие катаны, лески с взрыв-тэгами, но не свои кулаки. Ирьенин, который не щадит свои руки. — Кто учил тебя? — спрашивает он, отходя от прежнего требования. — Вы не знакомы, — предназначенная, видя выражение его лица, все-таки отвечает, пускай и неохотно, тонко добавляя: — И не познакомитесь. — Он мертв? — Мадара следит за ее реакцией внимательно, поигрывает кунаем в ладони. Девчонка опускает голову, странно вздрагивая, и вытирает ладонями щеки. Плачет? — Я должна вернуться, — твердо говорит она, не ответив. — Ну хватит, — равнодушно отмахивается от ее непримиримого упрямства он и протягивает руку. — Пора возвращаться, скоро начнет темнеть. — Я не собираюсь возвращаться, — в ее глазах упрямство приобретает цвет зелени, и Мадара понимает, что этот цвет навсегда останется для него ее отблеском, — с вами. — Без меня тебе некуда будет пойти, — он потрясающе спокоен, хотя еще совсем недавно, когда искал ее в клановом лесу, был готов обрушить на ее голову пару огненных шаров. — Ты это знаешь. Я это знаю. К чему этот побег? Чего ты хочешь добиться? — Да вы издеваетесь! — вскрикивает она, мигом вскакивая с дерева и запрокидывая голову, чтобы смотреть в лицо. — Я вам сто раз повторила, что хочу вернуться домой! Мне ничего от вас не надо! Вы мне не нужны! И я вам тоже! Ваш брат жив, если заключите мир с Сенджу — ирьенин не понадобится, и все будет хорошо! Мадара смотрит на нее не с позиции главы клана, от которого она сбежала, которому нужен ирьенин, который готов удерживать ее рядом, даже если она против, а — внезапно — с точки зрения обычного человека. Лицо у нее землистое, осунувшееся, с заострившимся подбородком, а залегшие под глазами тени напоминают ему — его после ранения Изуны. Он не знает, стоит ли показывать ей ту толику сочувствия, на которую он может быть способен. — Разве ты можешь вернуться? — вместо сочувствия Мадара жалит в больное, кривится холодно и с каким-то ехидством наблюдает, как бледное лицо вытягивается. Но девчонка не взрывается, опускает плечи и кусает тонкие губы. — Я найду способ, — наконец-то говорит она и ежится, обнимает себя руками, смотрит искоса. — Где его будешь искать? — это даже смешно, и Мадара едва удерживается от смешка. — А вам какая разница? — девчонка хмурится и даже отходит на пару шагов назад. — Вы меня отпустите, а я дальше сама. Этот разговор ни к чему не приведет. Мадара усмехается тонко, отдергивает с запястья ткань одежды, показывая ей ее имя, поселившееся на коже мягким росчерком. — Смирись, — советует он и движется вперед. Она не успевает отшатнуться и обмякает, падая ему в руки. Прислоненное к груди тело кажется ему похожим на сухую ветку — надавишь и треснет. Поэтому он с ней осторожен, а не забрасывает на плечо, как мешок. Пара дней в карцере помогут ей немного прийти в себя.