значит ты уже большой

      Бабье лето было ненавистной порой еще с самого детства. Эти солнечные дни сами по себе были вероломным посягательством на его любимое время года - осень. Руслан не любил жару. Он пытался спрятаться от нее дома, отвлечься на книги или музыку. Обычно. Сегодня жара проникла в комнату, лишила последних сил, и все, что он мог, это полулежа пялиться на копию картины, придавленный голодом и ленью. Мать повесила это убожество в гостиной на самом видном месте еще в прошлом году, с гордостью так ляпнув: "Руслан, встречай, "Офелия" Россетти!". Но Интернет — великая сила, и достойной выставки не получилось. Ему пришлось огорчить мать тем фактом, что, кажется, продали ей не репродукцию большого искусства, а типичное излияние русского гения в лучших традициях базара. И все же рыжая женщина так и осталась висеть на стене. У нее были большие глаза. И взгляд был куда-то сквозь, в пустоту, как на русских иконах.       Куда-то туда, где, наверное, были сейчас они.       Девочки, которые повесились в школьном спортзале.       Они обе учились в его параллели, но Руслан едва ли мог вспомнить их лица, а имена и вовсе узнал только после всей этой истории.       Их обнаружила техничка, старая цыганка. Бегала потом по школе, кричала что-то на своем, махала руками. Руслану почему-то больше всего было интересно, как они там висели. Статично или покачиваясь, как маятник Фроуда. Соболев говорил, что они были голые. Совсем, в чем мать родила. Но Соболеву Руслан не верил. По его мнению, тот был дебил.       Тушенцов был рад. И каждый раз ловя себя на этом затаенном чувстве, пытался себя пристыдить. Хотя бы ради приличия. Но их на три дня освободили от занятий, и эти внезапные выходные так удачно совпали с этой мерзкой знойной порой, что Руслан не мог радоваться. Дома на него дул старенький вентилятор, а в школе и черт бы сдох от жары.       Но думать об этом было нельзя. Неправильно это. Если честно, он совсем не понимал, почему нужно отгонять все эти мысли. Хотя, точно, смерть - это серьезно. Так зазубрилось с детства. Хотя и при мысли о ней его охватывало беспокойство, он был не в силах осознать факт чьей-то смерти. Ее реальность. Прозаичность. Да и нужно ли думать об этом? Нет, и казалось, дед, препод, отец - весь жизненный опыт должен был привить ему эту необходимую привычку. Но до него не доходило. Руслан как будто не понимал, что все они мертвы. Они где-то есть, просто не рядом с ним.       Желудок снова скрутило. Парень поморщился, и начал вспоминать, куда закинул свой портфель. Нужно было наконец собраться и пойти в магазин, иначе он помрет с голоду прямо здесь и прямо сейчас. Руслан вдруг расплылся в улыбке: ему стало любопытно, будут ли объявлены выходные, если он сдохнет вне школы?       И на улице понял, что небытие не такая уж и плохая альтернатива этим 34 градусам.       И каждый в магазине согласился бы с ним. Люди стояли распаренные, покрасневшие. Все старались не касаться друг друга, но липким будто стал сам воздух. Руслан напрягал память, силясь вспомнить, какое мороженое здесь вообще продается, потому что выйти из очереди было фатально. Его место займут, придется встать в конце и провести в этом вонючем помещении еще пару мучительных минут. Мороженое было в дальнем углу, уповать приходилось лишь на свою память, часть которой давно смыло флешем. Ущерб голове оказался и правда велик, потому что выудить что-то из сознания оказалось сложнее, чем думалось. Он копался где-то в своих мыслях, когда кто-то резко пихнул его сзади. Руслан дернулся, с языка почти сорвалось оскорбление, когда его ухо обдало вязким теплым воздухом: —  Какая встреча, Тушенцов. Ты хоть на одно занятие собираешься притащить свою пятую точку, или мне уже пора вести тебя за шкирку в администрацию?       Вроде угроза, а интонация, как у мамки. Руслан хоть и удивился, но к неожиданному собеседнику повернулся спокойно. Тот оказался его учителем физкультуры. Стоял последний после Руслана в очереди, практически у дверей тесного магазинчика. — А вы ваще кто?       Препод хлопал ресницами, прямо как бабы в мультфильмах. — Ты охуел?       Руслан нахмурился и взглядом показал физруку на очередь. — Я вас не знаю, я буду кричать.       Конечно, он знал. В десятом классе он был на уроках физкультуры три-четыре раза. Посидел на скамейках, пару раз подтянулся. Вроде, сдал какой-то зачет. На два, но сдал же. А этот мужик в форме адидас постоянно орал, что не допустит к переводу в следующий класс, что будет жаловаться на него в администрацию. Орал, кстати, знатно. Такого бы в оперу отправить играть в "Борисе Годунове". Но Руслан не предложил. Он подозревал, что слуха у мужика этого нет, таланта ноль, и прочувствовать великое искусство оперы алкашам с улицы, увы, не дано.       Препод сначала смотрел с ахуем, а потом разозлился явно. Нахмурился, аж вены показались. Стал похож на петуха перед дракой. Руслан чуть не заржал с такой ассоциации. Сдержался. — Слушай внимательно, чепушок обнаглевший, ты доигрался. Если ты в этом году хоть раз, слышишь меня, хоть раз пропустишь мои занятия, хрен тебе, а не допуск к экзаменам. Будет тебе 18, я добьюсь того, что тебя из школы выпрут без пожеланий хорошей дороги. Ты мне за три года прогулов пахать будешь, мелочь. Ты все услышал?       Руслан отвернулся. Лучше сделать вид, что он не понимает, о чем речь. Если честно, он даже не помнил, как мужика этого вообще звать. Помнил только, что по-дебильному так, по-даунски. Отчество было то-ли Валентинович, то-ли Валерьевич. А может и нет. Это было не очень важно, на физру он идти все равно не планирует. Классная всегда договориться за него на троечку, за какие-нибудь доклады про лыжный спорт или Олимпийские игры, которые сама тренеру и передаст. И справку, естественно, о том, что Тушенцов болен смертельно и не может бегать ваши километры.       Руслану казалось, что на них все в магазине поглядывают.       Препод шумно дышал ему в затылок, и разговор, видимо, продолжать был не намерен. Гордый, ну и похуй. Хер с ним, в следующий раз небось увидит эту рожу колхозную только на своем последнем звонке.       Дома он понял, что забыл купить мороженое, и пнул свой стул.