значит ты уже большой

      Не то, чтобы Руслан был совсем мудаком. Но слезы одноклассниц и молоденькой учительницы литературы его мало трогали.       Пустота. Это было первое, что он увидел, проснувшись. Комнату залил тусклый, холодный свет, наводивший на него какое-то хорошее спокойствие. Краем уха Руслан улавливал шуршание утренних программ и шипение сковородки - у матери был выходной. Еще рез минуту нос начал щекотать приятный запах стряпни. Он мог представить себе эту картинку до мельчайших деталей, то, как мать, стоя у плиты и оперевшись одной рукой о ближайший комод, пытается расслышать все советы для домохозяек и не спалить яичницу. И Руслан действительно видит это, входя на кухню. Тогда мать отвлекается от всего, от программы и от (самой безвкусной на свете) яичницы, чтобы тепло улыбнуться и пожелать ему доброго утра. Он отвечает ей совершенно тем же, и на душе становится как-то правильно. Он идет заваривать кофе, вдыхая успокаивающий горьковатый запах. Матери наливает в белую фарфоровую чашку, себе - в термос. Она ставит перед ним завтрак, а потом, легко касаясь плеча, напоминает о том, что нужно прослушать гороскоп на сегодня.       И Руслан кивает, хотя слабо верит в эту чушь. Просто хочет, чтобы было правильно.       Эта мягкая привычная рутина его успокаивала. Он хочет, чтобы так протекал каждый его день. Вся жизнь.       В прихожей он видит свою осеннюю куртку, висящую около зеркала. С минуту он думает о том, чтобы сказать матери "спасибо" за заботу, но вместо этого просит закрыть дверь и уходит.       Он вышел в сентябрьскую прохладу и жадно вдохнул густой влажный воздух, млея от запаха дождя и земли. Наконец-то он чувствовал осень. Можно было дышать по-настоящему и не щуриться.       Он по привычке закурил по дороге. Озирался вокруг, радовался, вертел мысли о предстоящем дне, о том, что нужно будет сбегать в желтый ларек за новой пачкой после школы, заскочить к Кашину в гости, он думал о том, что пока не выпал снег, нужно гулять, гулять, гулять, чтобы за снежные месяцы не вылетело из головы то, как приятно ходить в кроссах по голому асфальту. Свободно. И может быть, сегодня у него получится что-то написать, пару строк, какую-нибудь мелодию. Предчувствие чего-то хорошего покусывало его душу.       Школьный двор оказался пуст. Ожидаемо. Он пришел поздновато и, наверняка, уже опоздал на первый урок. В общем-то, проблемой для него это не было, он может где-нибудь отсидеться, может пойти покурить. Он бросил бычок под ноги и поднялся по лестнице ко входной двери.        Прямо рядом со входом, под значком «курить запрещено» висела новая табличка:

«УСТАНОВЛЕН ПРОПУСКНОЙ РЕЖИМ».

      Руслан нахмурился от категоричности этих черных букв на белом пластике. Предварительно оглянувшись, дернул дверь и вошел.        И понял, к чему все это было. Теперь школоту помимо мерзких грязно-розовых стен в фойе встречали турникеты. Не такие, как в метро, первоклашке пришлось бы всего лишь наклонить голову, чтобы пройти под ними. Экранчики мигали запрещающе красным светом. Руслан огляделся: помещение, как и двор, было пустым, на вахте никого не было. Он порыскал еще взглядом по всему помещению в поисках старенькой вахтерши, и если бы не открытые двери раздевалки, вовсе бы подумал, что их траурные выходные решили продлить. Он уже думал пролезть под этой хреновиной, когда краем глаза заметил, что к нему бежал какой-то незнакомый сухонький дед с пультом в руках. Он судорожно жал на кнопку, но что-то заело. — Может, я снизу пролезу?       Тот покачал головой и что-то проворчал в свои сталинские усы. Начал кивать куда-то головой. И Руслан увидел — камера.       Турникет сдался и, противно пропищав, пропустил Тушенцова внутрь.       Руслан пошел к стенду с расписанием, временами исподтишка поглядывая на деда, который запирал главную дверь на ключ. Это было неприятно. Что-то менялось. И меньше всего Тушенцов сейчас хотел каких-то перемен, непредвиденных, неудобных. Не в последний год его обучения в этом месте, пожалуйста. Он искал глазами расписание своего класса, заодно пытаясь подавить нарастающую тревогу в груди. Поводов для волнения немного. Дышать. Просто он будет ходить на перекур с Кашиным, у которого есть пара-тройка ключей от окон на первом этаже, а в туалете в северном крыле, на третьем, сигнализация вообще не работает. Осталось узнать, где еще установили камеры и все ли из них работают.       Перспектива раздавать свои сигареты тем, кто не удосужился купить сам, а потом слушать комментарии относительно задницы какой-нибудь Марины, его не прельщала.       Необходимость кооперироваться с группой пацанов из «б» доставляла ещё большие неудобства. И все же сразу после второго занятия он отправился на поиски своего рыжего друга. Руслану было необходимо увидеть Кашина. Возможность остаться совсем без затяжки на протяжении всего школьного дня его не прельщала совсем.       Вся ситуация раздражала.       Он вошел в класс до звонка, минуты на две раньше. И похоже слишком шумно закрыл дверь: молодая учительница по литературе резко обернулась и Руслан увидел ее распухшее лицо, красные от слез белки. Она едва слышно поздоровалась со всеми, написала задание на доске и снова села на свой стул в углу. И оставалась там весь урок, уткнувшись лицом в ладони. Руслан огляделся: одноклассники не перешептывались, все потупили глаза, кто в телефон, кто в свои тетради.       Стало так очевидно то, что за выходные никто не успокоился.       Руслан вертел в руках карандаш, поглядывая то на двери, то на учительницу. Опущенные плечи, спина так слегка-слегка вздрагивает, изящные пальчики прикрывают лицо. Тиссо бы этот вид понравился. Можно принести мольберт, планшет и прямо сейчас начинать рисовать портрет Девы Марии или Магдалины, что-то из сюжетов про дни смерти Христа. И, конечно, не забыть отобразить на полотне Владимира Владимировича, который поглядывал на подрастающее будущее страны, подвешенный над доской в милой рамочке.       Нужно было приступать к заданию, но в голову все лезла собственная комната, бесконечные, однообразные этюды и запах сладкого чая. К горлу подкатывало чувство тошноты. Он сдал пустой лист.       Он просто слишком впечатлительный мальчик, который очень рад тому, что его учительница по литературе такой понимающий и такой же впечатлительный человек.       Из чьих-то разговоров он выловил, что похороны назначили на пятницу и сразу прикинул план побега. Можно было мечтать о хорошем субботнем дне. И у него бы поднялось настроение, если бы не заупокойные лица всех окружающих, из-за которых пришлось постоянно торчать около окон, глядеть на улицу, деревья, на чьи-то немытые головы, а потом скорее заходить в кабинет. От пустоты коридоров хотелось скорее скрыться. Руслану даже хотелось, чтобы все отсутствующие резко нагрянули на занятия, и ему бы не пришлось чувствовать той сопричастности с местными овощами, к которым его толкала вся эта малочисленность. А еще ему очень хотелось плюнуть в лицо Соболеву, который ходил и успокаивал всех лиц женского пола, играя то бровями, то собаку.       Его давила вся эта тишина. Какой-то шум доносился только от пятиклассников, похожих на стаю бегающих ранцев на ножках. У них были живые глаза. Своих ровесников Руслан уже не могу видеть - насмотрелся. Уже после одного часа в компании этих пустых лиц возникало непреодолимое желание отбыть в иной мир.       Он застал рыжего с Лизой, недалеко от выхода. Еще не дойдя друг до друга, они обменялись встревоженными взглядами. Обновления в школе не понравились никому.       Но Кашина, казалось, только турники с камерами и напрягали. На нем не было скорбного отпечатка тоски. И именно поэтому сегодня в школе он выглядел чужим, тем самым неправильным гостем, которому не хватает такта вписаться в интерьер. Лицо его выражало только обычное недовольство и резкость. Таким он и был всегда. Из-за одной пьяной речи Руслана, впрочем, многие считали его моральным инвалидом с признаками аутизма. Кашину понравилось. С тех пор он этот образ старательно поддерживал. Сам Руслан для него был излишне беспокойной малышкой, которой срочно нужно курнуть чего-нибудь покрепче да расслабиться. Так и выражался.       Со стороны они были друзьями. Наверное, хорошими. Но вряд ли кто-то из них мог подобрать хоть малость подходящее название для их связи. В них не было желания ни стать ближе друг к другу, ни быть ближе. Но, хотели они того или нет, они были близки, на каком-то интуитивном уровне, порой видели друг друга насквозь и, казалось, знали практически все. Или хотя бы догадывались. О многом. Это заставляло их держаться вместе, не разрывая старых отношений, и сторониться, пытаясь скрыть что-то, остаться на безопасном расстоянии. Лишь бы не чувствовать себя уязвимым. В компаниях же оба находились на одной волне лицемерия. Раньше. Руслан больше не повторял ошибок.       Тушенцов был уверен в преданности Кашина больше, чем в самом себе. Верил в обеспокоенность светлых глаз, верил редкому виноватому выражению лица. И если бы прямо сейчас Руслан попросил у того ключ от одного из окон, даже насовсем, тот бы не зажидил. В этом была еще одна чисто личная заинтересованность в сохранении тонкой близости с Даней. Но намекнуть об этом стоит позже, ведь сейчас они общаются не так много, показаться слишком наглым не хотелось, хотя Руслан знал, что ему можно. Но все же за услугу придется из приличия заплатить хотя бы радостным ебалом. А он не мог.       К тому же, Руслану не хотелось, чтобы Даня снова понял его неправильно. Обрадуется ведь.       Они втроем вылезали через окно без курток, потому что гардеробную теперь тоже запирали на замок. Сейчас снаружи можно было ходить хоть в рубашке, но зимой это могло стать проблемой. Придется носить с собой что-то потеплее.       Руслан пошел первый, нащупал пачку в кармане, а потом вдруг засмотрелся на то, как Кашин помогал Лизе слезть с подоконника. Та мешкалась, хотя Руслана привлекло не это. Даня изменился: еще год назад он проворчал что-то вроде "да не ссы, епта бля". А сейчас терпеливо ждал. Подал руку, помог спуститься на треснутый асфальт, даже вроде придержал за талию. Руслану даже показалось, что Даня улыбнулся, когда девушка только коснулась кедами земли. На лицо рыжего нашло такое мягкое домашнее спокойствие, почти блаженное, от которого и следа не осталось в тот миг, когда они с Русланом встретились глазами. У Тушенцова что-то в душе перевернулось от всей этой картины. Он приподнял брови. Кашин отвел взгляд. Руслан натянул на ебало улыбку: Руслан улыбнулся: — О, мой Ланселот! — произнес он и, обняв сам себя, театрально взглянул ввысь, — как я тебе благодарна! — Ну ты и пидор, — пробубнил Кашин и направился к дому напротив, тот самый, который не было видно из окон школьной администрации. — Ох, если бы ты меня так за талию держал, то может быть…       Тушенцов был уверен, что Кашин не повелся. А Лиза все равно не заметила. Она смущалась и, закурив сразу по пути, смотрела в сторону, давая понять, что совершенно не намерена общаться с этими идиотами. — Может быть мы были бы ближе.       Руслан смотрел вперед. Ему не нужно было наблюдать за лицом Кашина, чтобы узнать его реакцию на эти слова.       Место для перекура было грязным. Что-то в этом мире никогда не меняется. Они шли к выкрашенной стене, Руслан смотрел под ноги, не горя желанием наступить на что-то неприятное. А еще потому что чувствовал на себе взгляд Дани.        Дворники здесь проходили редко, так что исторических реликвий, вроде бутылки, торчавшей из-под земли года четыре, здесь было много. Жаль, что по стене прошлись краской. Раньше там сияли следы любовных переживаний, смешная надпись «Юра пидор» и чья-то кровь. В общем, вся жизнь учеников их родной школы. —О, кстати, Русик, — Даня приторно улыбнулся, как на собрании перед школьными учителями, — прикол хочешь?       Руслан, закурив, перевел скучающий взор со стенки на своего товарища. Эта фраза заставила вспомнить весь тот бред, что обычно следовал после. Но он кивнул.       Даня приободрился. Он любил рассказывать что-нибудь грязное именно с таким видом ебаного хуилы. Руслан заметил, что Лиззка наконец-то подняла на них взгляд. Голову вскинула резко, вздрогнула всем телом. Будто бы испугалась. Похоже, «прикол» этот уже знала. В глазах ее читалось неодобрение, губы сжались. Кашин то-ли этого не заметил, то-ли наплевал, и она отвернулась совсем. — Алинка, которая повесилась тогда, — он подошел вплотную, заговорил тише, так как всё же не хотел беспокоить девушку, — прикинь, у нее какие-то мутки были с физруком. Мне подруженция ее рассказала, можешь у Даши спросить. Она тоже в курсах.       Физрук. Руслан совсем про него забыл. В голову лезла сцена в магазине. Захотелось чертыхнуться, потому что повел он себя тупо, это было самое худшее место и время для демонстрации его актерского мастерства. Ему не стоило провоцировать учителей. Могли начаться звонки матери, Руслан хотел этого в самую последнюю очередь. Поэтому старался: искал подход к каждому преподавателю, мягко нащупывая грани дозволенного. И держаться этих границ. Это было золотое правило.       С физруком оно не работало.       Невозможно. Руслан не хотел искать какой-то подход к человеку, с которым у него него не могло быть каких-либо отношений. Это было выше его сил. Это было выше его достоинства. Зачем? Он был уверен, что тот к концу года пропьет все серое вещество у себя в голове и даже имени Тушенцова не вспомнит.       Тащить в богомерзкую раздевалку, в которой аж стены пропахли носками и потом, тесниться там с телами одноклассников в совершенно жутком галдеже, под резкие крики какого-то мужика выполнять бессмысленные движения, от которых потом несколько дней будет болеть все тело. Нет, Руслан был готов благородно отказаться от такой золотой возможности, полностью отдавая внимание физрука тем, кому хотелось и бегать под чьей-то указкой, и потеть в душном зале.       Так себя и успокоил. — Даша сегодня не пришла… — Руслан смотрел на Лизкину спину, — Что за мутки?       Ехидная лыба не сходила с его веснушчатого лица. — А сам как думаешь?       Физрук потрахивал одиннадцатиклассницу. Как интересно.       Даши не было, так что химию Руслан прогуливал один. Не то, чтобы он особо любил компании, особенно сейчас, но уже как месяц, а то и больше, Каплан увязывалась за ним. И он даже дал на это негласное разрешение, шутил о том, какое пагубное влияние его персона оказывает на ее поведение и посещаемость, хотя чувствовал, что был к этому непричастен, просто под руку попался. Даше патологически хотелось болтать, и Руслан не заметил, как то, что его раздражало в других людях, стало так привычно. Он редко вслушивался в поток девичьих мыслей, но его успокаивал ее мягкий, негромкий голос. И сейчас ему этого отчаянно не хватало.       В библиотеке его всегда принимали тепло: наливали чай, угощали бубликом. Старая библиотекарша порой даже отпрашивала его с некоторых занятий под предлогом помощи с книгами, тяжестями, но Руслан пользовался этой привилегией едва ли пару раз в год. Знал, что если администрация заметит, то опция и вовсе исчезнет. Он прошел в отдел зарубежной литературы и уселся на стул, который служил тут вместо стремянки, для доступа к книгам на высоких полках. Все покрылось сереньким слоем пыли. Сюда редко кто-то заходил, оно и ясно - это зрелище нельзя было оправдать даже фразой «мало, но со вкусом». Диккенс, конечно, Дюма, два томика Золя, Шекспир, Гете и, куда же без него, Гюго. Набор образованного советского гражданина. Ему было почти жалко тех, кто мог наведаться сюда попытать счастья с лирикой Кавафиса. Он, впрочем, сам много лет назад зашёл сюда в поисках Осборна.       Руслан листал «Жерминаль», глядел на неловкие иллюстрации. Это увлекало больше, чем реакции полимеризации. Он, правда, так-то был не совсем в курсе того, что проходили его одноклассники. Еще в прошлом году договорился с химичкой. Она была женщиной понятливой, у которой, кажется, был больной сын. Жалеть мальчиков ей было не впервой.       В библиотеке было тихо по-привычному. Руслан надеялся отдохнуть, но расслабиться не получалось, он все прокручивал и прокручивал случай в магазине. Все это дерьмо было жутко забавным. Препод трахает ученицу, ученица вешается в спортзале, турникеты, камеры, спортзал, физрук — все вертится перед глазами, поверх мелких печатных букв. Смерть Алины была слишком демонстративна и не хотела вписываться во весь этот будничный водоворот.       Руслан пытался вспомнить, как его физрук выглядел в тот раз, в магазине. Взгляд, эмоции на лице, движения рук, тела — хоть что-то. Он был внимателен к таким мелочам, но почему-то не тогда, не в те минуты. Тогда Тушенцова просто раздавило напористой интонацией и волнением. Волнением. Волнением. Смешно волноваться перед кончеными. Вспомнить удалось только глупый, почти детский принт на футболке. В словах, точнее, в матерной тираде, не было ничего, кроме злобы и неприкрытого раздражения. Прозаично, никакой мистерии. Ничего ни в жестах, ни в голосе не говорило, не намекало на то, что за день до всего этого мини-фарса этот человек мог узнать о смерти… кого? Своей девушки? Ученицы?       В голове Тушенцова образ Алины не рисовался. Она была невыразимо простой, настолько, что её едва ли можно было вспомнить. Средний рост, волосы русые. Ничего плохого о ней не слышал, ничего хорошего — тоже. Они пересекались пару раз на чьей-то хате, может быть. А может быть это была вовсе не она. Едва ли ее можно было заподозрить в такой связи. Но если Кашин знал что-то о таких подробностях, значило ли это, что так оно и было? Слух ещё не разошелся, по крайней мере, ни от кого, кроме Дани, об этом Руслан не услышал за весь учебный день.       Хотелось домой и ещё одной порции кофе, Руслан бы совсем сбежал ещё после урока русского языка, но классуха, Елизаветка, поймала в коридоре. Смотрела на него своими судорожными пустыми глазами и велела брать ответственность за свои действия и прогулы, в частности, пойти на поклон к Юлию Александровичу. Юлий Александрович был человеком большой души, но свинство Руслана Тушенцова он был терпеть не намерен. «Подойди к нему, извинись, после шестого урока. Он будет у себя.» — протараторила, скрылась и была такова.       От одноклассницы парень узнал, что Юлием Александровичем звали учителя физкультуры. Спрашивать, почему он не Валентинович, Руслан не стал. Только вздохнул. А имя-то и вправду дебильное.       День оказался ебаный.       Физрук тоже.       Идти или забить? Он всё ещё не был уверен, нужно ли это вообще, какого черта его вызывают, если ещё в начале сентября он сдал «подправленную» справку от хирурга, по которой был освобожден на ближайшие три месяца.       Тянулся к спортивному залу он долго. Вышел из библиотеки ещё до звонка с урока, оставив книгу на том стуле. Решил посчитать ступеньки, шаги, умножить на двенадцать, потом вычесть три сотни и дюжину. Посмотрел на себя в зеркало. Вздохнул томно, прям как Дездемона перед покаянием. Туша его казалась слишком тяжелой. В раздевалке делать было нечего — его формы не существовало в природе. Нужно было спуститься на четыре ступеньки, чтобы оказаться прямо перед металлической белой дверью в большой зал. Она была приоткрыта.       Тушенцов смотрел на синий-синий пол, белую разлиновку. Висят. Ему казалось, что когда он зайдет, они будут там. Стало неприятно. Воображение подкидывало живые картины гнилых тел, болтающихся на веревке. Руслану показалось, что он даже чувствует трупный запах. В голове крутились странные ассоциации с разделанными свиньями. Мерзость. Слабыми шагами он спустился и вошёл в зал. Никого не было. Тел тоже. Но запах будто был. И Руслана от него тошнило.       Он вошёл. Зал был пуст. В последний раз Руслан был на физкультуре в феврале, а может, в марте. В этот месяц уже никто не катался на лыжах, и он сдавал доклад учительнице на замену. Пересекаться с физруком ему не хотелось, могли начаться крики. Как в магазине.       Зал не изменился. Ремонты тут не проводились, но хотя бы крышу подлатать было не так уж и сложно. Но, видимо, лучшим решением проблем с протекающими крышами администрация считала ведра. Раньше их было два, а теперь вот всего лишь одно. Вместо второго лежала тряпка. Руслану этот вид приносил особое удовольствие. Он был уверен, что физруку все эти интерьерные решения точно не помогают в учебном процессе, что тот, может быть, ходит с жалобами в дирекцию, просит что-нибудь сделать. Лишь бы его маленькие спортсмены продолжили тренироваться и брать места на олимпиадах городского уровня.       Последняя мысль парню не понравилась.       Все так же в углу, недалеко от перехода в малый зал, стояла парта. «Преподавательский стол», мечта перфекциониста. Зрелище, однако, печальное: она была завалена мусором, какими-то бумагами, листочками, канцелярией. У ножек стула валялся детский пенал с игрушечными глазками, высыпавшиеся из него ручки. Все яркие и разноцветные. У препода были какие-то специфические вкусы. А может, это была вещица какой-нибудь малышки из начальной школы.       Потолок в зале был высокий.       Руслан смотрел вверх, куда-то в центр. Как они вообще умудрились здесь повеситься?       Хотя, после физрука-то точно станешь спортивной девчонкой. И не такое вытворишь.       И все же, он понятия не имел, откуда их снимали. Но всё равно не мог отвести взгляд от центра чёртового потолка. Не мог отвернуться. Боялся? Своим глазам он верил. Спине — нет.       В зале сегодня были занятия. Склад был открыт, там даже свет горел, коробка со скакалками, брошенная у скамеек, перевернулась. Кто-то правда нашёл в себе силы прийти сюда сегодня. Выполнять обычные приседания, по-обычному бегать, по-обычному подтягиваться, скакать. Почему тренировки не перенесли хотя бы в малый зал?       Руслан несколько раз сверился со временем. Шестой урок прошел, перемена тоже. Он вовремя. Может, физрук уже свалил домой? Или забыл про него? Стоять в пустом зале не прикалывало.       Хотелось чем-то заняться. Лишь бы не сидеть и не обдумывать весь этот треш последней недели.       Зал определенно не был местом для культурного досуга.       Он ненавидел это место. Всей душой. Одному здесь было едва терпимо, а когда вокруг стоит толпа людей в спортивках, шумная, кричащая. Лучше удушиться. Этот запах резины, эти самые неудобные в мире скамейки из опилок, грязные стены, все в следах от чистых ученических подошв и мячей.       Загон. Самый настоящий загон для животных.       Он не решился уйти или пойти рассматривать чужой стол. Руслан уселся на скамейку и закрыл лицо руками. Не хотелось случайно наткнуться в коридоре на физрука, который, может быть, уже вот-вот подойдет, или быть застуканным за осмотром его вещей.       Как себя вести? Что сказать?       17 минут. Физрук опоздал на 17 ебаных минут.       Руслан злился. На себя, потому что так и не смог придумать, что делать.       Юлий Александрович взглянул на него как-то устало, рассеянно, словно и не ожидал увидеть в зале ни единой живой души. Под рукой держал свой журнал. Подошел к своему столу. Жестом руки подозвал парня. Почему-то взял только одну из валявшихся ручек, не собрал их.       Все-таки, специфические вкусы.       Руслан не стал здороваться. Юлий Александрович тоже. — Ты собираешься заниматься в этом году?       Мужчина скептически осматривал Руслана. Худощавый, в жизни поднимал разве что телефон. Он, конечно, многое ожидал от своего лучшего студента, но это было слишком гениально — прийти сдавать бег в брюках и чистой рубашечке. Руслан смотрел на него безразлично. В глазах его был напускной похуизм, которым пытаются скрыть излишнюю враждебность. Комкался, старался скрыть недовольство расслабленной позой. Выходило не очень. Желание спросить, какого хуя физруку просто бы не пообедать справкой от хирурга и не отъебаться, было сильным. — Мне никто не говорил, что я буду заниматься.       Зато ему говорили, что нужно смотреть людям прямо в глаза. Тогда им станет неловко, и они отвернутся. Юлий Александрович не отворачивался. Вот у кого взгляд был по-настоящему высокомерный. Руслана бесило, что тот, кажется, чувствовал себя хозяином положения и руслановой судьбы. Абсолютно дурацкая внешность: моднявый причесон, усы вдвшника, форма из 90-х. Будь он судьей «Модного приговора», назвал бы этот стиль «обезьяна косит под разумное существо, но ей так далеко до собаки».       Препод слишком долго глядел на Руслана. Стало неважно, каким взглядом: косым, оценивающим, презрительным, самодовольным — лишь бы взял уже свой журнал с собачками и занялся делом. На Тушенцова уже весь город нагляделся с прошлой осени. Понял, что урод. Лишний раз напоминать не надо.       И ему правда никто не говорил о том, что сегодня будут занятия. Думал, всё должно было ограничиться новыми темами для докладов, легким выговором за случай в магазине.       Но физрук, кажется, даже не собирался про это вспоминать. — Ну, тогда я тебе скажу, — Юлий уселся на свой стул и открыл журнал, — ты не сдал мне ни одного зачета за прошлый год. Но, у тебя вроде бы есть справка? Из городской поликлиники?       Тушенцов кивнул. Что-то шло не так.       Только сейчас он заметил, что препод достал из журнала ксерокопии. Их было три. Руслан вспомнил, что две из них он сдал в прошлом году и одну в начале этого учебного. — Хирургом твоим был Потапенко Игорь Григорьевич?       Тот нервно кивнул. — Руслан, он не работает в поликлинике с прошлого октября.       Блять.       Лицо физрука всё ещё было поебестическим и уставшим. Он смотрел Руслану в лицо. Парень не отворачивался. Молчал. — И?       Юлий словно другого и не ожидал. Словно уже понял, что такое Руслан Тушенцов. — И вот что, — начал спокойно и все-таки отвернулся, — я осведомил об этом всех на педсовете. Ты же знаешь, у нас страна пережила коллективизм и все такое. В общем, выделяться — нехорошо. Почему все пашут, а ты, такой умный, нет? Так что мы пришли к неплохому консенсусу. Ты сдашь зачеты за прошлый год в дополнительное время. Да и к тому же это пойдет тебе только на пользу.       Он произносил слова без особых эмоций, словно читая по бумажке. — Ты ведь не только мои уроки прогуливаешь?       Юлий уже был не прочь дать Руслану по ебалу. А тот смотрел в сторону и молчал. На лице его ничего не читалось. Это злило. Ничего, и не таких ломали. — Сюда смотри, недоумок, харе под рыбеху дохлую косить, — тон стал ниже, голос громче, — это последний вопрос, на который я не слышу ответ. Ты меня понял?       А Руслан всё молчал, молчал и молчал. Юлий смотрел на него пару секунд, а потом вдруг снова отвернулся к своему столу. На этот раз он не стал трогать свой журнал, начал копаться в горе бумаг. Наконец, достал какой-то небольшой клочок бумаги. Их препод экономики, какой-то странный буйный мужик, явно неравнодушный к алкоголю, называл такие «бомж подтерками». И вот эту «бомж подтерку» Юлий сейчас протягивал Руслану. Так протягивал, чтобы парень видел все написанное, но не мог схватить.       Крупные, кривые скачущие цифры. Чей-то номер. — Узнаешь? — спросил его Юлий.       Он узнал. — Вы предлагаете мне стать вашим другом по переписке? Я польщен.       Юлий закатил глаза и повернулся к Руслану уже всем корпусом. Смотрел на него, как на дерьмо.       Руслана колбасить начинало, когда на него так смотрели. Может быть, на него так мог смотреть отец, может быть, так могла смотреть на него Настя, может быть, даже мать, но не хуйло в форме адидас. — Но мы же оба знаем, Тушенцов, с памятью у тебя в принципе туго. Не знаю, как ты там на что-то выигрываешь. Интернет, видимо, штука мощная. Я человек скромный, рад и тому, что ты на сей раз вспомнил мой светлый лик. Но, в общем, дела такие, если снова запамятуешь, где находится спортзал, — твой новый дом родной, кстати, — я позвоню твоей матери. Она с радостью станет твоим гидом. Думаю, ей-то не безразлично, будет ли её сын допущен к итоговой аттестации или нет. Может, и отец подключится.       Руслан держался: не двигаться, поднять брови, сделать удивленные глазки, приоткрыть хлебальник — в общем, представить себя на пробах в Таганку. — У моей мамы другой номер, Юлий Алексеевич.       Физрук поморщился. — Юрий? Извините, мне Елизаветка сказала, что вас так зовут, соряньте, — Руслан попытался виновато улыбнуться. Это был удобный шанс отвести разговор в сторону, — а то и подумал, что имя странное. — Александрович. — Юрий Александрович, — согласно кивнул парень. — Ты сейчас довыебываешься, говно. Мне о каждой нашей встрече педсовету еще мемуары писать. Я тебе советую, настоятельно, заметь, советую, не понтоваться. Когда там у тебя день рождения? — Поздравить хотите? — Сделать лучший подарок, — тон становился всё более озлобленным, — я жду. — 23 декабря.       Юлию Александровичу, кажется, понравилось. — В декабре тебе будет 18. Знаешь, что будет после? Я добьюсь того, что тебя просто выкинут отсюда. И ты больше никому не будешь мозолить здесь глаза. Будешь совершеннолетним, красивым мальчиком, несущим ответственность за свои поступки. А точнее, выполнять команды и служить Отечеству. Усек?       Руслан сомневался, что Юлий Александрович говорит правду. По крайней мере, что-то мог утаить. Тушенцов прогуливает физкультуру, но остальные предметы… тоже прогуливает. Но не в таком количестве. Он старается ходить, сдает работы, получает неплохие оценки. Его не могут исключить из-за одной лишь физкультуры. Самого сраного предмета из всех. Он же все сделал, чтобы такой хуйни не было, все.       Тушенцов еще не знал, что будет. Он уже нарвался. Нужно было действовать по обстоятельствам, а они всё ещё не были полностью ясны.       Сделать первый шаг. — Ладно, что я должен делать?       Лицо у этого урода становилось все довольнее.       Радуйся, хуйло, я потом так за тебя порадуюсь.       С каждой секундой пребывания здесь он чувствовал себя все более грязным. Разговор только убеждал в том, что у такого мудака точно мог быть трах с несовершеннолетней. И тотально спокойное эмоциональное состояние после её смерти. Такое искреннее самолюбование. — Просто быть послушным мальчиком. Как все. У меня в снарядной есть пара чистых футболок, в сумке. Переоденешься и посмотрим, как ты отжимаешься и подтягиваешься. Ты дома занимаешься? Может, ходишь куда-то? Окей, тупой вопрос, можешь не отвечать. Зачеты, думаю, сдашь в конце месяца, пока что тебя надо хотя бы слегка растрясти…       Все слова пролетали мимо ушей. Дышать было тяжело. Влип. Влип. Как же влип по-дурацки. В голове было пусто. Нужно что-то делать. Ничего в голову не приходило. Совсем. Ничего. Он не мог ходить на физру, не мог оставаться наедине с этим уродом.       Мелодии сегодня не получится.       Из школы он вышел последний. Никто уже не учился. Сначала смотрел, как Юлий Александрович заполнял свой отчет. После резкой нагрузки прийти в себя было тяжело. Юлий на него даже не смотрел. Не дождался того, что препод скажет, хотя, вроде как должен был. Было уже похуй. Не попрощался, сразу быстро пошагал к выходу. Чуть не сломал турникет в холле, дергал дверь, пока она не открылась.       На воздух он вырвался едва дыша. Фильтр зажал между зубов. Потом челюсти будут ныть.       Волнение не уходило. Волнение. Снова.       Парочка сигарет и успокоится. Обязательно.       Это было смешно, ему не помогут сигареты, как бы не убеждал в том самого себя. Но идти к Кашину не выход. Не в таком состоянии.       Он забыл свою рубашку в снарядной.       Футболка Юлия была огромная. С тупым детским рисунком. Может, реально педофил? Или отсталый?       Ёбаный урод, вот он кто.       Договоренности с классной, вечное соблюдение всех этих «границ» со всеми преподами, в конце-концов, все его силы и нервы, положенные на то, чтобы заставить себя снова ходить в школу — из-за одного этого мужика все могло покатиться к чертям собачьим.       Сильный порыв ветра потушил сигарету. Парень опомнился. И правда, не время для истерик.       Скоро начнется пора листопадов. А Руслан выкрутится.       Если он из того дерьма вышел, то это… это не проблема.       Уже проходили.