значит ты уже большой

      Даня стоял в тесной ванной и пытался рассмотреть себя через разводы на поверхности зеркала. Его тошнило от густого запаха какой-то геля, которым пришлось обмазывать лицо. Только бесился все сильнее: глаз заплыл и это уже не скроешь. Ему придется выйти с этим и замечать каждый косой взгляд в свою сторону. Вопросы, конечно будут вопросы. И не каждому будет ответить так же легко, как Даше, и даже если скроет правду, то ему снова придется возвращаться в сегодняшнее утро.       Даня и так весь день мыслями пробыл там. Сначала в вонючем подъезде, где кричал, бил в дверь, умолял открыть и объяснить все происходящее. Но с ним обошлись, как с ненужным мусором. Он уже собирался валить, когда замок щелкнул и через приоткрытую дверь он увидел девушку Поперечного. Ре-ги-ну. Она брезговала даже смотреть на него, отводила взгляд и сжимала губы. Между ними поблескивала дверная цепочка, Регина даже не отпустила ручку. Словно он даже не заслуживал того, чтобы перед ним нормально открыли дверь. — Свали. Говно полезло, не до тебя.       Ее взгляд все дергался в сторону, пару раз она оглянулась. У Дани дыхание сбилось, думал, что сейчас все к хуям выбъет. Регина заторопилась: хлопнула дверью, прощелкала всеми замками. Он слышал, как стукнулась жестяная цепочка, как кто-то в пару шагов подошел ближе. Там, за дверью, была не только она.       После этого Даня куда-то шел, что-то говорил и что-то слышал, кому-то кивал и кому-то улыбался, а мыслями сидел в этом чертовом подъезде. Каждый раз воспроизводя эту короткометражную картину по кадрам, он пытался поймать любое ее движение и увидеть в нем намек на ложь. Соврала. Не могла не соврать.       Он раскусил себе щеку изнутри, до крови. В этот день словно каждому персонально дали задания до него, Кашина, доебаться. Даня не мог сосредоточиться на том, что ему говорили и все это сливалось в ужасный хор мата и хохота.       Все идет слишком хуево, а Лиза смотрит на него слишком по-доброму.       Данила не мог его бросить. Он ведь все знал, смотрел так понимающе, ободрял. Не мог бросить, слишком подло.       Ведь если Кашин останется без денег — не сможет помочь ни себе, ни ей.       Ебаные попугаичьи визги резанули по уху и вытолкнули из паутины тревожных мыслей. Звонок оказался короткий и больше не повторился, Даня даже подумал, что кто-то ошибся, но все равно вышел из ванной и поплел к прихожей, прислушиваясь. Он уже встал напротив двери, когда раздалось три уверенных удара костяшками по двери. Даня выдохнул: так стучат мусора и один пидарас.       Руслан ебаный ублюдок. Он может доебать Кашина даже в свое отсутствие самыми волшебными способами. И Даня, в отличие от Тушенцова, парень нормальный, и жопу друга галантно прикроет. У Даши опухло лицо и тряслись руки, когда она активно пыталась объяснить, что случилось. Руслан. Физкультура. Бред. Флеш. Даня кивал и старательно изображал умственную деятельность. Ничего не понял, но решил, что лучше сказать, что он, Кашин, немного подкинул, и Руслан просто объебался. Все хорошо, неадекватная реакция. Даша поверила, может, потому что хотела поверить. Дане она больше ничего не сказала.       Руслан ебаный ублюдок, и когда его нет в зоне видимости, Кашин может крыть его любыми словами. Иногда обида перекрывает любой довод, и он представляет, как смачно дает тому по ебалу. От этого становится слегка спокойнее. Но даже в таких мыслях, после удара лицо у Тушенцова не меняется. Смотреть на непроницаемое ебало Руслана тяжело, но еще тяжелее было осознавать свою неспособность помочь. Кашину больно наблюдать это молчание, этот фарс, это продолжается слишком долго. Ему обидно, но он строит из себя до опиздюления смешного дебилоида и так легко ставит на кон отношения с друзьями, пытаясь защитить русланово право закрыться в себе. Даша будет винить Даню, может, обидится и не будет разговаривать, но зато в их отношениях с Русланом все будет стабильно. А Даня будет надеяться на то, что все снова станет по-прежнему. Он привык ждать. И каждый раз ему кажется, что вот сегодня, наверное, Руслан вернется.       Вот сегодня.       Кашин открыл дверь и все шутки про гандонов встали в горле.       Его словно швырнуло на два года назад. Руслан стоял перед ним, нет, старался удержаться на ногах, оперевшись рукой о грязную стену. Пустыми глазами смотрел вниз и совершенно не реагировал на Кашина. Рука. Худая, совсем белая. Вены одни, ни следа от уколов. Даня даже выдохнул. Друг был не в себе. Абсолютно. Раньше он часто заваливался к Кашину в таком состоянии, совсем под утро. И стучался так же, обманчиво трезво, четко отстукивая три удара, когда сам уже сползал по стенке. Появлялся со своей регулярностью, когда домой, к матери, было без вариантов. И Даня всегда знал, откуда он такой объебанный.       И помнил все до самой тошнотворной детали.       Особенно то майское утро.       Он тогда проспал, торопился. Ворочался по квартире, хватая вещи то тут, то там, пытаясь игнорировать равнодушный взгляд матери, ее яркий маникюр. Глоток теплой воды и вот Даня уже бежит из квартиры, совсем без мыслей, нужно что-то исправить в школе. И также резко распахнув дверь, он видит кеды Тушенцова, чертовы пидорские олдскулы. А потом ноги. И руки. Белые, со следами от уколов. И эти куски тела, лежащие перед ним в парадной — все это крутилось перед глазами и мучительно долго собиралось в целого Руслана.       Даня тогда подумал, что он умер.       У него до сих пор в сердце был тот страх. И перед глазами тот Руслан. Совсем белый.       И сейчас он стоял перед ним, такой же, как тогда. И Кашин не думал, что все получится вот так, что он совершенно не будет готов и даже не поймет, что ему делать. Даня смотрел то на Тушенцова, то куда-то еще. Он пытался понять, что произошло и какой вообще год. Какого хуя, какого хуя?       Зрачки не расширены. Глаза красные. Нос тоже. Волосы дыбом. Одежда помятая, пыльная. Руки грязные, колени тоже.       Тушенцов стоял без куртки, в какой-то сраной тонкой пидорской футболке. Осень толкала свои права и в таком луке ходили только идиоты. Идиотом Руслан вроде не был.       Его вроде не били. Упал? Набухался? Реально обдолбался?       В голове звучали слова Даши о том, что Руслан вел себя как обдолбыш. Нес лютую хуйню по нескольку раз, смотрел в одну точку и издевался. Даня подумал, что верно лишь последнее. Потому что Тушенцов завязал со всем дерьмом еще прошлым летом. Залез в амплуа ебаного интеллигента и щеголял в нем уже второй год.       Он наконец поднял взгляд. Кашину хочется провалиться под землю, он еле отложит и кивком приглашает Тушенцова войти. Рот не открывается, мысли в голове не складываются и он просто не представляет, что сказать. Руслан заходит, пошатываясь. Спиной опирается на стену, снимает кроссы. Его ощутимо трясет и даже обувь не выходит снять с первого раза: долго пытается попасть носком по пятке, стянуть обувь со стопы. Кашин дверь закрыл, смотрит на все это и понимает, что у Тушенцова взгляд совсем пустой.       И Дане только хуже, когда друг этим взглядом нечеловеческим на него смотрит.       Кашин видит такое чуть ли не каждый день, но за друга страшно. Ему неприятна сама мысль о том, что Руслан может уйти в эту пустоту, остаться там и больше никогда, никогда не вылезти. И в голове что-то настойчиво подсказывает, о том, что прошло слишком много времени, что его уже нет. Потерян. Друга больше нет, есть парень в рубашке с задней парты. — Циклодол есть?       У Кашина, охуевшего совсем, напряженного, брови ползут вверх. Он смотрит на Руслана и пытается понять, кто вообще перед ним сейчас стоит и в какую игру им предстоит сегодня играть. И совсем не понимает. — Нет. — Есть, — Руслан выплевывает со злостью, озирается вокруг.       Он хмурится, рыщет взглядом по прихожей, проходится по вороху курток, паркету, чужой обуви, а потом на слабых ногах идет в сторону комнаты Кашина. Он помнил, где рыжий хранит косяки, где хранит колеса. В комоде есть косяки. Но Руслана тошнит от запаха травки, она делает его грустным, поэтому он полезет под кровать. А под кроватью есть коробка от обуви. Вот она-то ему и поможет. — Ты охуел?       Парень остановился в коридоре. На него падал свет из кухни. Его кожа больше не казалась такой бледной, превратившись в желтоватую ношпу. — Что с тобой, Кашин? Для остальных не жалко, а для меня — нет? — Ты не в себе, — Кашин старался шагать к Руслану медленно, держал перед собой руки, — пошли на кухню? Я заварю тебе ромашковый чай. Мы попьем чаю. Ты успокоишься и расс- — Засунь эту ромашку себе в жопу, Кашин.       Но циклодола и правда не было.       Кашин, стоя на кухне и заваривая чай, слышал шум в комнате. Руслан скрипнул дверцей от шкафа, двигал что-то по полу, и, кажется, уронил что-то тяжелое. А потом вернулся. Смотрел на Даню озлобленно, остро. И, видимо, искренне верил в то, что если будет прожигать им Даню достаточно долго, то тот обязательно сдастся и предоставит ему мифические запасники. Но Кашин сидел на табуретке и молча смотрел в ответ. Краснела кнопка электрического чайника, вода закипела, а они все играли в гляделки, ожидая, что кого-то это доебет быстрее. И Кашину казалось, что он точно продует, пока у лицо Руслана резко не смягчилось. — Дань, пожалуйста. — Даня. — Ты знаешь, что я редко прошу. — Даня, всего одну. — Это исключение, сам понимаешь же, ну. — Мне. Очень. Нужно. — Блять, Даня, не будь сукой. — Я ебал тебя в рот, Даня, скажи мне блять, где они, сука! — Кашин, если не ты, то ты знаешь, куда я пойду. А тебе это не нравится, ведь так, да? Я пой-       Даня бьет его прямо по его лыбящейся роже.       Улыбка исчезает в один миг.       Он помнит только то, как легко отшатывается Руслан и вопрос в его глазах.       А потом они оказываются на полу. Тушенцов ударил его в живот и навалился сверху. Рыжего пропихнуло болью до позвоночника так, что удар головой о пол он почти не почувствовал. Только холод под шеей. Дошло позже, а пока он смотрит на то, как Руслан замахивается. Кашин головой дергает, кулак рядом стукнул глухо. Пару волосин защемило. Тушенцов ухнул глухо, левой схватил Даню за худи. Снова попытается замахнуться, но тело под ним дергается, Кашин руку перехватывает. Вывернуть не выйдет, он снова дергается, пытается отбросить Руслана на бок. — Ты ебанулся блять?       Тушенцов пытается то руку вырвать, то другой снова по животу ударить. И пока он выбирает позу поудобнее, Кашин его ногой сбивает к черту. Табуретка летит к черту, падает недалеко. Руслан ударяется о тумбочку, шипит остро. На локтях подняться пытается. Кашин быстрее к нему двигается, хватает за грудки. — Ты совсем ебнулся?       Смеется. Руслан просто смеется.       У него настолько счастливое лицо, что у Дани в груди все переворачивается. И ему так хочется верить в то, что все это — штука. И что это он дебил, идиот, и не понял прикола. Думает, пока снова не замечает его просто наглухо ебнутый взгляд.       От которого блять страшно.       И если бы у Дани был циклодол, он бы все отдал Руслану. Лишь бы не видеть это.       Тушенцов затихает. У него по лицу растекается блаженная улыбка, он резко запускает руки Кашину за плечи. Смотрит, смотрит, а потом прижимается и целует. Губы у него совсем сухие, теплые. Даня чувствует на своей коже это тяжелое дыхание. От всего тела Руслана после стычки отдает жаром и рыжий спиной чувствует его цепкие руки. И не может даже дернуться. Ебнуться. Пиздец. Полный пиздец.       Кашин толкает Руслана в грудь. Он хотел всего лишь прекратить весь этот бред ебаный, но выходит слишком резко. Тело под ним так легко поддается его точку и падает. Он бьется головой о пол и этот глухой звук на секунду возвращается Даню к реальности.       Тушенцов все еще улыбается кошачьей улыбкой. Смотрит в потолок пару секунд, а потом снова начинает ржать.       Дане страшно, потому что перед ним кто-то другой. Не Руслан. Ему хочется сбежать, но он не может