значит ты уже большой

      Снова, снова. Это ещё не закончилось.       У него не осталось сил. Руслану захотелось завыть и убежать, забиться в угол, под ковер. Исчезнуть.       Он дёрнулся сначала назад, и всё. Потом будто к полу прирос. Встал, двинуться не получалось. Что за дрянь? Не дышал почти. Дыхание остановилось. Потом понял, что не может физически. Вдохнет этот воздух поганый — точно двинется совсем, блеванет. Скулы свело, в глотке стало сухо. Нижняя губа у Руслана дрожала. Он судорожно то открывал рот, то закрывал. Глаза у него застыли, не моргал. Хоть на секунду прикроет — вырубится.       Руслан не может вырубиться. Нельзя, ни в коем случае. Вырубиться — значит проснуться скоро. Он лежит на столе, чувствует под ладонями скатерть эту вонючую, влажную от чего-то, липкую. Затылком прямо в дерево холодное упирается, лопатки режет что-то острое. Руслан молится, чтобы это снова не оказались осколки, а перед глазами люстра пляшет на пожелтевшем потолке. Всё в потемках, всё кружится бешено. Он глазами следить не успевает, но и зажмуриться не в силах. Страх сидит на груди, выбивает весь воздух, оставшийся в легких. Отчаянье изнутри грызет, а Руслан мнет под пальцами скатерть, хочет разорвать это всё. Сломать, разрушить, уничтожить. Это место. Себя.       Он пытается поднять голову, эту неподъемную тяжесть, но потом бьётся о дерево ею же. Не слышит удара, слишком беззвучно выходит, но боль прямо-таки грозит расколоть череп на части. Невыносимо разрывает внутри. Руслан кусает губы, но они похожи на жвачку. А потом чувствует на языке железный привкус. Он пытается ударить кулаками по столу, дергается, хочет сползти вниз. Копошится, мечется, но с места не сдвигается, даже на миллиметр.       Его словно за глотку сюда приколотили.       Страх всё ещё бьет по груди, накрывает большими волнами. Руслан задыхается в этом болезненном нервном коконе.       Окон не видно. Где он? Люстры уже нет. Куда его притащили?       Руслан заметил это мгновенно: Юлий Александрович собирался сделать шаг вперед, к нему. Схватить хотел. — Отойдите! Отойдите оба, я вызову полицию!       Он не мог себя контролировать. Крик толкался из горла сам, рывками, резал глотку. Руслан наконец-то хоть что-то услышал, едва-едва, через дикий шум крови в ушах, через удары в голове. Сердцебиение не в счет, воздух превратился в душную влажную вату, а всё пространство вокруг — в грязное месиво. Оно сжималось, брыкалось, со злобой страшной смотрело на Руслана. Сейчас его сожрут.       Перед глазами то двоилось, то кружилось, то плясало. Но физрука и Ильдара Руслан видел с точностью высококачественного объектива. Они были близко.       Глаза Ильдара прожигали в воздухе дыры. От его взгляда исподлобья хотелось провалиться сквозь землю. Он смотрел на Руслана выжидающе. А еще рукава… они были закатаны. Руки у него были крупные, тяжелые. Мужчина сжал их в кулак, а Руслан понял, что ничего не сможет сделать, когда эти ладони огромные у него прямо на шее окажутся. Он точно сдохнет.       Парень был не в силах справиться с дрожью в руках, с этой постыдной тряской. Он всё пытался нащупать телефон в карманах, а под ногти забивались одни катышки и соринки. Ладонь ходила по джинсовой ткани. Ничего, ничего не было. Он не мог поверить, всё водил руками по предательски пустым карманам, надеялся наткнуться пальцами на теплый пластик своего мобильного.       Их было здесь не трое. Невозможно. Руслан не слышал, чтобы кто-то уходил. Значит, все они ещё были здесь. Может, совсем за его спиной. Руслан всё ждал, когда их лапы надавят на плечи, и он полетит вниз, снова ударится шибко. Но пока что никто не приближался, не трогал его. Тушенцов ждал. Не мог ни повернуть головы, ни глянуть в сторону. Перед глазами только Ильдар и Юлий Александрович, но в сознании ещё мелькали и скатерть заляпанная, и камера телефонная с подсветкой. Руки, морды, тела. Много тел вокруг него. В уши ударил пьяный смех. Они смеялись, те, сзади. Ржали.       И среди всей этой толкотни, топотни в этом душном наслоении звуков, яснее всех был голос Ильдара. Его искусственные визжащие смешки.       Руслан, Руслан, ну что же теперь Данька подумает…       А Руслан дышал, едва-едва, от окружающего запаха тошнило. Легкие слиплись, ребра сдавило. Двое перед ним и ещё, бог знает сколько их там, позади. Если он отвернется, его поймают. Ильдар с физруком. Они всё ещё смотрят на него. Ждут, что Руслан повернется к ним спиной. А потом, потом…       Истерика подкатывала прямо снизу, густыми толчками. Он понял, что вот-вот заплачет, заревет здесь, на виду у всех. И тогда взмолился, чтобы эта дрянь в крови в мозги ударила скорее, чтобы он совсем перестал что-то видеть, слышать, чувствовать. Руслан задыхался от отчаяния, от своей беспомощности. Он не хотел этого, не хотел.       Лопатки жгло. В затылок стреляла резкая боль.       О, а давайте его на стол?       Физрук стоял, не шевелился больше. Как вкопанный. Смотрел внимательно. Руслан всё не мог понять, как это вышло, что этот мужик тут делает. Пытался в лице у Юлия Александровича ответ найти, не выходило. Ничего не понять. Во взгляде у него злобы не было. Только волнение.       Там у многих в глазах было волнение, потом, после всего, что случилось. Такая же мразь.       Препод стоял с Ильдаром. Говорил с ним. Они были вместе. Рядом.       Это безумие. Все вокруг снова сжималось, становилось всё меньше и меньше. Бежать отсюда. Руслан всё ещё не мог повернуться, пытался двинуть хотя бы одной ногой. Если получится — сделает рывок и побежит. Он сможет. Он обязательно убежит. Голова становилась всё тяжелее с каждой секундой. Непонятные пятна появлялись прямо на сетчатке, кружились, сверкали, прожигали глаза. Из-за них Руслан перестал видеть их лица. Задергался, не хотел упускать их из виду, слишком опасно. Всё кругом шло.       Руслана кидает из вакуума и обратно, из беззвучия в кричащий гам. И он теряется, не может сообразить, куда делись те, за его спиной, исчезли ли, а если нет, насколько они близко. — Руслан… — он слышит голос, кажется, Юлия Александровича. — Заткнись, урод, стой на месте! — каждый звук дается с трудом.       Горло саднило от крика. Кричать, нужно кричать, пока его снова не вырубило. Угрожать судом, ментами, хоть чем. Пока снова не вырубило. А его снова вырубит.       Он с ними заодно.       Осознание этого факта шибануло по мозгам.       Юлий говорит что-то Ильдару, а тот смеется. И Руслан глаза себе вырвать хочет, лишь бы больше никогда не видеть эту морду. А у Юлия Александровича лицо такое тупое. Он головой вертит, бровями двигает. Хмурится. Бегает глазками. Его Ильдар за плечо придерживает. Снова что-то ему говорит.       Руслан перестал чувствовать ноги. Только дрожь в коленях и бесконечный холод. Он сейчас сломается, упадет. Руслан не знал, сможет ли он убежать, сколько ему нужно времени, чтобы добежать до метро, хватит ли у него сил. За домом должен был быть парк, можно спрятаться там. Сейчас темно, его никто не найдет. А может, он встретит ментов. Нет, не надо ментов. Не надо, он сам. Но дверь обычно закрывают. А ключи… В карманах не было ни ключей, ни телефона. Он не знал, кто взял его вещи. Где портфель? В другой комнате? Черт, черт, черт. Там все деньги, там проездной. Метро работает сейчас? Сколько времени? Где телефон? Он совсем один. Здесь. Один на один с ними. И с Юлием Александровичем.       Он шатается, пятится назад. Руслану кажется, что он вот-вот поясницей врежется в стол. Холодный и скользкий. Его крест. Он все-таки плачет: по щекам потекли теплые слезы. Только не в тупик. Только не чувствовать под спиной этот холод.       Руслан поднес руку к лицу как-то резко, ударил себя по носу. Из-за воды в глазах он стал хуже видеть. Стола позади все не было, он медленно отступал назад. Почему-то не было ни стены, ни их. Пытался понять, сколько так прошел. Не выходило. Совсем потерялся.       Ильдар всё ещё смотрит на него. В душу смотрит. Да, Руслана есть за что ненавидеть. В душе у него столько мусора, столько грязи. Ну же, Ильдар, где твой телефон? Камера, мотор! Покажи всем, кто такой Руслан Тушенцов.       Актеров не хватает. Все пропали. Сбежали. Руслану хочется громко засмеяться от этой мысли.       Ничего, всех актеров заменит Юлий Александрович. Удобно. Практично. Экономно.       Руслан сдохнет, он точно сдохнет.       Каждый шаг, как в пропасть. Руслану кажется, что он вот-вот споткнется о бутылку и на ковер грохнется. Надеется на то, что так и будет, что разобьет себе голову и больше никогда не проснется. И тогда, тогда этот кошмар точно закончится. Уже навсегда.       Тушенцов, живи своей нормальной жизнью, окей?       Он пугается до невозможного, когда затылком утыкается в металлический холод. Дверь, должно быть она. Ладонью ощупывает, ищет ручку.       Тогда он наконец-то бежит.       Не замечает ничего под ногами, спотыкается о ступени, пару раз падает. Главное, не головой назад. Царапает себе ладони. Колени болят от столкновений о бетон.       Подъезд странный, непривычный совсем. Он все пытался взглядом ухватиться за что-то знакомое. Неужели его притащили на Маяковскую? Нет, не то. Место до невозможности незнакомое. Пролет всего один, потом снова коридор. Ни одной двери квартирной. То темнело, то светлело. Окна. Откуда в чертовом подъезде окна?       Это я не доглядел.       Руслан старался смотреть только вперед. Одни арки. Иногда снова на лестницы натыкался, не понимал уже, куда его несет, вверх ли, вниз ли. Скоро в ад спустится такими темпами.       Кровь стучала в виски. Волны жара в теле кололи щеки и плечи. Он устал, дыхания не хватало.       В последний раз он бежал, кажется, вниз. Или наверх. С каждым рывком Руслан терял воспоминания, терял себя. Снова коридор. Светлый и холодный. Уже не понимал, где бежит, где в последний раз свернул. Он видит кого-то. Неужели?       Желание пропасть.       Розовые волосы. Желтое худи.       Прости, Руслан, это мой промах.       Слава богу. Он не один. Не один. — Даша!       Пропал.       Его обдало холодом.       Он настолько вымотался, что даже не помнит, какой сейчас урок, день недели, месяц. Снова прогуливает. У него такое бывает: будни катятся, слипаются в один непонятный шар, бесконечный день. Кажется, снова не спал всю ночь. Или спал, но беспокойно. Тяжелая усталость обнимала со спины, навязчиво и неприятно.       И всё же в прогулах есть своя тихая прелесть. Одиночество и спокойствие, и почти так же хорошо, как дома. Он сидит на прохладных железных стульях, прислонившись спиной к стене. Веки слипаются. Руслан видит перед собой только окно и розовые стены, но синий цвет металла под ним режет глаза. Яркий синий, такой только на картинках в интернете бывает. Как Супер Соник. Окно прозрачное-прозрачное, а за ним, словно и не пейзаж привычный, а детская поделка из ваты и гербария. И если бы не ветер, дующий в лицо, Руслан бы и думал, что нет за стеклом этим ничего реального. Свежесть влажная по коридору гуляет, но в легкие не дается, больно в груди делает.       Ребра ноют. Лопатки тоже. Кажется, сон сегодня был беспокойным.       Окно плывет вниз куда-то, совсем к полу, прямо к блестящим каплям на паркете. Руслан думает ещё, что если окно это с подоконником, с лохматыми цветами, продолжит вот так спускаться, то батареи совсем пропадут. А ещё думает о том, что у него сейчас, наверное, биология. Если, конечно, сегодня суббота.       Капель на паркете всё больше. Их поблескивание похоже на шумный рыночный разговор. Идет дождь — это точно. А Руслан почему-то ничего не слышит. Но ведь окно открыто. В ушах только кровь стучит, так быстро и четко. Раз-два, раз-два. Сердце в груди такой же ритм отбивает, так сильно и гулко ударяет по груди, что, кажется, всего Руслана от этого потряхивает. В том же ритме. Раз-два.       Такой сбивчивый, нехороший ритм. Руслан хоть в школе музыкальной и не доучился, но на уроках сольфеджио такому явно не учили. Музыка — вещь естественная, живая, а этот стук — нет.       За окном желтеют деревья, их треплет зеленый ветер. И дождь. Больно за них. Физически больно.       Он стоял на грани сна и яви, когда до ушей его все-таки донесся шум. Что-то неприятное, поскребывающее, кажется. Ветер шумит или, может, уборщица копошится.       Но Руслан не видит уборщицы. Розовый и желтый — Даша. Лица не увидать. Затылок, копна волос, спина дрожащая. И звуки эти скрежащие. Совсем нехорошо. Снова, что ли, из-за плохих оценок? Девушки такие нервные и чувствительные. Даша в особенности. Даша чувствует и плачет хуже всех, а Руслан настолько плох в утешении, что ему лучше даже не пытаться. Слишком хреново выходит.       Он хочет спросить о том, что случилось. Сначала вертит в голове вопрос, готовится. Спрашивает. А потом понимает, что у него рот не открылся. Пугается, хочет дотронуться до Даши. Она совсем близко, но не выходит. Руслан долго пробует, пробует, безуспешно, но упрямо. Сказать, двинуться с места. И, кажется, даже получается что-то промычать. А потом он понимает, что нет. И того не было, показалось. Челюсти намертво склеены. Паника в груди нарастает. И чем быстрее Руслан пытается дышать, тем тяжелее дается каждый вздох. И ритм учащается. Наверное, у него снова сонный паралич.       Из этого болота его вырвет только будильник или мама. Ирония какая, ведь, возможно, там, на свободе, в реальности, в его тихой и спокойной комнате, сейчас четыре утра. А он заперт здесь. Ему остается только бултыхаться в этой жиже, может, повезет, и он проснется. Пытается кричать в эту патоку, пытается двинуть рукой в этом желе.       И всё кажется, что вот-вот. И каждый раз чувства его обманывают.       Не понял. Руслан даже не понял, кто произнес её имя. Словно эти звуки, хриплые и режущие, из-за стены вышли. Голос был незнакомый. Мертвый. И когда Даша встала неожиданно, показывая свое лицо, обнажая кричащую синеву железки под ними, на Руслана находит страх. Ужас.       Он, блять, всё ещё в коридоре.       А Даша была вся красная. И бледная. Кровь с молоком. Она ладошками водила по лицу, размазывала влагу по коже. Потом слезы блестели всё равно, пока она уже рукавом своим не стерла их вместе с остатками макияжа. Глаза опухли совсем, их покрыло красной паутинкой. Он терла свой нос, он ещё больше розовел от этих нервных движений.       Даша смотрела на него вся такая с потекшим макияжем. Ждала. Молчала. Не верила. В глазах нее сидели страх и отчаяние. Они блестели. И тоже на Руслана глядели. Сумасшествие. — Что случилось? — Руслан смог прохрипеть что-то снова, поморщился от того, что это снова звучит чужим голосом.       У Даши от фразы его, от этих двух слов, глаза стали шире, безумнее. Потеряться можно в этом страдании тициановском. Она молчала, не в силах найти слов. Губы у нее то приоткрывались, то снова смыкались в полосу узкую. Хотела что-то сказать, но то ли не решалась, то ли не могла. Вертела головой, как заведенная. Это пугало. Только сейчас Тушенцов понял, что он, блять, реально не понимает, что происходит. — Ты совсем идиот, да?! — она прокричала, и вату с ушей словно разом сняло, — ты у меня спрашиваешь, что случилось, у меня?!       Ему показалось, что у нее губы с голосом отдельную жизнь живут. Смотрел на ее рот, его резкие порывы, потом отвернулся. Она снова села рядом, вжалась в стул и попыталась закрыться руками. Рукав у нее весь заляпан в косметике. Ее спина дрожала. Даша снова заплакала.       Это не сон. И сердце снова ударило его по ребрам.       Руслан схватился за стул, резко сжал. Гладко и холодно. Не сон. И Даша ревущая не сон.       Сейчас он в коридоре, в школьном, на третьем этаже. Это было точно. Всё остальное - нет. Он вспомнил, что, кажется, у него была физкультура. И должна была быть сейчас. И Руслан действительно был в зале. После первого урока, основного. После аптеки. После бессонной ночи. После вчерашнего разговора с Юлием Александровичем.       Он был в зале. Со своим классом. Был. Бегал, прыгал, скакал.       А сейчас он сидит в коридоре.       И тут Руслану самому захотелось спрятать лицо, уйти, выпить таблеток и лечь спать. Надолго. Это не должно было произойти при Даше, это не должно было произойти на уроке физкультуры. Этого вообще не должно было произойти.       Он снова начал сходить с ума. — Даш, я сплю?       Она сначала не поднимала головы, а потом начала ей вертеть туда-сюда. Ещё долго так делала. — Я тебе раз сто сказала, не сон, Руслан, я здесь, это не сон, не сон, не сон! — и все-таки повернула голову в его сторону, — ты мне человеческим языком можешь сказать, что происходит? Хватит задавать тупые вопросы. Руслан, я не ванга, пожалуйста.       От ее слов стало неприятно. Отлично, они, кажется, были здесь уже долго. И, может быть, он уже не раз приходил в себя.       Нужно было вспоминать. Срочно. Он по привычке начал ногтями царапать себе ладони. Шикнул громко, когда зацепил себе что-то на коже. Потом глянул вниз, на руки. Ладони у него были все в пыли, расцарапанные. Он на улице упал что ли? Что произошло? Не нужно было пить успокоительные с самого утра. Руслан практически не помнил ничего после аптеки. Первый урок. Он пришел, было тяжело, сел. Читал что-то, кажется, из немцев. А потом пошел заниматься. Бегал, прыгал, скакал.       Перед глазами встало непонимающее и беспокойное лицо Юлия Александровича. Не равнодушное, не злое.       Руслан был в зале. Бегал, прыгал, скакал. Кричал.       Блять, нет, блять, блять, нет.       Ильдар. Он видел Ильдара. Ильдар разговаривал с физруком. Ильдар смотрел на него, на Руслана.       Ощущение беспомощности поднималось снизу, схватило его за ноги. Убежать. Он снова вцепился в сидения, лишь бы не дернуться сейчас. Тошнота находила. Не убежать. Здесь же Даша. Она увидит.       Девушка смотрела отрешенно на свои колени, не уходила. Почему она не уйдет? Почему сидит рядом с ним? Зачем? Посмотреть? Так интересно глядеть на уродов?       У нее из глаз потекло снова. Надо было что-то предпринимать.       Даше нельзя ничего видеть. Она не должна ничего узнать. Он потерял слишком много близких вот так.       Он уперся ногами в пол. Не убежать. — Я вспомнил, кажется, — Руслан даже подвинулся ближе к ней, — Даш, ты это, у тебя денег не найдется? — Чего? Зачем?       Он хотел сделать вид, что свободно так проводит рукой по волосам. Или еще что-то там руками делает свободно. Но боялся, что его дрожь тупая выдаст. Так и сидел, вцепившись в металл. — Ну, я тебя че искал-то, — он пытался сесть фривольнее, расслабиться, — у меня на флеш не хватает. Подорожал он чет, ты видела?       Он попытался усмехнуться, но вышло криво. Сейчас главное, чтобы лицо не выдало, чтобы губы не задрожали, чтобы у самого слезы не потекли. Бежать.       Даша сначала молчала в шоке. Загрузка в голове шла полным холодом. Одна эмоция сменяла другую: непонимание, удивление, печаль, возмущение. Он смотрел на нее, ждал, на чем же это становится. Руслан был готов принять все, что угодно. Сам виноват. Даша ни при чем. Ей лучше уйти.       Девушка отвернулась, схватила сумку с пола и встала. Постояла, а потом все-таки обернулась к нему. И Руслан увидел.       Отвращение. — Урод, — выплюнула, — Решил вернуться к истокам, да? Знаешь, что, знаешь? Я надеюсь, что ты там и подохнешь. Какой же ты все-таки подонок.       Настя. У Насти тоже было отвращение.       Даша говорила, нет, выплевывала, а взгляд ее был прикован к его груди. Там и застыл.       Не вскочить раньше, чем она уйдет. Сидеть. Спокойно.       Можно бежать.       Хлопок двери достал его глухим подобием шлепка. Он оказался в полной темноте. Помещение маленькое, тесное. Он так боялся, что дверь вот-вот откроется. А там люди, много людей. Руслан сначала судорожно пытался дрожащей рукой нащупать выключатель на холодном кафеле. Хотел врубить свет. Непослушная рука ползала по влажному холоду и постоянно ударялась о твердую поверхность стен. Его не отпускало. Никак. И сил всё меньше. Хотелось сползти и лечь прямо здесь, на полу. Тоже кафельном, тоже холодном, тоже твердом. И сдохнуть. Пока он рыскал вверху по стене, короткий рукав футболки закатился назад. По влажной от испарины коже ударил прохладный воздух. В футболке и без того было не жарко. Стало еще мерзлее. Мерзко, зыбко. Тошно. Хотелось и плакать, и блевать.       Слезы в горле застряли.       Он плюнул на поиски выключателя очень скоро. Принялся закрывать дверь. Влажная ладонь соскальзывала с ручки, он боялся, что не выдержит, что вот-вот навалится случайно, и тогда его выкинет в коридор. Ко всем. Пальцы не могли справиться с щеколдой, не передвинуть. Хотелось пнуть эту дверь от обиды, сломать всё к черту. Тогда его увидят. Нельзя. Брать себя в руки было физически тяжело и больно. Снова переживать это все. У него не было сил, он так надеялся на то, что его последний раз был давно, что всего этого больше не будет. Столько сделал, чтобы этого не было.       Через какие-то секунды, Руслан понимает, что издает собачьи визги. И становится мерзко с самого себя.       Когда щеколда все-таки поддается, он ещё долго не может перестать держать ручку двери. Руслан не чувствует ее онемевшими пальцами, вцепился крепко. Проверил уже раз десять — заперто. А всё равно не отойти. Руслан лбом упирается в теплое мягкое дерево. Его тошнит. Тошнит.       Это я не доглядел.       Тушенцов долго не простоял. Стоять на ногах было невозможно.       В служебном туалете пахнет освежителем воздуха. Он хватает себя за волосы, упирается что есть силы о стену, хотя хочется биться и биться, пока всё не вытрясется. У него от запаха этого только сильнее крышу ведет. Тут что рот, что ноздри закрывай — либо сдохнешь, либо глюки словишь.       А потом... Руслан пришел в себя снова, когда лежал на полу. Щекой прижимался к холодной, отрезвляющей плитке. Влага под ладонями скользит. Блядство.       Пасло дико. Хлоркой и токсичной сиренью. Руслан чувствовал себя запертым в ораве этих запахов, не в самом туалете.       Прости, Руслан, мой промах.       Все эти кусочки Дани: его голос, его кофта, его глаза, — никак не складывались в самого Даню. Руслан не мог собрать их, как бы сильно жмурился в этой темноте. В голове всё звучал его голос, его смех. Плохие шутки. И такие грустные глаза, как в их последнюю встречу. Печаль русская. Говорил он тогда мало, больше комкался, а Руслан вообще ничего сказать не мог. И в ту их встречу показалось ему, что ничего в жизни больше не скажет. Ни слова. И ведь до сих пор молчит.       Он жив.       Эта простая в своем ужасе мысль удивляла уже как год. Он просыпался, понимал, что жив, что не умер. Это было хуже всего. И молчание. Тишина. Изо рта выходили какие-то звуки, его тело ходило, словно само по себе заведенное. Уже столько времени. А перед глазами у него все тот же Даня, который ждал ответа. И почему-то Руслану казалось, что до сих пор ждет. Наверное, потому что таким Тушенцову и запомнился Поперечный: виноватым.       Руслан начал смеяться. От души и до слез.       Просто Даня не знал, кто на самом деле был ублюдком.       А ублюдком был Руслан.