***
Это поистине великое счастье, когда тяжкие жизненные невзгоды со временем превращаются во что-то тусклое, в настоящий момент не значимое. Даже боль и опасности отпускают, не заставляя больше сбегать от окружающего мира и самого себя, словно затравленное животное. Когда хлеб и мятая отсыревшая сигарета перестают быть пределом мечтаний. Когда не приходится сомневаться в совершенных поступках, в целесообразности сосуществования с человеком, который одновременно так далек и близок тебе. Единственный, на всем белом свете. Одержимость приводит к безумию, но в редких случаях она удерживает от непоправимых вещей. Любовь, которую смело можно назвать именно одержимостью, вернула Штирлица обратно на задымленную вокзальную станцию, с которой отходил первый поезд, приблизивший бы его к России. Уже отовсюду слышались команды контролеров и шум захлопываемых вагонных дверей, когда русский разведчик торопливо сбежал вниз по ступенькам, выискивая в толпе несчастного, что «тайком» пришел его проводить в дальнее путешествие. И нашел. Пустой обреченный взгляд, пропитанный неуверенностью стал его отличительной чертой последние пару месяцев. — Я никогда тебя не оставлю, слышишь? Никогда. Как бы настойчиво ты не делал вид, что желаешь этого. — Я очень любил Отто фон Штирлица, всей душой, навсегда и безоговорочно. Но смогу ли я полюбить вас, мне неизвестно, — слышится после продолжительного молчания, теряющегося среди всеобщего гвалта и скрежета механизмов удаляющегося поезда. Эти слова болезненно отзываются где-то глубоко внутри того, кто уже несколько минут как должен был сидеть в тесном купе, положив на сиденье рядом с собой потрепанный пиджак и изорванную книгу, которая скрасила бы время пути. — Он никуда не исчез. Просто его имя звучит по-другому. — Он остался в Берлине, — Шелленберг считал, что слишком уж драматизирует, вместо того, чтобы просто смириться и идти дальше. Куда же дальше? Прошло еще несколько минут, прежде чем кто-то заговорил. Это опять был Максим. — Если захочешь, он останется с тобой, куда бы ты не пошел. И ему, и мне в частности, абсолютно плевать, в какой части света оказаться в следующий раз, и в последующий. Это неважно. Мое личное прошлое для меня мертво, закрыто, но осталась еще частичка настоящего, ради которой я готов продолжать жить и бороться. Там, далеко ничего нет. Меня готовы принять обратно, но вряд ли это меня осчастливит. Как можно быть счастливым, не будучи уверенным в благополучии того, с кем было уничтожено столько пачек табачных изделий и с чьей помощью перерыто столько документов? Штирлиц тепло улыбнулся. — Почти 6 лет назад ты впервые переступил порог моего кабинета в канцелярии диктатора, который все-таки довел целую нацию, целый народ до тотального поражения. Я должен был сгинуть вместе с ними в этом вихре из бюрократии, насилия и политического безумия. Но я стою здесь. Не ответив за скопившиеся грехи, вновь продолжаю грешить, заставляя страдать единственного дорогого мне человека. Мерзнуть на разрушенных улицах, голодать и бесконечно бежать в никуда. Почему ты все это терпишь? — совсем тускло осведомился Вальтер. — Потому что я люблю тебя, лисье солнышко. И будь тебя хоть тысяча других имен, должностей и ролей, не стал бы менять ничего. Я не повинен в том, что являюсь русским разведчиком. А ты не виноват в том, что был и будешь немцем, который на протяжении всей войны не старался нажиться на страданиях невинных, а просто выполнял свой долг. От слов Отто становилось чуточку легче, но сразу же следом приходила тоска. Шелленберг хрипло заливисто рассмеялся. — Конечно, мы не виноваты ни в чем. Может лишь в том, что мы такие идиоты. Кошмар, ты ведь чуть было не уехал навсегда, — теперь уже с ужасом проговорил Вальтер.***
Аккуратные руки вновь бережно стряхивают сигаретный пепел в пепельницу, перелистывают страницы только вышедшей и купленной газеты. На столе лежит светлая скатерть в клетку, сквозь занавески в маленькую кухоньку пробиваются лучи утреннего солнца. Очередное утро, да. Другая пара рук терпеливо возится с засохшими цветами и веточками рябины, аккуратно связывая стебли шерстяными нитками и составляя все это в глиняную вазу, в меру художественного вкуса и умения их обладателя. Легкая полуулыбка трогает губы обоих мужчин, когда они как бы невзначай сталкиваются взглядами друг с другом. Шел третий год размеренной жизни двух противников военного времени. Через многое пришлось пройти, чтобы на нелегком пути возникла небольшая передышка в виде потрепанной двухкомнатной квартирки в центре города Нант. И уже ни у кого из них не возникало чувства, что все должно быть как-то иначе. Они были счастливы. И они были вместе. С самого начала.