Snap queen

Следующие дни стали непрекращающимся кошмаром. Воспоминания перемешались и слились в какую-то невнятную тягучую массу, из которой я время от времени выныривала в реальность, а потом меня уносило  обратно. Понять, что происходило на самом деле, а что было лишь галлюцинацией, слишком сложно, временами я слышала жуткий шум, а порой мне виделся тот самый белый свет, который тем не менее быстро сменялся обратно тьмой. Я реально думала, что умираю. Но всё же появился некий проблеск надежды на обратное. Сколько точно времени прошло, я не знала, тогда я даже не могла пошевелиться, открыть глаза, но я всё чувствовала: прикосновения чьих-то тёплых рук и одновременно с этим жуткую боль во всём теле... Казалось, что она была везде: опоясывала голову, расходилась по корпусу, оседая по плечам и ногам. А ещё я впервые услышала что-то реальное, хоть и не могла отреагировать. — Как скоро её можно будет перевести в другую больницу, — в первом голосе я сразу узнала Джареда, — чтобы продолжить лечение уже в своём штате? — Сейчас сложно сказать, необходимо, чтобы мисс Софи очнулась, мы оценим последствия травмы головы, и эти раны... Лучше подождать, пока кожа начнёт заживать, сейчас слишком велик риск схватить инфекцию и усугубить состояние, которое и так довольно тяжёлое, — его собеседником была женщина, насколько я поняла, врач, — Мы отслеживаем показатели, мистер Лето. Ситуация полностью под контролем. Боже, а я ведь практически не помню, что случилось. Когда и во что я успела влипнуть так, что сейчас нахожусь в овощном состоянии, не в силах и пальцем на ноге дернуть? — Какой прогноз? Ответ врача я уже не слышала, слова потеряли чёткость и превратились в монотонный шум, а я, видимо, вновь заснула. А в следующий раз сознание пришло уже явно: оно вернулось тем же самым белым светом, который в итоге оказался всего лишь потолочной лампой, никуда не девшейся странной тупой болью и одновременно дичайшей слабостью. Над головой что-то гудело, пищало, раздражая, а руки были оплетены проводами. — Софи? — на этот раз я услышала неуверенный голос Саймона, но как будто бы из глубины комнаты, а потом, открыв глаза, а точнее глаз, потому что половина лица была под повязкой, левое веко будто слиплось. Кое-как я смогла рассмотреть высокую фигуру брата, сядящего на стуле рядом с изножьем больничной кровати, — Софи! Ну наконец-то! — Тише ты, — и тем не менее его голос всё равно казался слишком громким, по вискам резануло болью. — Прости, — он присел на край кровати, — Ты даже не представляешь, как я рад, что ты очнулась... В эти дни я чего только себе не надумал. — В меня же не стреляли, — криво усмехнулась я и, судя по его выражению лица, шутка вышла дерьмовая. Неужто схватить пулю было лучше? — Саймон, скажи, что со мной вообще? Всё так плохо? — Я позову врача, — бросил сухо Саймон, поспешно поднявшись с кровати, — Мы с тобой поговорим ещё, но сначала медики должны узнать, что ты в сознании. Мы долго ждали, пока ты придёшь в себя... Хотя чего в этом удивительного, — он нервно хихикнул, — в тебя столько наркоты вкачали, кхм, не каждый торчок выдержит. Он спешно скрылся за дверью, а я попыталась самостоятельно оценить ущерб и вспомнить, что было. Последнее воспоминание: замах руки той девушки с бутылкой и летящей на меня жидкости будто в слоу мо, я пячусь назад, а всё остальное как в тумане. Даже слишком, поскольку смутными кажутся в том числе события, которые были и до, и после. Голова заболела сильнее, кажется, даже такое элементарное действие мне сейчас не по плечу, и потянуло в сон, чему я была не в силах противостоять. Пока что состояние организма не позволяло протянуть, хоть и поведение Саймона тоже не внушало оптимизма... Что с лицом? Ведь повязка просто огромная, почти вся голова замотана бинтами, чтобы конструкция из плотных , явно чем-то пропитанных, компрессов держались на левой стороне лица, не сползая. А с телом? Я попыталась дёрнуть одеяло на себя, чтобы увидеть собственные ноги, и заметила, что правая в гипсе, но пальцы шевелятся на обоих. Это обнадёживало, ведь по первому впечатлению я было решила, что и ходить не смогу. Правда теперь назрел ещё один вопрос: как я умудрилась сломать ногу? Брат вернулся быстро, как и обещал, вместе с врачом, доктором Данте — высокой блондинкой, которая смутно походила на мою бывшую подругу. Наверное, я так решила из-за цвета волос, но это первое, о чём я подумала. Вообще, разум работал странно: голова лёгкая, не страшно, просто очень много вопросов о происходящем, а тело, наоборот, тяжёлое, неподьемное. Вероятно, так действовали те самые препараты, о которых говорил Саймон. Она осмотрела меня довольно бегло, в основном записывая данные с аппаратов. Повязки не снимала, по её словам, их меняли совсем недавно. — Как себя чувствуете, Софи? — поинтересовалась она, с приборов, переключившись на меня, — Мы добавим ещё обезболивающего, если нужно. Сколько примерно уровень боли по десятибалльной? — Мм... Пять-шесть, может семь, — ощущения были неприятные, но они стали чем-то постоянным, мозг приспособился и привык, не сигнализируя о тревоге.  — После таких травм это очень хороший уровень... — ободряюще она похлопывает меня по ладони. — А можно весь список повреждений? И как всё случилось? — и доктор так странно на меня посмотрела, переглянувшись с Саймоном, — Я едва помню, что вообще было. — Вы ещё не успели рассказать? — она повернулась к Саймону, тот покачал головой, — Софи, в вас плеснули серной кислотой, она попала на лицо, шею, левую руку и немного на грудь. Глаз формально не задет, однако мы не можем с точностью сказать, пострадало ли зрение... Ожоги серьёзные, вам предстоит очень долгая реабилитация, пластические операции, чтобы вернуть эстетику.  — А нога? — Вы упали, споткнувшись, сломали ногу и ударились головой, так что у вас ещё и небольшая субдуральная гематома. Мы предполагаем, что она уже должна рассосаться, сегодня как раз собирались обновить снимки. Операция на мозге не потребуется. Мне так хотелось, чтобы кто-то ущипнул меня, разбудил и объявил всё это лишь дурным сном. Ведь в условном вчера я была в полном порядке, а сегодня я калека. Я слышала о кислотных атаках, я видела те страшные статьи об индийских женщинах, и теперь их лица, обезображенные и лишённые привычных черт мелькали перед глазами. Неужели и я сейчас выгляжу так же? — А можете принести зеркало? — мне важно было понять, действительно ли я стала тем чудовищем, которое теперь никому не будет нужно. Доктор хотела было уже что-то мне ответить на это, но её перебил Саймон: — Софи, а может пока не стоит? — конечно, он не отворачивался от меня, и на его лице я не видела ни капли отвращения, но это лишь насторожило, — Нет, не подумай, что всё плохо, просто сейчас это может больше напугать, чем дать тебе надежду на лучшее. А она есть. — О чём ты вообще говоришь? — Вам очень повезло, — подала голос доктор Данте, — кислота задела не всё лицо, здоровых областей не менее пятидесяти процентов. Просто сейчас держится отёк, и выглядит это правда неприятно. Мисс, Грей, вы перенесли огромное потрясение и... — Да дайте вы уже зеркало! — всхлипнув, я попыталась сказать это как можно громче, привычная мимика теперь давалась с болью, пострадавшая кожа не позволялаа нахмуриться, изогнуть брови, да даже улыбнуться и банально широко открыть рот, отчего мой возглас прозвучал . Мне было важно узнать, насколько всё плохо сейчас. Не думать о прошлом или будущем, потому что без толку, — Это моё лицо! И я ничего не придумала лучше, как начать срывать многочисленные трубки вокруг меня. Глупый такой протест, не поддающееся логике действие, однако тогда это казалось единственным способом чего-то добиться, привлечь к себе внимание, чтобы услышали, чтобы поняли. — Да, конечно, — невозмутимо ответила врач, довольно резким движением остановив мои руки, — Только сначала мне необходимо поставить вам укол антибиотика. И конечно, не было это никаким антибиотиком, я всё поняла уже в тот момент, когда препарат был введён, а у меня практически сразу начали закрываться глаза. Она знала, что делала. Естественно, я не первая и не последняя буйная пациентка, но как же горько осознавать, что жизнь изменилась. Я больше не могла ничего планировать. Вероятно, моя карьера окончена, потому что я уже точно не буду «Королевой Селфи» или «Миленьким личиком», а люди не хотят смотреть на калек, мои отношения — тоже, не уверена, что терпения Джареда хватит надолго. — Сколько вы планируете скрывать от неё правду? — доносятся вопрос брата уже глухо. — Не собираемся... Психиатр... Когда будет готова... — я изо всех сил старалась удерживаться в сознании, чтобы дослушать их разговор до конца, но медикаменты оказались, разумеется, эффективнее. Последние предложения обрывками осели в памяти, и я вновь погрузилась в сон. *** Когда я проснулась в третий раз, ничего не поменялось, боль не проходила, все повязки на месте, та же кровать, хотя руки не привязаны. В палате рядом на кресле сидел Саймон, но уже в другой одежде. Значит, прошло достаточно много времени, и проспала я опять больше чем пару часов, но насколько? — Может хоть ты зеркало дашь? — обратилась я к нему, чем напугала брата: он едва не уронил ноутбук с колен, — Обещаю не буянить. Впрочем голова стала яснее. — Врач настаивает, чтобы ты для начала поговорила с психиатром, — вздохнул Саймон. — Всё и правда так хреново? — так странно задавать эти вопросы, прекрасно понимая ответ, и видеть в его лице такую грусть и горечь. Неизбежность и невозможность что-то изменить, — Давай начистоту. Я не знаю, что на меня нашло, но сейчас я просто хочу понять масштаб катастрофы. — Да. Ты сейчас не похожа на себя и исправить это будет практически нереально... — начал он почти замогильным тоном,  повторяя слова врача, но потом перешел на истерический смех, — И, бля, Софи, ну как, ка-а-к ты умудрилась ещё сломать эту чёртову ногу?! Я видел ролик, ты так упала... — Какой ролик? — естественно, я не могла не поинтересоваться. Хреново, конечно, проваляться в забытие какое-то время и раз за разом узнавать всё более жуткие подробности. А вот Саймон резко призаткнулся, кажется, поняв, что сболтнул лишнего. — Твои врачи меня по головке не погладят, да и Джаред тоже. Я же не могу на тебя всё сразу вывалить. Вот знаешь, прошла почти неделя уже, а я сам до сих пор не могу осознать, что каждый день хожу в больницу и сижу с тобой, хотя ещё какое-то время назад ты сидела в моей квартире, играла с моим котом совершенно здоровая! А сейчас я понятия не имею, останется ли у тебя вообще желание жить, когда ты осознаешь в какой заднице оказалась... Блин, прости, я ведь должен тебя поддерживать, а не получается. Совсем. — Саймон, давай не будем хоронить меня раньше времени, — я пыталась его как-то ободрить, насколько сейчас могла, — Я уже поняла, что это пиздец полный. Хуже уже не будет... А Джаред тоже здесь, да? Удивительно, но я вспомнила о Лето только сейчас. И честно говоря, мне сейчас очень хотелось бы его увидеть. Я не помнила тот день вообще, лишь какие-то отдельные факты, которые закрепились в памяти задолго до случившегося. Вероятно, всё было так, как запланировано: я прилетела, добралась до отеля, мы с Лето провели время вместе, и пришло время готовиться к фан-встрече и концерту. А потом меня облили кислотой. Даже произносить это было мысленно безумно страшно и, наверное, пока не верится. — Он приедет к вечеру. Я дежурю у тебя днём, а Джаред — ночью. Так и меняемся. К тебе вообще много кто пытается прорваться: какие-то фанаты, журналисты поэтому у палаты  теперь дежурит охрана. И Джаред  ходит с телохранителем. Его это дико бесит, но в жуткие времена живём, — хохотнул Саймон. То, как он резко перескакивал на сарказм, лишь подчёркивало факт, что произошедшее его очень потрепало. Я впервые видела его таким не собранным и резким. — Пусть он приедет пораньше, а то вдруг опять буду спать. Я уже хочу спать. — Будет сделано, — быстро вытащив телефон из кармана, он поспешно начал печатать сообщение на ходу, и выглянув из палаты, позвал врача. Меня опять осмотрели. Сейчас я относилась ко всему гораздо спокойнее, уже не стремилась кричать и пытаться что-то с собой сделать. Это бесполезно, да и кажется, что эмоции выключили, видимо, так действуют лекарства.  Среди известных пяти стадий осозания неизбежного я как-то резко перескачила сразу на принятие, миновав всё остальное.  Почему-то я не ощущала злости, не пыталась уйти в торг (а с кем, главное, торговаться?), ну и отрицать случившееся довольно странно, хоть и поверить в него странно вдвойне.   Повязки, покрывающие ожоги, уже нужно было менять, а теперь, когда я больше не лежала безвольным овощем, врачи  должны были вести со мной иначе и погрузить меня в курс дела глубже, чтобы я с готовностью принимала и понимала все манипуляции, которые впоследствиии будут происходить. Ко мне позвали и обещанного психиатра, который беседовал со мной час, наверное, точно. Долго расспрашивал обо мне, о моей работе, важности внешности и самовосприятии, и, видимо, я правда сумела собраться.  Он дал добро на то, чтобы мне наконец-то показали моё лицо. Пирог из марли и бинтов снимали долго и больно, к коже это всё прилипло и приходилось размачивать растворами, только после этого они отлипали. Персонал, конечно, живенько их убирал, чтобы у меня не было возможности разглядывать, однако я всё равно видела, как они пропитались кровью, и чем-то похожим на гной... И даже несмотря на лошадиную дозу препаратов я чувствовала абсолютно всё, что делал врач , каждое прикосновение к ране, а им еще и приходилось прочищать их... Наконец, когда всё промыли и обработали, ко мне поднесли зеркало. В палате все умолкли. Я себя не узнала. Психиатр говорил, что деперсонализация — это абсолютно нормальная реакция сейчас, но где вообще брать связи с собой прежней? Они напрочь пропали. Половина лица, которая вроде как не пострадала, была сильно отёкшей, а вот вторая напоминала кровавое месиво: глаз не открывался, а кожа будто расплавилась, обнажив буро-красную внутренность. От зрелища тошнота подкатила к горлу. Эти участки были похожи на сырое мясо, хотя нет, они таковым и являлись. Кислота прожгла кожу слишком глубоко. — Софи, если хочешь, мы можем сделать фото, — предложил ординатор, который всё это время наблюдал за манипуляциями, нарушив гробовую тишину, возникшую за те минуты, что я оценивала тяжесть повреждений, — Когда будет казаться, что всё слишком плохо, долго и нудно в процессе лечения, будет полезно обернуться назад и увидеть, какая работа была проделана. А со временем будет лучше. Уже не первый человек говорил о том, что всё восстановится.  Я краешком ума это тоже понимала, но сейчас не верилось. Разве можно спасти то, чего уже нет?  Конечно, врачи могут пересадить кожу, сшить оставшиеся клочки вместе, но что получится? Страшная тряпичная кукла, Франкенштейн — неужели я стала кем-то из этих персонажей? Сложно поверить в силы собственного организма и принять, что он способен починить причиненный вред.  — Да, пожалуйста, — киваю я, и доктор делает несколько снимков на свой телефон. Конечно, я не уверена, пригодится ли это, но пусть будет. А на сегодня точно хватит... Зеркало уже убрали, а у меня перед глазами до сих пор стояло это жуткое зрелище. Потом была томография, где я успела подремать и на которой выяснилось, что гематомы в затылке больше нет, и мне уже не грозил инсульт и отёк мозга. Во всяком случае, так меня пытался порадовать интерн, которого прикрепили следить за моим состоянием. Насколько я поняла, теперь меня вообще не будут оставлять одну — новичок случайно порадовал меня этим фактом. Оказалось, врачи опасались, что у меня проявятся суицидальные мысли и наклонности, я могу навредить себе. Не зарекаюсь, однако я всё же пообещала не делать глупостей. И только после всего меня отвезли обратно в палату, где меня уже ждал Лето. Увидеть его сейчас было, наверное, единственным светлым лучиком в этом ужасе, что дало мне какую-то надежду на то, что всё может быть и хорошо. Он не смотрел на меня с отвращением, равно как и с запредельной жалостью, что меня и порадовало. Возможно, это лишь его способность изображать эмоции, но чёрт, лучше уж так... Но выглядел он довольно дерьмово: в бороде проглядывала седина, которую он обычно закрашивал, а грязные волосы были смотаны в узел, торчащий из кепки. Мой интерн закатил кровать на место и спешно вышел, оставив нас наедине, впрочем, предупредив, что я могу быть немного не в себе из-за обезболивающих. — Привет, — казалось, будто я лет сто его не видела, хотя по факту месяц. Сейчас единственное, чего бы мне хотелось, чтобы он не отвернулся от меня, обезображенной и покалеченной. И так приятно было чувствовать тепло его рук на своих. Мне этого не хватало... — Как ты? Конечно, в последнее время у нас не всё было гладко, я уезжала от него, чтобы разобраться в себе. Но сейчас это уже совсем неважно. — Сейчас это слишком сложный вопрос, — я попыталась пошутить, — Когда-нибудь буду в порядке, это уж точно... Кстати, а какое сегодня число? Мне так никто и не сказал, сколько времени прошло. — Вторник. Двадцать третье мая, а тот концерт был двенадцатого, тебя продержали в медицинской коме пять дней, а потом ещё два ты от этого всего отходила.... — Я этого всего не помню. — А тот день? — уточнил Лето. — Очень смутно, проще сказать, что нет. У меня очень много вопросов, но, кажется, на сегодня я исчерпала весь лимит плохих новостей. Просто побудь со мной, пожалуйста, — я вдруг поняла, что не готова узнавать какие-то ещё подробности. Слишком много всего. Врачи были правы, стоило мне уже в который раз коснуться тех событий, руки задрожали, а в районе солнечного сплетения неприятно заныло. И сейчас рядом с ним всё постепенно начало рушиться, потому что не нужно было держаться молодцом. Можно быть собой... — И лучше скажи мне хоть что-то хорошее, но только не про ожоги, ладно? За сегодня уже раз пять меня утешили фразой, что со временем будет лучше... — Есть ещё одна проблема, — сказал Джаред, и я глубоко вздохнула. Куда уж больше? — Твои родители: они здесь и хотят тебя увидеть.