Избранный для разрушений, я — лишь бомба замедленного действия

      1993 год.       Восемнадцатое июня.       Город: неизвестен.       Покрытое мраком место, забытое человечеством. Огромные пауки плетут паутину даже там, где ты её и не встретишь, и всякий раз натыкаешься на это противное сплетение тоненьких белых нитей. Единственная лампочка, что в совсем недавнем времени освещала всю комнату, сгорела, а маленькие стёклышки попадали с потолка на скрипучий пол. Каждый шаг, каждое падение ― и пол издаёт пронзительный скрип, а если ты сидишь уже долгое время в загробной тишине, то этот посторонний звук начинает сводить тебя с ума.       Три старые и маленькие камеры, прикреплённые где-то наверху по углам, снимают всё то, что происходит в этом месте. Объектив одной камеры направлен на старую деревянную дверь, которая еле держится на петлях, а затворка вовсе лишилась своего прежнего состояния. Вторая камера направлена на разбитые окна, стекло которых валяется крупными осколками на том самом полу… мрак за окном будто затягивает, он съедает тебя изнутри и разрывает кожу. Но ты понимаешь, что мрак уже давно поглотил тебя.       Он внутри тебя.       А третья камера, с каким-то сбоем в объективе, показывает прямо на пол, в самый освещённый, на удивление, угол, в котором сидит напуганная девушка. Рядом с ней много ненужного хлама в виде разбитого стекла и кучи помятой бумаги… но на это не надо обращать много внимания. Камера направлена на девушку, что сжимает в своих дрожащих и окровавленных руках какой-то маленький объект, тихо шепча и глотая струйки слёз. Руки настолько тонкие и худые, что кажется, будто она давно не ела… будто на кости просто натянули кожу. Ярко-синие, а иногда даже фиолетовые вены ветвятся по рукам, и на такое даже страшно смотреть.       Но и не в этом дело. Не в неправильном питании, от которого она худа, как анорексик, и не от тонкой кожи, от которой у неё так видны вены…       … здесь всё куда масштабнее.       Начало Pov       Запись включена. ― Если кто-нибудь услышит мои слова, то прошу, ищите меня в Нью-Йорке… если же вы и там меня не нашли, то, значит, я уже далеко. И если оно так и есть, то вы больше никогда меня не найдёте и не узнаете той правды, которую я узнала… хах, лучше бы и не узнавала… ― мой дрожащий голос эхом раздавался по всей комнате, и я боялась своего же эха, ведь из-за шума до меня могли добраться.       Повсюду мрак. Тёмная маленькая комнатушка, в которой я спряталась лишь на время… ведь мне больше некуда идти. Все те люди, что могли мне помочь, уже не помогут, а если я хоть кому-нибудь о случившемся расскажу, то и эти невинные испытают те же боль и страдания, что и мои близкие.       Я не хочу, чтобы из-за меня страдали невинные люди… они не заслужили тех мучений, что, наверное, заслужила я? А за что я провинилась, раз сейчас убегаю от самой смерти и задыхаюсь в собственной крови, в собственных слезах и тихо и приглушённо кричу, ведь боюсь, что меня могут услышать?       Я всего боюсь. Каждого шороха, что эхом отражается от стен по всей комнате. Мыши быстро пробегают из одной норки в другую, и даже этот шум меня сводит с ума. За окном идёт дождь, сильный ливень, и я боюсь этих капель, что бьют по стеклу и по крыше. Я медленно сползаю на пол, но всё равно держу в руках диктофон, снова захлёбываясь в слезах, которые, наверное, никогда не закончатся. Мой палец до сих пор на кнопке и сдерживает её, чтобы запись сохранилась.       Чтобы, когда я умру, меня смогли найти. Чтобы смогли найти этого маньяка, чтобы его наказали за все проступки, что он совершил… но если наша полиция не смогла справиться с ним, то кто сможет? Неужели кара никогда не настанет, и неужели я окажусь в Раю и буду наблюдать свысока, как умирают другие люди?       А после этого я вообще окажусь в Раю? ― Жизнь ― пустое место. Смысла в ней так же мало, как во всём том, что я сейчас делаю… ― слёзы текут по щекам и падают на холодный треснутый пол, сливаясь с капельками крови, что тоже медленно струятся из моей головы и красят одежду в красные тона. ― Я знаю, что умру. Мне не убежать от безысходности, но почему-то я всё равно продолжаю убегать, когда знаю, что мне никто не поможет... когда у меня не осталось ничего для дальнейшего существования. Если даже я выживу… то, что меня ждёт? Неужели я… я смогу жить с этим… вечным страхом?       Я поглядывала то на окна, то на дверь, и внимательно прислушивалась к каждому звуку, что слышала. Но пока единственное, что меня пугало ― это ливень, что бьёт по окнам и наталкивает меня на печальные мысли. В отражении я вижу своё грязное, мокрое и кровавое лицо.       Как же я ненавижу тебя… ― Она не имеет смысла… ― я продолжаю повторяться, сглатывая и глубоко дыша, пытаясь набрать побольше воздуха, но с каждым вдохом я всё больше понимаю, что перед смертью не надышусь. ― Моя жизнь была идеальной… я устроилась работать детективом ради того, чтобы помогать людям и, наконец, отыскать свою сестру… свою любимую сестрёнку, с которой так давно мечтаю повидаться.       Я начинаю смеяться. От безысходности и боли, что у меня в груди. Кровь продолжает течь вместе со слезами, всё перемешивается, и теперь я глотаю эту смесь, снова задыхаясь и пытаясь захватить побольше кислорода. Но как бы часто я ни дышала, никак не могу надышаться. Будто в комнате потихоньку кончается воздух…       Будто это я потихоньку забываю, как надо правильно дышать. ― Я просто хотела семьи, хотела любви и вечной дружбы… ― я снова дышу, и снова мне не хватает кислорода. ― Я всегда мечтала сказать: «Мамочка, папочка… я так вас сильно люблю! Я люблю своих коллег, своих друзей и самых близких людей, что вообще есть у меня… но больше всех я люблю свою сестрёнку, с которой так давно мечтала познакомиться!»       От этих слов я начинаю невольно смеяться, будто это вовсе не я смеюсь. Будто что-то двигает мною, безумие ли это или нервный срыв от всего произошедшего ― я не знаю, но именно из-за этого «нечто» я не могу сдерживать смеха. Я не могу не смеяться над тем, чего не смогла достичь, ведь это так легко! У меня была семья, были друзья, и было всё, о чём может думать самый обыкновенный человек…       … но почему-то именно у меня всё поменялось. Другие хотели большего, они мечтали о переменах и незабываемых моментах, которые только могут происходить в жизни простых смертных. Но именно со мной произошло невозможное, именно я попалась в этот капкан, когда была довольна всем. ― Хах… пожалуй, я скоро обо всём забуду, ― оглашаю свои мысли, сглатывая и снова смеясь, сжимая в кулаке ткань своей потрёпанной, порванной и грязной рубашки, что в красных и таких страшных пятнах, которые, наверное, ничто не отмоет.       Даже смерть. ― Да, сестричка… разве неудивительно, что это произошло? А я-то думала, что мы никогда не встретимся, ― мой голос искривился, теперь я говорю голосом какой-то маленькой, десятилетней девочки, что потеряла над собой контроль и теперь тихо плачет в углу, боясь будущего, боясь неизвестного и всех людей в целом.       Впрочем, я похожа на эту маленькую, десятилетнюю и напуганную девочку. ― Но, на самом деле, мы и так не встретимся… потому что это невозможно, ― мой голос ещё сильнее искривился, будто говорю вовсе не я, будто это что-то иное, такое чувство, что я перестала быть собой. Теперь я ― это не я. ― Мы с тобой такие разные… но при этом такие одинаковые.       Я медленно поворачиваюсь лицом к зеркалу, что лежит на полу рядом со мной, треснутое, разбитое на миллионы осколков, и в этих стеклянных осколках я вижу своё отражение. Из виска медленной струёй течёт кровь, и я потихоньку начинаю терять сознание, а перед моими глазами всё темнеет. Из глаз стекают слёзы, весь макияж, что прежде был, размыт, и теперь я похожа на какое-то ужасное и уродливое чучело. Я никогда не была идеальной, а сейчас… сейчас я себя не узнаю. На лице не та спокойная, нежная и добрая улыбка, что была у меня совсем недавно. Не та, какой я улыбалась каждому. Уголки губ криво растянулись в разные стороны, я улыбаюсь во все свои тридцать два зуба, кривой, некрасивой и пугающей улыбкой. Некогда яркие, но теперь тусклые глаза вылуплены, зрачки уменьшились, будто я увидела перед собой монстра…       … пожалуй, оно так и есть.       Вся щека в крови, около губ небольшие ранки, которые уже начинают засыхать, а руки, как и вся одежда, в той же крови… главное ― в моей крови, не чужой, а в моей. Но если вспомнить, сколько людей пострадало на моём пути, сколько невинных людей было убито…       Господи, прошу, помоги мне. ― Тебе всё равно не выжить… ― я и не вспомню, когда начала разговаривать сама с собой, но это так успокаивает. Понять меня сможет только сама я. У меня остался только один друг — и это я. ― Так что лучше просто сдохни.       Голос на мой голос не похож, я снова меняюсь. Я снова превращаюсь в параноика и сумасшедшего. Наверное, нужно быть святым, чтобы выйти из всего случившегося спокойной и не лишённой разума.       Я теряю рассудок…       Я что, здесь не одна?       Вскоре, мой голос снова возвращается, но только тогда, когда я начинаю слышать посторонний шум… я настолько долго сижу здесь, что теперь знаю каждый шорох, и тот звук, что издаётся где-то за дверью и окном ― совсем незнакомое мне. Нет, я узнаю этот тихий, спокойный, но с тем же тревожный топот, который можно расслышать только в том случае, если вовсе замолчать. Это тяжёлое дыхание, человеку тяжело дышать под маской, тяжело вообще дышать и жить такой жизнью… но ничего не изменить.       Рассудок сломан.       И я сломана вместе с ним…       Медленно поднимаюсь на ноги, пытаюсь выпрямиться, но в итоге понимаю, что не смогу ровно стоять на ногах, не дрожать и не шататься на месте. Я сразу начинаю падать, то ли от того, что уже сломалась и сдалась, то ли от боли, что чувствую в коленях. Я не сплю уже сорок восемь часов, почти не ем, но всё время пью грязную воду, потому что икаю и заикаюсь от волнения. Я просто не могу нормально стоять на ногах, когда так слаба и устала. Я просто хочу всё это закончить.       Но смогу ли я существовать далее, если продолжу убегать и прятаться, если полиция когда-нибудь поймает этого маньяка? Неужели я смогу снова нормально стоять на ногах и разговаривать с людьми, не шарахаться от каждого звука, и моя жизнь вновь станет прежней? Если бы мне было зачем жить, если бы у меня до сих пор была цель, то я бы жила назло всем, старалась выжить в этом жестоком мире, где умирают только слабые, а сильнейшие правят. Но у меня не осталось чисто ничего. Ни семьи, ни друзей, ни даже коллег, которые в этом деле даже не участвуют…       Из-за меня пострадали все.       Но почему-то, я продолжаю сражаться. Я знаю, что умру, но что-то двигает во мне, странное желание выжить, доказать самой себе, что я другая, не слабая и беспомощная, которая умеет только убегать. Опираюсь руками о стену и медленно поднимаюсь на ноги, продолжая в одной руке держать диктофон и сохранять запись, которая скоро должна закончиться. Ведь его шаги всё ближе и ближе, а моё сердцебиение всё громче и громче.       Мой напуганный взгляд направлен на дверь, по которой уже бьют кулаками и пытаются открыть… мой разум на секунду возвращается назад, инстинкты берут вверх, теперь я боюсь этой безысходности и самой смерти. ― Я… я просто хочу сказать, что знаю многое. Я знаю то, что может помочь победить это ужасное зло, что терроризирует мирных людей, ― дверь ещё усиленней бьют, выбивают из неё всю дурь, и я готова уже ко всему. Сейчас дверь разломают, и я встречусь лицом со смертью. Мой палец сильно сжимает кнопку, и я готова её уже отпустить. ― Про… просто знайте меня! Найдите меня и спасите! Меня зовут Ева Эванс, и я стала очередной жертвой маньяка…       Дверь с треском открылась, а я отпустила кнопку, так и не успев договорить такие важные слова.       Запись окончена…       … как и вся моя жизнь.       Конец Pov       Объектив камеры сломался, и всё, что осталось ― это черно-белые помехи.