***
Не без усилий проснувшись в это утро раньше Элиотта, встающего на учебу обычно в семь тридцать, сонный, ленивый Лука таки заставил себя выкарабкаться из тёплых, пожалуй даже слишком жарких для наступающей весны, но всё таких же уютных объятий, чтобы спуститься вниз и ещё раз обговорить с родителями их план на день. Нацепил без задней мысли черную футболку Элиотта, свои синие шорты и, надев мягкие красные тапки, не заметив, что спутал правый с тем, что принадлежал Элиотту, тихонько пошлёпал к двери в коридор. Сутулясь, надувая губы зачем-то, Лука предельно тихо и аккуратно опускает металлическую ручку и, приоткрывая дверь, оглядывается. Элиотт, прижав вместо Луки к своей груди одеяло, всё так же мирно посапывал, выглядя... Лука всё же выпрямляется от того, как именно Элиотт сейчас выглядел — так, как и всегда. Невероятно. Умиротворяюще. Как искусство. Как самый родной человек, от мирного вида которого хотелось забыть обо всём и вернуться обратно в кровать. Но сейчас он вылез из неё лишь из-за этого же человека, поэтому, поджав губы, не сдержав мягкой улыбки, Лука всё же отказывает себе в этой сладкой перспективе и выходит из комнаты.***
Родители, не менее сонные, как и договаривались, уже сидели на кухне, пытаясь взбодриться с помощью чашек кофе. Лука, шагающий всё так же тихо, замечает их, концентрирует взгляд на том, как солнечные лучи падают на их спины и улыбается, дёргая ладошкой в приветствии, когда на него поднимают взгляд. — Доброе утречко. — Почти шепчет он и невольно опускает взгляд к миске, замечая посапывающего у неё Элу и сидящую на стрёме Джой. Ничего не меняется. Только размер кота и постройневшей от их вечных догонялок по дому собаки. — Спит? — Немного хриплым спросонья голосом интересуется Ивон. — А то. — Так же хрипло отвечает Лука, усаживаясь на диванчик. — В общем, — начинает он, но замирает и, от неожиданного желания зевнуть, подносит кулак ко рту, отворачивая голову. — А я говорила заранее это обсудить. — Усмехается Кларис, опуская кружку с кофе, которую она успела уже практически полностью выпить. — Да мы же вчера, — Лука заминается, зная, что заранее не мог этот день с родителями нормально обсудить, потому что их планы на работе постоянно менялись, а конкретно вчера, он сам не ожидал, Элиотт просто не давал ему прохода, лишив возможности остаться с ними наедине: стоило только вернуться с университета, удивительно позже, чем Элиотт, как Луку, накормив вкусным ужином в виде пюре с маленькими кусочками мяса и подливой, тут же утащили в свою комнату. Лука хотел было тогда спросить, к чему такая спешка, с чего у Элиотта такое бурное настроение, но мало того, что он был не против, так и, оказавшись прижатым к кровати, он и без лишних вопросов тут же получил объяснение: — Соскучился. — Говорит внезапно Элиотт, бегая внимательным взглядом по удивлённому лицу Луки, спускаясь им к его ключицам, открывшимся ему у ворота синего джемпера. — Безумно по тебе соскучился. — Повторяет и опускается на локти, по обе стороны от головы Луки, прижимаясь к нему телом плотно. — Ты прям... — Лалльман пытается привести затаившееся дыхание в норму, успокоиться, но вместо этого лишь закусывает губу от того, как приятно ему на самом деле подобное положение вещей, — как рысь какая-то. — Элиотт же на подобный вариант мягко улыбается и, недолго ожидая, склоняет голову к его приоткрытым губам. Медля пару секунд, словно стараясь быть осторожнее, он целует их, как целовал уже бесчисленное количество раз за шесть месяцев их совместной жизни, только кажется, что с каждым поцелуем его тяга к Луке становится только сильнее. И если он сейчас признается честно, то скажет, что эту неделю немного волновался из-за того, что он от него отстранялся. А точнее — постоянно уходил в себя или где-то пропадал вместо того, чтобы сидеть дома, в уюте и тепле. Вернее, нет, он был действительно рад, что Луку тянуло куда-то ещё, что его могли интересовать новые вещи. Единственное расстраивало — он не говорил Элиотту, какие именно. Постоянно лишь увиливал от ответов в своей привычной шутливой форме. Но сейчас, чувствуя, как честно подаются навстречу его бёдра, как обвивает Его Лука руками шею и как он целует в ответ открыто, смело, как берёт в плен его нижнюю губу, пуская дрожь по затылку, сомнений у Элиотта не остаётся никаких. — Ну так а чего ты... — Он всё же отрывается от его губ, выдыхая горячо, — бегаешь от меня, как добыча? Лука, нехотя размыкая ресницы, щурится, глядя ему в глаза, зарываясь мягко пальцами левой ладони в волосы на его затылке. — Тогда я скоро буду пойманным. — Дёргает бровями он, и Элиотт, наконец получив хоть какую-то информацию, зависает, вместо того чтобы наклониться к тянущимся к его лицу губам. — Ты готовишь мне на день рождения сюрприз? Веки Луки распахиваются, а сам он вжимается затылком обратно в матрас, глядя на Элиотта серьёзно. — Я? — Он лишь приподнимает брови, боясь себя выдать. А Элиотт от этой реакции улыбается счастливо, медленно заводит колено между его ног и, поглаживая левую мягкую щеку ладонью, говорит: — Ты. — Я лошара в сюрпризах. — Беззаботно произносит Лалльман, не особо себе на самом деле помогая. Выдаёт его серьёзный взгляд, не в тот момент дёргающиеся брови. — Ну, я спрашивал не совсем это, — Элиотт улыбается хитро, — но спасибо за предупреждение. Буду готов. — Проговаривает он и, не сдержав еще одну усмешку, плотнее прижимает ногу к его паху, замечая, как Лука выдыхает от этого шумно. — Да иди ты. — И с этими резкими словами Лалльман, надавив уже так привычно на его левое плечо, переворачивает Элиотта, прижимает его спиной к матрасу и, взяв за запястья, заводит их над его головой, вынуждая Демори приподнять брови от удивления. — Поздравишь меня раньше положенного? — Спрашивает он, не скрывая игривых ноток в голосе, восхищенного блеска в глазах. — Да щас. — Лука, видя его заинтересованность, наблюдая за тем, с каким неприкрытым желанием Элиотт смотрит на него, закусывает нижнюю губу, всё-таки улыбаясь. И тогда, невольно выдав ему маленькую подробность, а то и подкинув подсказку, не то чтобы Лука был не прав в своей оценке умения делать сюрпризы. Особенно теперь, когда, загоревшись идеей приготовить Элиотту на день рождения хотя бы яблочный пирог, за считанные минуты до запланированного приезда родителей с ним из магазина, он стоял спиной к чему-то, в чём явно прогадал то ли с пропорциями ингредиентов, то ли с самими ингредиентами. Смирившись вновь со своей никчёмностью, он вздохнул глубоко ещё три раза и, взяв большую тарелку, относительно удачно переложил совсем уж неудачный пирог на неё. Лука волновался, до жути волновался, потому что не видел ещё Элиотта за сегодня. Он вообще никогда не видел Элиотта в день его рождения и чертовски боялся, что что-нибудь испортит. Он уже думал, что испортил, когда, созвонившись с матерью во время их похода в магазин, услышал от неё, что Элиотт не раз о нём с какой-то печалью в настроении спрашивал. Стоило ли утром вот так ускользать, чтобы подогреть интерес до вечера? Или нужно было завалить его какими-нибудь шарами и объятиями, чтобы его день начался тепло? Лука ведь знал, как Элиотту нравится с ним просыпаться, он сам буквальным образом жил этими сонными, тёплыми минутами, так какого черта именно в этот день решил всё сделать иначе? Он слышит во дворе шум, окончательно возвращающий его к реальности, говорящий ему о том, что подъехала машина, и ощущает, как отбивает короткие, но громкие удары сердце. И зачем он только всё это затеял. Лука плетётся неуверенно к коридору, оборачивается, убеждаясь в мнимости порядка и красоте пирога, стоящего в центре стола, и застывает, когда входная дверь открывается. Он встречается сначала взглядом с Кларис, после с Ивоном, кивает им и, проходя чуть вперёд, замирает, встречаясь глазами с заходящим в дом Элиоттом. Какая-то немая, то ли комичная, то ли трагичная сцена, в которой, спустя четыре секунды молчания, Демори с пакетом настольных игр в руках делает несколько уверенных шагов вперёд, подходит к Луке вплотную и обнимает его так крепко, словно они не виделись месяц. — Привет. — Шепчет он мягко, совсем не злясь, ему в шею, и Лука абсолютно от этой нежности, от улыбок родителей, принимающихся снимать верхнюю одежду, теряется. — С днём рождения. — Обнимая в ответ, шепчет он первое, что приходит ему в переполненную волнениями голову, и тут же слышит короткую усмешку у плеча. — Какой-то ты не очень своевременный. — Шутит Элиотт, и Лука, закрывая глаза, облегчённо выдыхает, потираясь кончиком носа о его пальто. — Какой есть. — Бормочет с напускной уверенностью, прижимается к его плечу лбом и, чувствуя мягкие поглаживания по спине, млеет. Кажется даже, что это у него сегодня день рождения, и самый лучший подарок в этот день, как и в каждый — объятия Элиотта. — Мне нравится. — Слышит ответ Лука, не замечая даже, как родители уже, обговаривая ужин, проходят мимо них на кухню. — О, всё-таки получилось? — Слышится воодушевлённый голос матери, заставляющий парней всё же хоть на капельку друг от друга отлипнуть. Как-то, оказавшись в его руках, Лука совсем забыл о всех своих переживаниях, о всех сомнениях и даже о самом неудачном блюде в его жизни, которое должно было стать одним из важнейших сюрпризов для Элиотта. Он поднимает взгляд к его лицу, замечая на нём некий ступор, даже лёгкое неверие в глазах, уткнувшихся в сторону кухонного стола. — Я хотел... — Начинает мямлить Лука, чувствуя всё же, как чертово волнение возвращается. Язык только сильнее немеет, когда какой-то стеклянный взгляд Элиотта возвращается к нему. — Ну, знаешь, — он держится за тепло рук, всё ещё лежащих на его плечах, держится за надежду, что Элиотта это могло порадовать. — Я подумал, что тебя это может порадовать. Это... Яблочный пирог. — Лука хлопает ресницами и понимает, что это самое убогое объяснение, самая неудачная презентация подарка, какую он только мог придумать. У него не получается делать это всё так красиво, как с этим справляется Элиотт, он не умеет всё подготавливать столь изящно, он, черт возьми, ничего не умеет, но Элиотт неожиданно улыбается — буквально одним уголком губ, и от этого буквально становится легче дышать. — Хреново получилось. — Улыбается нервно Лалльман, — я думал у меня получится, — он поворачивает голову к кухне, жестикулируя неоднозначно левой рукой, — думал рецепта будет достаточно, а, — он вновь смотрит на Элиотта, облизывая губы взволнованно, — оказывается, ещё нужен и талант. И всё это время каждое слово Луки, каждая частичка его неловкого объяснения для Элиотта была какой-то драгоценностью, каждую из которых хотелось хранить в отдельной шкатулке. Каждую из эмоций Луки ему хотелось иметь на отдельной фотокарточке. Лалльман уже было хочет что-то добавить, попытаться сформулировать по-красивее, но только он открывает рот, как Элиотт обхватывает его лицо ладонями неожиданно и, притягивая к себе, целует в лоб. Хихиканье матери немного отрезвляет ошарашенного Луку. Но стоит только подумать, что он пришёл в себя, как Элиотт ещё и обнимает его крепко. Ещё крепче, чем когда только-только зашёл в дом. — Лука-а-а. — Протягивает он радостно, как-то даже по-детски, непривычно высоко. Лалльман ни разу ещё не слышал такой от него интонации, и сейчас, похлопывая мягко его по спине, глядя куда-то в потолок, и сам улыбается. — Что? — Спрашивает он невозмутимо, на что Элиотт, обнимая его крепче, усмехается. — Такой ты... — Какой? — Он не может уняться, млея в тёплых объятиях, а Элиотт вновь смеётся. Ничего не меняется. Только в доме становится теплее. Настолько, что вроде бы уже и хочется напомнить Ивону об идее вновь съездить на то озеро, на котором они были осенью. И они напомнят, обязательно напомнят. После ужина, или после настольных игр, которые, воодушевившись предложением родителей, выбрал Элиотт, пока они катались по магазинам.***
Праздничный ужин не длится слишком долго. Как и в каждый раз, когда Элиотту с Лукой хотелось ускользнуть в свою комнату, а родители быстро замечали их неусидчивость. Так и сейчас, во второй раз подряд победив их команду, теперь Лука с Элиттом, довольные, играли на одной стороне, родители поспешили встать из-за стола. Лишь Элиотт не знал, что почти всё в этот вечер шло по плану Луки. Только чёртов пирог и невольно съёжившееся лицо семьи в момент поедания его первого кусочка не были в его планах. Вот совсем. Около минуты парни улыбались вслед родителям, ускользнувшим от них под предлогом выгулять Джой. Лука и Элиотт успели немного свыкнуться с мыслью, что об их отношениях знали, что вот так нелепо оправдываясь, родители выражали понимание и своё принятие, но, даже спустя время, они никак не могли перестать от подобных случаев улыбаться. — Погоди! — Неожиданно заявляет Лука, когда Элиотт поднимается со своего места. Они встречаются взглядом, но вместо того, чтобы объясниться, Лука подвисает, глядя в его удивлённые глаза. Взгляд невольно скользит по его телу, пока Лука обдумывает дальнейший план вечера. И как-то уже вроде и не хочется, чтобы Элиотт раздевался — так всё-таки ему шла белая рубашка и чёрные джинсы. Но план был важнее. Должно было в этот день хоть что-то, что пойдёт действительно по плану. — Пойдём в комнату, — Лука уже даже не уточняет какую именно, настолько истоптана была дорожка к двери, находящейся прямо напротив лестницы, ведущей на второй этаж. — Подождёшь у двери. А когда скажу — зайдёшь. Всё внутри Элиотта загорается от такой загадочности Луки. Что он мог ему ещё приготовить? Что он Хотел для него приготовить? Сердце сводит от радости, потому что Элиотт понимает, знает уже, что есть вероятность просто не справиться с эмоциями, если Лука так продолжит. Знает, потому что от одного пирога и факта, что Лука этот день, этот разговор запомнил, было достаточно, чтобы во время игры он то и дело подвисал, глядя то на родителей, то на виновника его переживаний, виновника безграничной благодарности. Виновника живущей в нём любви.***
Уже минут пять он стоит в коридоре, стараясь сдержать себя от желания прижаться к двери ухом и не попытаться расслышать, что такого Лука мог там творить. Sound: Jacob Banks — Slow up Сердце вздрагивает, когда до него доходят первые ноты мелодии. Уже такой знакомой, такой родной, но с Лукой ставшей ещё роднее. — Можешь заходить. — Слышится громкий, энергичный, но, Элиотт замечает — взволнованный голос. Рука тянется к ручке, но он медлит. Поджимает губы, но всё же берётся за неё, опускает и, зависая на пару секунд, открывает дверь. Глаза тут же встречаются с глазами Луки, сидящего на кровати смирно, сжимающего руками покрывало. Всё, вроде бы, как обычно, никаких новых деталей или предметов, не считая... Взгляд, вернувшийся к Лалльману, скользит ниже его лица, заставляя Элиотта нервно сглотнуть. Плечи укрыты застёгнутой на несколько небольших пуговиц рубашкой и штанами бледно-голубого, мягкого оттенка. Пижама что ли? — Что... — Элиотт проходит на пару шагов вперёд, закрывая за собой дверь, — делаешь? — Вопрос получается глупым, странным, детским даже, что они оба приподнимают брови от удивления. Язык младшего почти развязывается, чтобы пошутить, но вместо этого он поджимает губы и, поворачиваясь назад, достаёт из-за спины сложенную одежду. По всей видимости, комплект, подобный тому, что был сейчас на нём самом надет. Элиотт замирает на пол пути к кровати, когда замечает, как Лука с неё поднимается. — Это тебе. — Говорит он чётко, вытягивая перед собой одежду. — Что это? — Наконец находит в себе силы задать вопрос Демори. А вот Лука только сильнее заминается. Это его вторая попытка совершить удачную презентацию подарка, но на деле в эти минуты он так смущён, так напуган тем, что мог сделать что-то неправильно или переборщить, что только открывает и закрывает рот, стараясь верно подобрать слова. Лишь приподнявшиеся от то ли непонимания, то ли удивления брови Элиотта приводят Луку в чувство. — Я... — Он опускает взгляд к комплекту пижамы в его руках. — Много думал. Очень много думал над тем, что может тебе понравиться. «Ты» — думает невольно Элиотт, склонив немного голову, с трепетом наблюдая за тем, как Лука то покусывает губы, то моргает слишком часто, обдумывая свои слова. — Ты говорил, эта мелодия тебя успокаивала. — Он неожиданно поворачивает голову в сторону играющего проигрывателя, и Элиотт только сейчас понимает, что, укрытый волнением от неизвестности, увидев Луку, слишком сильно был сконцентрирован на его голосе и движениях, чтобы слышать иные звуки, которыми заполнялась эта комната. Хочется обнять его крепко и не отпускать, хочется укрывать его такого неловкого, любящего поцелуями и радоваться только сильнее, зная, что они ему приятны. — А это что? — Интересуется Элиотт, поглядывая с любопытством то на одежду в своих руках, то на ту, в которую был одет Лука. Его заинтересованные, воодушевленные глаза уже выдают тот факт, что он прекрасно уже понял, что это. Но ему так хотелось услышать это от Луки, что он просто не смог сдержать этого вопроса. — Это парная одежда. — Немного сурово выдает ответ Лука, с нахмуренными бровями глядя на его руки. — Пижама? — Да. — Но Лука, — Элиотт замечает, как тот все же поднимает к нему взгляд, — ты не носишь пижаму. — Уголки его губ приподнимаются невольно от того, как бегают перед ним от волнения синие глаза, — ты спишь голый. — Ну и что? — Спрашивает Лалльман так резко, что Демори даже дёргается, — ты тоже. Да и вообще, я думал взять повседневный комплект, но вдруг бы не подошло, или не понравилось бы, а поспать вместе мы всегда успеем, да и, кстати, мне дали какой-то купон на скидку, сможем вместе сходить выбрать что-нибудь другое. — Тараторит и тараторит Лука, глядя то Элиотту в глаза, то на пижаму в его руках, то дёргая ладонью в сторону постели. И он бы, вероятно, так и продолжал бы сыпать несвязными оправданиями, если бы Элиотт его не отвлёк, если бы не подошёл и не обнял его крепко. Губы Демори прижимаются к часто пульсирующей от волнения вене, действуя на младшего словно транквилизатор, вынуждающий замереть от бегущих по спине мурашек. — Сходим, — Шепчет Элиотт, ещё больше распаляя Луку, — обязательно сходим. — Повторяет, и, чувствуя руки, скользящие по спине, улыбается, обнимает крепче и вышагивает вместе с Лукой к кровати медленно. — Спасибо, Лулу. — Они останавливаются вплотную к краю матраса, когда Лалльман всё же позволяет себе отстраниться, чтобы посмотреть Элиотту в глаза. — Мне нравится. — Говорит Демори, поглаживая пальцами левой руки его подбородок, замечая внимательность его взгляда. Ему нравится. Лука видит эту довольную улыбку, этот хитрый прищур и действительно верит, что не прогадал со своей идеей, со своей неожиданно возникшей мыслью, что романтичному и любящему Элиотту это сможет понравиться. — Мне безумно нравится эта идея. — Повторяет Элиотт, скользя ладонью по рубашке на спине Луки, задирая её пальцами мягко, нежно, а Лалльман выпрямляется от прикосновения пальцев к чувствительной коже, и, облизывая губы, смотрит ему в глаза. Удивительно было то, как быстро они друг друга распаляли, как остро каждый раз реагировали на касания. И вряд ли Лука смог бы понять, благодаря кому из них они через три секунды оказались на кровати, не смог бы выбрать, кто из них утянул на покрывало, потому что виноваты определенно были оба. — Мне... — Элиотт опирается на левый локоть, возле его головы и, опуская правую ладонь на его грудь, подмечая глубокий, узкий ворот рубашки, скользит пальцами по открытой его глазам коже. Чистой, красивой, такой контрастно тёплой по сравнению с цветом этой только сильнее распаляющей пижамы. В прошлый вечер Лука так и не дал их ласкам иметь продолжение, отмазавшись лишь поцелуями и обещанием "завтра, всё завтра". Что ж. «Завтра» наступило. — Очень нравится. — Элиотт, слишком сильно увлекаясь своим занятием, этим невероятным сочетанием оттенков, ловко расстёгивает одну пуговицу. И он бы продолжил, точно продолжил, но скользнувшее между его ног бедро и губы, тянущиеся навстречу, рушат все планы, увлекая в поцелуй. Хочется с Лукой сделать столько всего, впервые так сильно хочется, чтобы у них был свой мир, свой уголок, что-то большее, чем одна комната, лишь в которой они могли никому не мешать. Телефон в джинсах вибрирует, и Элиотт, чувствуя, как, только сильнее возбуждая, сжимается ладонь в его волосах, мысленно матерится, потому что десятки раз уже за этот день дёргался, думая, что это сообщение от Луки. Но то каждый раз были поздравления знакомых из университета. — Сейчас. — Выдыхает он горячо в губы младшего, пытаясь нащупать правой рукой телефон в джинсах. Отвечая на поцелуй вновь, он вытягивает его из заднего кармана, желая отложить на тумбу. Вытягивает руку в её сторону, отстраняется и, улыбаясь, поднимая взгляд, так и замирает с вытянутой рукой. Перед глазами стоит небольшая, старая фоторамка, и, вглядываясь в фотографию, помещенную в неё, далеко не сразу Элиотт верит увиденному. Лука хочет уже его притянуть к себе обратно в поцелуй, но, замечая заминку, прослеживает взгляд и откидывает голову. Сердце сжимается, потому что он вспоминает. Наконец вспоминает и думает, как, черт возьми, он только мог об этом забыть. — Откуда? — Спрашивает Элиотт тихо, не отводя взгляда от тумбы, так и замирая в этом странном положении. — Это, — Лука думал, что ему станет легче, посмотри Элиотт ему в глаза, но, когда это всё же происходит, он только больше пугается, думая, что в своих действиях мог ошибиться. Он выкарабкивается из-под Элиотта неловко и, принимая сидячее положение, молчит, глядя на фотографию, которую впервые увидел пять месяцев назад в старой комнате Элиотта. Он замечает, что тот повторяет его движения, выпрямляясь, усаживаясь напротив. — Ивон сказал мне на той неделе, — Лука смотрит на фотографию, поджимая губы, — что ты спрашивал, где альбомы. — Элиотт щурится, глядя на него внимательно. — Он был так рад. А я вспомнил, — Лука вздыхает глубоко, — что она уехала гораздо раньше, чем вы переехали сюда. А фотография всё еще была там. И ты не опускал ее, не убирал. — Дыхание Элиотта затихает от деталей, озвучиваемых Лукой. — Многое изменилось и, — Лалльман всё же позволяет себе посмотреть ему в глаза, — я подумал, она важна для тебя. — И он бы так хотел понять, что происходит в его голове, так хотел знать, стоит ли ему продолжать говорить, но не получалось, ничего из этого не получалось. — Поэтому, — он решает, что лучше объясниться, чем продолжать молчать, — мы с Ивоном съездили в субботу по моей просьбе в Ренн, ну и... — Так вот где вы весь день были, — приподнимая брови ошарашенно, выдыхает Элиотт. Лука кивает. Только сейчас осознаёт, что музыка утихла. А потом, не сразу, осознает, что они молчат уже секунд десять. — Я, — подаёт первым голос Элиотт, и Лука сжимает губы плотнее от волнения, смешанного всё же с желанием услышать, узнать, всё ли в порядке. — Спрашивал про альбомы, чтобы найти твои детские фото и, — он облизывает губы, отводя взгляд на рамку вновь, — постебать тебя потом. Лука хлопает ресницами, пытаясь понять его слова. Это явно была шутка, что-то лёгкое, по-доброму колкое, и он почти уже был готов на это пошутить в ответ, но остающийся всё таким же серьёзным взгляд Элиотта не давал ему расслабиться, заставляя гадать. — Это было лишним? — он садится ближе, — мы можем убрать её, — Лука склоняет к нему голову, потираясь щекой о его щёку. Это отрезвляет Элиотта, заставляет прийти в себя, поворачиваясь. — Нет. — Отвечает он прямо и Лука, чувствуя волнение, отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза. — Нет, Лука. — Повторяет он тише и, в этот раз уже сам склоняет голову к его плечу, обнимает спину руками, заставляя страхи Луки встрепенуться, заставляя их начать отступать. Sound: Ólafur Arnalds — Hægt, Kemur Ljósið — Мы не будем её убирать. — И его голос, боже, его голос. Лука за этот день услышал так много незнакомых, личных интонаций, что сейчас, слыша, как он дрожит, неожиданно находит в себе силы, чтобы обнять Элиотта крепко в ответ. — Спасибо. — Вновь говорит Элиотт и это успокаивает. Спасает. Расслабляет невероятно сильно. Элиотт в его руках в эти секунды был настолько уязвимым, что Луке впервые в жизни так хотелось быть сильнее, чтобы его объятия могли подействовать так, как действовало одно Его присутствие на него самого. И он, безусловно, не мог знать, что так оно и было. Он мог лишь чувствовать, как Элиотт потирается носом о мягкий ворот его, их пижамы, как обнимают его руки крепко, и надеяться, что Элиотту сейчас, в этих объятиях, в этой жизни с ним хорошо. Что он счастлив. — Я так счастлив. — Обжигает мочку уха и само сердце признание Элиотта, в очередной раз, Луке кажется, прочитавшего его мысли. Руки сами поглаживают его спину, пропускают между пальцами мягкие пряди, словно успокаивая, убаюкивая. Лука не знал, зачем это всё затеял, не знал, действительно ли понравятся Элиотту эти его странные идеи, но надеялся, очень сильно на это надеялся. Помнил, что последние месяцы прошлое не было для них столь сложной темой. Помнил, что всё чаще Элиотт шутил о своих выходках в Ренне, и гораздо подробнее, когда Лука спрашивал, рассказывал ему о своих буднях и особенно ярких моментах с родителями в старом доме. — Мы потратим твой купон. — Бормочет Элиотт, вновь обнимая Луку крепко, прижимаясь лбом к его шее. Лишь с ним он мог расслабиться. Лишь с ним он мог себе позволить быть настолько слабым. — Хорошо. — Кивает Лука, осознавая, что вновь улыбается, что его щёки уже почти, оказывается, начинали болеть от того, как хорошо ему было. — И будем спать в этой пижаме сегодня. — Лука наклоняет немного голову, но всё равно не может увидеть его лицо, поэтому лишь продолжает поглаживать волосы. — Хорошо. — Но сначала снимем её с тебя. — Лука вздрагивает, чувствуя, как забирается вновь правая ладонь Элиотта под его рубашку. — Хорошо. — Повторяет он, не замечая, что голос становится ниже, не зная, что это воодушевляет Демори, обнимающего его, отходящего от сильных эмоций, только сильнее. — Мы сделаем это всё вместе. — Соглашается Лука, скользя пальцами от его волос к вороту рубашки, но замирает, слыша тихий шепот: — Лучший. — Он чувствует, как рука Элиотта, скользнувшая под рубашку, обнимает его крепче и не дышит, пытаясь прислушаться к его словам. — Ты лучший. — Без капли шутливости повторяет Элиотт, и Лука верит. Закусывает губу от радости, от покинувших наконец его страхов, поворачивает голову, целует Элиотта в висок и, чувствуя ответный поцелуй в шею, верит в них только сильнее. С каждым таким неоднозначным, наполненным волнениями, но счастливым днём. С каждым крепким объятием. С каждой минутой.