Around the world...with two badass

За эти пару дней я успела изучить номер и без промедлений нашла настенный переключатель. Хромированная люстра мгновенно наполнила светом комнату, больно ударив по глазам, привыкшим к темноте. В дверях номера застыл юноша, лет семнадцати. Обе руки он прижимал к своему лицу, а под ногами у него валялся бумажный пакет, который тот, вероятно, выронил, в попытке увернуться. Ситуация точь-в-точь по протоколу. Я взглянула на Баки, дабы убедиться, что у него нет намерений больше ничего делать. Он в ответ болезненно скривился (причин на то было предостаточно) и той же самой стремительной походкой скрылся за дверьми ванной комнаты. — Твою мать… Моему негодованию вторил жалобный стон нашего гостя. Но прежде, чем курьер, который всего-то хотел доставить лекарства, успел что-либо сказать, я резко обхватила его голову, зажав одной ладонью рот, а второй жестко зафиксировав шею. Глаза мальчишки в ужасе расширились, но он настолько был дезориентирован полученной травмой, что даже не попытался вырваться. Я почувствовала под рукой горячую липкую жидкость, струящуюся от выбритого виска к подбородку. Вдох-выдох. Как учили. По мере усиления давления на нужные точки, тело курьера все больше «оседало», пока лихорадочно бегающие зрачки не закатились, и он, потеряв сознание, не рухнул прямо на пол. Нужно было удостовериться, что больше очевидцев произошедшего нет. Я выглянула в общий коридор, внимательно прислушалась, и не обнаружив на этаже ни одной живой души, закрыла двери нашего номер, провернув замок на два оборота. Барнс выполз из ванной, взъерошенный, болезненно покрасневший и с совершенно потерянным взглядом. Его всего прошибало мелкой дрожью, и в особенности тряслись руки. Я не совсем понимала, какой из проблем заняться сперва, но находящийся на грани Баки был страшнее, чем лежащий позади меня подросток в бессознательном состоянии. Подобрав с пола пакет, обнаруживаю в нем парочку сильнодействующих жаропонижающих препаратов и упаковку уже наполненных чем-то шприцов, все, как заказывали. А главное, вовремя. На белой коробочке стоит голографический штамп, означающий что принимать данные таблетки можно только с разрешения вашего лечащего врача и в идеале под его же присмотром. Я протягиваю Баки пластинку с лекарством. — Две штуки за раз. Он как-то странно на них смотрит, и до меня доходит, что дело не в таблетках, а в моих руках, перепачканных кровью. Приходится насильно вкладывать препарат в металлическую ладонь. — Пей давай, — в мои планы не входит кричать на этого большого ребенка, но если потребуется, то я это сделаю. Но мы, слава богу, в игру «Баки принимает лекарства» уже научились играть. Остается вторая проблема, хотя проблема, это громко сказано, так, маленькая неприятность. Мы столько раз обсуждали, планировали и отрабатывали подобные ситуации, что я даже не трачу время на то, чтобы вспомнить порядок действий. Кровь сначала с курьера, потом с ламината на полу (спасибо, что без ковров), вытираю кусками туалетной бумаги, чтобы потом бесследно ее смыть. Худощавое безвольное тельце мальчишки приходится затащить в кресло и зафиксировать голову в более-менее ровном положении. За спиной, тенью мечется Барнс. Я с облегчением отмечаю, что в пластинке на две таблетки стало меньше. — Эти подействуют быстрее, — киваю я на брошенную на диване коробочку, — но потом, вероятно будет сильно тошнить, ты ничего так и не съел. Баки покосился на бледного парня. — Надеюсь, потом тебе все-таки будет стыдно, но не сейчас. Я разберусь, не переживай, с первого года обучения к такому готовили. — Что нужно делать? — все так же не отрывая хищного взгляда от бедняги, спрашивает Барнс. — Ничего! Ничего такого, о чем ты думаешь. Натворил уже, молодец, теперь отдыхай. Как тебя с такими навыками скрытности на задания то вообще брали? Шутка не заходит. Голова у Баки сейчас такого рода информацию воспринимать не может. А у меня такое ощущение, что я всю жизнь шла именно к этому моменту и к этой ситуации, когда придется заметать следы после неосторожной, но ожидаемой выходки Солдата, и параллельно успокаивать его самого. — Так, давай-ка ложись обратно, — попытка сдвинуть его с места, успехом не оборачивается, — Баки, не глупи, у тебя высокая температура и нужно успокоиться. Пожалуйста, — добавляю чуть тише, но настойчивее. Он переводит на меня обеспокоенный взгляд, словно ждущий какого-то подвоха и готовый ринуться в бой. — Да, все будет хорошо, просто ложись, организму, чтобы сбросить хотя бы часть напряжения, нужен сон. — Я не хочу спать, — тут же отнекивается он. — Сейчас подействует лекарство и уснешь… Вдруг Баки растерянно дергается, на секунду теряет перед собой всяческую опору, и смотрит словно сквозь, куда-то дальше, чем я, чем стены этого номера. — Снотворное? — низкий голос срывается на шепот, как если бы ему не хватало кислорода для вздоха, — зачем ты мне это дала?! Мои нервы натянуты до предела, так что рукопашный бой с Барнсом сейчас сильно не удивит. Я не имею права бояться его и отступать, придется доводить начатое до конца, даже если придется вырубить и Баки. — Это не снотворное, — произношу сквозь зубы, — а сильное жаропонижающее. Экстренная доза анальгина. Но твой мозг воспримет это как интоксикацию, и в целях самозащиты решит, что уснуть — будет безопаснее, чем терпеть. — Нет, — Барнс отрицательно качает головой, с такой уверенностью, словно это может что-то изменить. Как же непросто. — Ну все, хватит. Я выключаю обратно весь свет, попутно убирая с пола разбитую лампу. Курьер, к чьей голове ее притянуло, едва различимо, но дышит. У него иного выбора нет, как ждать своей участи. — Баки, — взяв его за живую ладонь, я тяну мужчину к дивану. Он не сразу, но без сопротивлений идет, и с тяжелым надрывным выдохом опускается на пружинящее сиденье. Если память мне не изменяет, то при таком состоянии и дозировке, лекарство действовать начнет минут через десять. Барнс сотрясается всем телом, его снова знобит, и завернув широкие плечи в тонкое одеяло, я прижимаюсь к мускулистой груди, практически забираясь к нему на колени. Он говорит что-то совершенно невнятное, и сам обнимает меня обеими руками, зарываясь носом в волосы. Чем больше он сопротивлялся, тем быстрее войну эту проигрывал, и я с облегчением выдохнула, потому что хотя бы во сне он не будет мучаться от высокой температуры. Сложно присматривать за больным, поскольку очень скоро всяческое самообладание начинает трещать по швам, а вы медленно изводите себя мыслью, что никак помочь не можете, кроме бесконечных пустых разговоров и причитаний. Время уже давно перевалило за два часа ночи. Зевая и потирая уставшие глаза, я поплелась шариться по номеру в поисках наушников. Одни точно были у Барнса, и этот аксессуар он обычно всюду таскал с собой, хотя и не всегда использовал. Две маленькие капельки на прорезиненном шнурке нашлись во внутреннем кармане его куртки. Вы спросите, не собралась ли я послушать музыку до утра? С радостью бы, но нет. В моем телефоне, любезно предоставленном в Щ.И.Т.е, там же прошитом и запрограммированном, были не только фотографии и стандартные приложения для смартфона. Там имелся доступ к виртуальному хранилищу для различного рода нужд. Я выбрала из списка нужный мне файл и, подключив наушники, надела их на курьера. Он может и был без сознания, но для эффекта мне требовалась как раз бессознательная его часть. Ползунок громкости был установлен на максимум, из маленьких динамиков еле слышно доносился монотонный голос. Это старался доктор Хейсон, наш штатный психолог. Он был удивительным специалистом, и иногда его способности даже пугали. Он без особых усилий мог убедить что вы — кухонная тумбочка, и стой потом себе на месте, думай о жизни. Хейсону в принципе было без разницы с кем и как работать. Вкупе с помутненным от удара рассудком курьера и белым шумом его лекции должны были произвести максимальный эффект. На утро мальчишка даже не вспомнит, зачем сюда приходил, а все случившееся примет как «странное стечение обстоятельств, в котором виноват только он сам». Весь этот сумбур, на удивление, действовал на меня даже успокаивающе. Видимо я настолько привыкла вечно находиться в рабочей обстановке и решать за раз несколько задач, что это было куда проще, чем заниматься домашними делами. Усевшись на край дивана, на котором спал Баки, я позволила себе прикрыть глаза, отдавшись в плен потертой от времени обивке. Фрэнк, наверное, третий по значимости мужчина в моей жизни, любезно предоставил мне новое дело. Сказал, что желающих было немного и никого назначить еще не успели, а по местонахождению я была ближе остальных. Четыре дня назад один агент Щ.И.Т.а, наложил на себя руки прямо в лифте многоквартирного дома. В штабе такие вещи принимали с большой неохотой, гораздо проще изучать убийство, нежели самоубийство. Но каким бы ни был тот агент, важным или не очень, нужно убедиться, что после себя он никакого компромата на нас не оставил. В целом интересно и не очень затратно, учитывая тот факт, что я пока даже оружие толком держать не могу. Единственное, о чем приходится жалеть, так это Баки, которого теперь совершенно не хочется оставлять без присмотра, но ситуация, черт бы ее побрал, обязывает. Не успев толком уснуть, я дернулась от услышанной вибрации телефона. Он все еще лежал на подлокотнике кресла, подключённый к наушникам. Гипно-запись закончилась, я свернула тонкие проводки и забрала устройство. В сообщении прислали адрес и краткую сводку из срочных новостей. «Стрельба в одном из спальных районов, ограблена квартира найденного мертвым пару дней назад мужчины. На месте работает полиция». Прислали мне это явно не для чтения на досуге. Работая на Щ.И.Т. как-то не получается войти в размеренный график, работы то вовсе нет и ты умираешь со скуки в штабе, то дел хоть завались и едва везде успеваешь. Именно по этой причине большинство агентов, да и остальных работников, задёрганные, нервные и, главное, одинокие, потому что никакую личную жизнь с такой занятостью не устроить. Барнс рядом мирно сопел, наконец погрузившись в сон, будить его сейчас — было бы самым настоящим варварством, а выезжать из номера посреди ночи, еще одним звоночком, указывающим на нашу ненормальность, но были и правила, была необходимость действовать осторожно, не привлекая внимания. Так, как учили. Я с досадой призналась себе, что, наверное, никогда не смогу выйти за рамки протоколов Щ.И.Т.а, оставаясь просто хорошим специалистом, работником группы поддержки и обеспечения в любой жизненной ситуации. На сборы вещей ушло минут десять. Я прибралась в ванной, собрала все части разбитой лампы, на всякий случай вытащила из мусорного ведра упаковки от лекарств. Данные о постояльцах отеля хранились на одном сервере с защитой не сложнее, чем двойной пароль на почтовом ящике. Все ячейки, содержащие какие-либо упоминания о нашем здесь нахождении, я удалила. Это не преступление, потому что за номер мы заплатили, а вот оставлять тут свою личную информацию было ни к чему. Теперь официально наш номер был свободен, а значит пора выметаться. Я снова проверила курьера и признаков сознания не обнаружила. Парень сегодня однозначно выспится, в отличие от нас. — Баки? — я легонько потормошила его за плечо, — Баки, надо уходить. Кожа под рукой словно горела. — Барнс, просыпайся. Он дернулся с глубоким вздохом и открыл глаза, повернувшись ко мне. — Надо уходить, — повторила я, — пока не пришли убираться в номере. Вещи собраны. Он, кажется, тяжело понимал из-за общего недомогания, и поэтому просто неопределенно мотнул головой. Я не ошиблась, и плечи, и щеки, и лоб, покрытый испариной, «горели». Температура держалась несмотря на все принятые лекарства. — Если так будет продолжаться, — сказала я, поглаживая тыльной стороной ладони бледную кожу, — придется ехать в больницу. Эти слова на него всегда действовали одинаково плохо. — С этим что? — прохрипел Баки, игнорируя услышанную информацию и намекая на сидящее в кресле «тело». — Ничего, проснется через пару часов и ничего не вспомнит, а нас здесь уже не будет. И я все жду от тебя фразы типа «я не хотел» или «это вышло случайно». Мужчина переводит на меня тяжелый красноречивый взгляд, вместо тысячи слов, как говорится. — Ты не заперла дверь, — отчеканил он. Я в одну секунду забыла об усталости и желании поспать, выставила перед его лицом небезызвестный жест из среднего пальца, и вторя этому недовольному тону, ответила: — Всегда пожалуйста, умник. Барнс, привыкший к подобным выходкам, криво усмехнулся. — Всё, хватит разговоров, давай поднимайся и валим отсюда. Он не стал спорить, и через три минуты, в лучших традициях шпионского побега, мы уже стояли у черного входа на первом этаже. Я поднесла запрограммированный передатчик к кодовому устройству на двери, и короткая электромагнитная волна отключила его от системы. Мы вывалились в морозную ночь, на тротуар, еще не просохший от дождя. Моя ладонь утонула в большой руке Барнса, по-прежнему горячей и влажной. Он больше не задавал вопросов, просто шел рядом. — В больницу? — очередная попытка. — Ни за что. — Баки, я не шучу, в твоем состоянии необходим присмотр врача. Сильная рука переместилась мне под куртку, осев приятной тяжестью на талии. Рядом с ухом раздался хрипловатый баритон: — У меня уже есть врач и он за мной присматривает. Я непроизвольно дернула головой. Мое беспокойство было сильнее других чувств, порождаемых этой близостью. — Свежий воздух тебе явно на пользу. Но я — не врач, мы это оба знаем, больше, чем первую помощь, оказать не смогу. — В больницу не поеду, - продолжал настаивать на своем Барнс, — так куда мы сейчас? — Подальше от этого места, это раз, и все-таки поближе к больнице, это два. А вообще, мне нужно на пару часов отъехать. — Это три, — закончил Баки. Мы остановились на углу какого-то заведения. В это время суток город был непривычно тихим. — Скажи честно, как ты себя чувствуешь? — я развернулась к нему лицом, заглянув в темные глаза. — Паршиво, — кивнул Барнс, — но жить можно. Было бы иронично после всего пережитого умереть вот так, промокнув под дождем. — В следующий раз головой будешь думать. И прекращай уже свои суицидальные шуточки. — Разве у людей не принято подшучивать над смертью? — он выразительно выгнул темную бровь и обнял меня крепче. Я задавалась вопросом, почему у нас были только такие моменты? Редкие, короткие и в постоянной спешке перед очередным расставанием. — Шутят, конечно, но не во время болезни, так только нервы всем окружающим треплют. Баки изобразил искреннее удивление. — Я тоже треплю тебе нервы? — С первого дня нашего знакомства. Но Сэм говорил, что это — норма. — Слишком много вы с ним разговаривали, — пренебрежительно фыркнул он. — Что это, мистер Барнс, ревность? На его лице не было ни единой эмоции, выдающей истинные чувства. — Я стар для этих глупостей. По позвоночнику побежали мурашки. Сильные пальцы по-хозяйски сжимали поясницу плавными движениями. Начинаю скучать по вечно хмурому и молчаливому Барнсу, который не пытался сбить меня с толку своими навыками обольщения. — Не говори так больше никогда, я себя извращенкой чувствую. — А как же я тогда? — А тебя как раз все устраивает. Пенсионер без комплексов. — Не все, — задумчиво протянул Баки, — но я к этому стремлюсь. Я с пару секунд всматривалась в его строгое лицо, даже не пытаясь найти скрытый смысл в этих словах. И притянув его к себе за петлю на поясе джинсов, поцеловала. Это был наш четвертый поцелуй, но, как и все предыдущие особенный. В этот раз без спешки, без оглушительно стучащего в ушах пульса. Осознание того, какое влияние я оказываю на Баки, давало определенную свободу действий. Я больше не спрашивала себя, что можно сделать хуже или лучше, и какова вероятность бесповоротно испортить момент. — Тебе все сходит с рук, — на выдохе произнес Баки, утыкаясь носом мне в шею. — В каком смысле? — Задания, работа. Я раз за разом убеждаюсь, что ты способна уладить любую ситуацию. — Мне воспринимать это как комплимент или что?.. Барнс беззвучно смеется, от чего его плечи начинают сотрясаться, а от прерывистого горячего дыхания на шее становится щекотно, и я довольно жмурюсь. — С таким же хладнокровием и знанием дела мог действовать только Роджерс, — пухлые губы тронула немного грустная улыбка. — Просто супер, Баки, просто супер. Ты сначала меня целуешь, а потом сравниваешь со своим другом. — Я не имел в виду, что… Нам посигналила проезжающая мимо машина. Наверное, вид обнимающейся парочки не смог оставить водителя равнодушным. Стоп. Я только что назвала нас «парочкой»? От приторности этого слова даже немного сводило зубы. Захотелось ударить себя по голове, чтобы впредь такая бредятина туда не лезла. — Забей, — отмахнулась я, попытавшись незаметно отстраниться, но стоило бы уже понять, что в нашем случае отойти можно тогда, и только тогда, когда этого захочет Баки, превосходящий меня физически. — И ты не прав, мне не все сходит с рук. Взять хотя бы наше задание в Румынии. — Из-за которого ты на нас так взъелась? — в его словах сквозило искреннее недоумение, от чего моя почти кровная обида дала знать о себе с новой силой. — Приехали. Во-первых, не на вас, а конкретно на тебя, а во-вторых, повод был, и не делай вид, что не понимаешь. — Я думал, что все это давно в прошлом. — Ты даже ни разу не заговорил на эту тему. У тебя нет привычки быть в курсе дел, если это не касается работы. Ты даже про это никогда не интересовался, — добавляю я уже от обиды и киваю на свое правое плечо, перетянутое под одеждой слоем бинтов. — Чтобы лишний раз напомнить себе, что я не мог ничего сделать? — тихо спрашивает он и касается пальцами того места, где под повязкой уже почти зарубцевались шрамы. Как это вообще работает? Как он располагает к себе людей? Как вынуждает их переставать злиться, даже если виноват? — Ладно, извини. И, кстати, мне лучше бы выехать уже сейчас, пока названивать не начали. Может все-таки в больницу? Мне так спокойнее будет. — Точно нет, — отвечает он спустя секунду размышлений. Не знаю, что должно произойти, чтобы он действительно забеспокоился. — Я что-нибудь придумаю. Скину адрес сообщением. Меня радует, что Баки не рвется поехать со мной, значит с головой он еще немного дружит, но и оставлять его вот так очень неблагоразумно. Я понимаю, что наша привязанность к друг другу перерастает в нечто неестественное, что я не хочу уходить ровно настолько, насколько он не готов отпустить, и это настораживает. Если однажды эти отношения перерастут в привычку, как для меня работа, как для Баки вечная война, то мы превратимся в фанатиков, готовых убивать за одну только попытку нарушить этот порядок. Я снова тянусь к его губам, как к наркотику, к которому очень быстро привыкаешь, и вижу, как в серых глазах вспыхивает лукавый огонек. — Не скучай. — Не собирался.

***

Не рассчитав толком путь до нужного мне места, я добираюсь туда только спустя полтора часа. Центральный вход в дом перегорожен желтыми лентами, на тротуаре припарковано несколько полицейских машин, а сами копы опрашивают проходящих мимо зазевавшихся бродяг. «Нырнув» под ленту, я краем глаза вижу приближающегося ко мне мужчину в форме. — Детектив Берри, — сразу представляется он, — вы здесь живете? — Нет, я здесь работаю, — в доказательство достаю и показываю свою карточку. — А, — весело тянет полицейский, — из «этих», что-то костюмчик не по протоколу? Немного смутившись, я натягиваю ворот толстовки еще больше. — У «этих», — повторяю его слова, — форма — не обязательный атрибут. По крайней мере не всегда. Детектив одобрительно кивает и снова улыбается, он приглаживает белокурый вихор на голове и протягивает мне раскрытый блокнот с записями. — Мы тут уже часа три торчим, ни-че-го интересного, так что предлагаю сразу в квартиру подняться. Я бегло просматриваю его записи, действительно, интересного там мало. Но если полиция идет на контакт, то это хороший знак. Щ.И.Т. уже давно не скрывает свою деятельность от федеральных служб, так что агенты — частые гости на местах преступлений, и для одних военных подразделений мы — друзья, для других — наоборот. Внутри дома по коридорам также разгуливают офицеры. Лифт, в котором нашли агента, крест-накрест заклеен лентами. — Это городские службы постарались, — спешит пояснить мне детектив, — якобы лифт небезопасен и в ближайшее время пользоваться им запрещено. На самом деле разных фриков в такие места как магнитом тянет, успевай только потом предупреждения выписывать. Я думал, что пришлют целую группу, — как бы невзначай роняет он, пока мы поднимаемся по лестнице на девятый этаж. — Если бы сочли нужным, то непременно бы прислали. — Значит, парень тот — птица невысокого полета? — Зришь в корень, — улыбаюсь я. — Странные у вас обычаи, где целая рота приезжает в масках, а куда одну хрупкую женщину отправляют. — Не такую уж хрупкую. А обычаи, — я пожимаю плечами, — они везде разные. — Как знать, у нас вот различий между служащими нет. Его слова тонут в моих мыслях, как камень, брошенный в мутную воду. А случись что-нибудь со мной, они бы прислали оперативную группу или бы сочли это недостаточно веским основанием для разбирательств? — Пришли, — певучий голос отвлекает меня от размышлений. Мы оказываемся перед серой дверью. На ручке и деревянной поверхности видны следы пудры, значит они уже успели снять отпечатки. Детектив словно знает наперед все, о чем я думаю. — Криминалисты поработали, но кроме отпечатков самого хозяина, тут больше ничего нет. Внутри квартиры холодно и даже слышно, как завывает на улице ветер. — Окна разбиты, — докладывает полицейский. Я перевожу на него полный недоумения взгляд. — Что? Могу замолчать. Просто «ваши», — он снова делает акцент на том, то есть «свои» и есть «чужие», — обычно требуют доклад сиюминутно. Я и думал, что лучше сразу рассказать, чем потом недовольство выслушивать. — Почему вы пытаетесь выставить агентов какими-то монстрами? — я прохожу в глубь квартиры, попутно осматриваясь. Весь пол забросан личными вещами, в прихожей разбиты зеркала, кафельная плитка на кухне блестит под слоем воды. — Говорю, как есть. Мы ведь в ваши дела лезть не пытаемся, «не положено», а вы в наши — всегда пожалуйста, да еще и учить начинаете. Я пропускаю эти слова мимо ушей, захожу в спальню, двери которой сорваны с петель и валяются теперь рядом бесформенной грудой щепок. — Тут как будто призраков расстреливали, — детектив считает своим долгом комментировать каждую минуту происходящего. — Отчет по баллистике уже запросили? — Да, но эксперты сказали, что работал явно дилетант. Всего двадцать три выстрела, девятнадцать найденных пуль, извлеченных из дивана, стены, телевизора, даже потолка. — Где еще четыре? — Предположили, что на улице. Этот некто шмалял на все четыре стороны. Повезло, что девятый этаж, а то уложил бы и прохожих на тротуаре. Я смотрела на вывернутую вверх дном комнату и разительно не понимала, для чего тут оказалась, и куда меня вообще послал Фрэнк. Я была согласна, что орудовал тут либо новичок, либо совсем придурок, но точно не профессионал с конкретной целью. — Что-нибудь явное пропало? — Деньги, банковские карты, цифровая техника, все на месте. — Но…? — Точно утверждать нельзя, но вы обычно на это внимание обращаете. Никаких устройств связи или накопителей. Я обреченно выдыхаю. Значит компромат все-таки был и теперь он бесследно исчез. — Какие-нибудь важные данные? — мужчина замечает мое озадаченное выражение лица. — Это еще предстоит узнать. Я уже начинаю планировать по каким алгоритмам можно задать координаты поиска, чтобы отследить любое использование информации, в теории хранившейся у агента. — Расследовали мы как-то одно убийство, лет пять назад, парня буквально на лоскуты порезали, выкрали какую-то супер-дорогую флэшку, наши специалисты ее больше месяца искали по запросу семьи погибшего, потом нашли, а там двадцать гигов порнухи. Детектив усмехнулся собственным воспоминаниям и перевел на меня выжидательный взгляд. — Очень интересная история, — единственное, что я смогла из себя выдать. — А то, — кивнул мне полицейский. Его позитивный настрой впадал в жуткий контраст с родом деятельности. Он снова пригладил взъерошенную прядь волос, но та и не собиралась лежать спокойно. — Какие еще вопросы будут? «Где здесь выход?» — подумала я про себя. — Заканчивайте обыск, больше тут ничего нет. Опечатайте квартиру и постарайтесь успокоить любопытных соседей. Мужчина закатил глаза, вроде «ну вот, началось». — Я не учу, а отвечаю на поставленный вопрос. — Наши сферы интересов никак не пересекаются, откуда столько пренебрежения? — Нет никакого пренебрежения, но я говорю только за себя. Знаете, зазнавшихся особ везде хватает. — Что есть, то есть, — согласился он, — но я вашей работе все равно не завидую. Наступает моя очередь усмехаться. — Деньги платят и ладно, вы то здесь тоже не глянцевые журнальчики листаете. — По-разному бывает, приходите, узнаете. — Звучит как предложение. — А что? — детектив оживился больше прежнего, — у нас правда вакансии есть, только за промахи в лифтах не вешают. Я сперва хотела подыграть ему, поблагодарив за оказанное внимание, а потом до меня дошел смысл сказанных слов. Несколько секунд мы просто стояли и смотрели друг на друга в немом молчании. Даже я не допускала подобной мысли, но от чего-то это внезапное предположение засело в подкорку головного мозга. — Приму к сведению. — Ладно, вижу, что ляпнул лишнего. Давайте провожу обратно, мы тут все равно уже закончили, тоже мечтаю поскорее дома оказаться. Я кивнула, ничего не ответив. Его слова снова и снова прокручивались на повторе. Спускаясь, этаж за этажом, я краем глаза поглядывала на двери шахты лифта и кресты из огораживающей ленты. Детектив продолжал рассказывать что-то фоном, пока голос его не стал громче и настойчивее. — Ваш телефон, спрашиваю? — спросил он, и только тогда я обратила внимание на истошно пищащее устройство у себя в кармане. Одного взгляда на экран было достаточно. «8 из 10 показателей жизнедеятельности находятся в критической зоне». — Вашу мать блять, этот день никогда не закончится?!