Рубеж

Москва. Конец сентября 2005 год. Паша дёрнулся и проснулся. Было тихо и темно. Он всё так же лежал лицом к спинке дивана, слегка согнув ноги в коленях. Футболка прилипала к телу от пота. Откинув одеяло, Павел сел и запустил пальцы во взмокшие волосы. Голова не болела, только нестерпимо хотелось пить. - Насть? Настя, - негромко позвал он, спросонья забыв, что она собиралась уходить. Взглянул на часы – пол первого ночи. В комнату на девятом этаже лился слабый свет от фонарей снизу. Полутёмная, она напомнила ему тот самый сарай у Алхана, разве что постель мягкая, да воздух чище. Сейчас Павлу как никогда не хотелось возвращаться мыслями в события ушедших дней, но сегодняшний день был переполнен воспоминаниями. И последний сон, который казался худшим из кошмаров за последние несколько месяцев, невыносимо бередил старые раны, которые тяжело отпечатались в памяти. Выпив пару кружек прохладной воды из-под крана, он вернулся в комнату и долго простоял у открытого окна, всматриваясь в поздних прохожих, спешащих домой. Зябко подул ветер, обдав лицо мелкими каплями дождя. Веяло ароматом истинной золотой осени, октябрьской свежестью. Поглубже втянув в себя воздух, стало намного легче. Мыслями вновь уносился в Чечню, но всего на пару минут. Не желая больше думать о ней, Паша несколько раз прошелся в темноте комнате. Тишина удручала, не позволяя отвлечься, поэтому он включил телевизор. Ночные передачи, хоть и блистали культурными изысками и красноречием, но смотреть их, а тем более вникать в смысл слов ведущих, не хотелось. Переключаясь с канала на канал, Паша безразлично пялился на картинки сменяющие друг друга. Внимание привлекло боевое действие, грозные и громкие слова солдат и офицеров по ту сторону экрана. Намечалось что-то нехорошее, началась стрельба, крики, грохот, взрывы, команды. Хотелось уйти с канала, но фильм увлёк его. Поймал себя на мысли, что ему нравится происходящее действие и тут же переключил на другой канал, где в углу экрана красовалась эмблема M-TV. На голубом экране в клипе прыгал и пел песню обросший волосами полуголый певец. Непонятные слова иностранной песни заставили отвлечься от кошмаров, и он подумал о Насте. «Надо перед ней извиниться. На самом деле, в последнее время я веду себя словно дурак какой-то. Надо еще и к родителям заглянуть. Давно не был у них. Вот завтра всё и сделаю». Он откинул голову назад, глядя в потолок, где разноцветными бликами плясали отсветы от телевизора. Закрыл глаза и снова унесся мыслями на пять лет назад. Москва. Конец сентября. 2000 год. «Томительное ожидание последних минут в пути до прибытия на вокзал, заставляли сердце Павла учащенно биться, разнося боль по всей грудной клетке. Казалось, что еще чуть-чуть, и всё внутри оборвётся. Он уже представлял, как его встречают родители, как его обнимают и как он не может сдержать своих слёз, так же крепко заключив их в свои объятия. Послышался голос бортпроводницы, сообщающий, что поезд прибыл на место. На дрожащих ногах, с жутким волнением и колючим комом в горле, он двинулся по узкому проходу к выходу. На перроне его ждали близкие люди: родители и брат. Мать первой бросилась к сыну со слезами на глазах. Увидев его внешний вид, оцепенела и еще больше разрыдалась, обняла и принялась целовать его что-то приговаривая. Он её не слышал, а может и не хотел. Сердце сжалось от её эмоций, и вынести это было невозможно. Она обнимала его крепко, а он стоял и молчал, видел лишь глаза отца, наполненные слезами, который стоял позади матери. Когда, наконец, у мужчины потекли слёзы по, поросшему щетинкой, щекам, сердце Павла ушло в пятки. Всегда строгий отец сейчас выглядел, мягко говоря, неважно. - Мам. Мама, не надо. Не надо плакать, я же вернулся. Все хорошо со мной, - тихо говорил Паша, осторожно убирая руки матери, чтобы подойти к отцу. Женщина упорно не хотела отпускать его, словно боясь снова потерять его. Когда она успокоилась и всё-таки отпустила сына, Паша подошёл к отцу и крепко его обнял. Мужчина шмыгнул носом и, крепко обнимая сына, сказал негромко: «Прости меня, сын. Прости, Паш. Если бы я только знал, что всё так получится». Еще раз шмыгнул носом, похлопал по спине и еще раз извинился. Паше сделалось не по себе. Он отчего-то считал себя виноватым перед ними за то, что причинил им боль и страдания. Теперь ему казалось, что всё, что с ним произошло, это мелкие пустяки по сравнению с переживаниями и болью родителей. Паша хотел ответить отцу, что он ни в чем не виноват, чтобы он не чувствовал себя виновным в том, что случилось, но у него не получалось. В горле сидел тяжелый ком. Брат был более сдержан, чем родители. Он просто крепко обнял его и похлопал по спине. Этого для обоих оказалось достаточно. В этом небольшом жесте было куда больше любви и преданности, чем это могло казаться со стороны». Паша проснулся, когда на экране была дребезжащая рябь, и из динамиков слышалось неприятное «ш-ш-ш-ш-ш-ш». Нажав красную кнопку на пульте, встал и подошел к окну, за которым моросил мелкий дождь. В открытую форточку врывался запах сырости, который Паша перестал любить после Чечни. Поэтому он закрыл окошко и вновь улегся на диване, глядя в потолок в темноте. Паша старался отогнать от себя воспоминания, но они упорно не желали оставлять его. Чечня. Сентябрь. 2000 год. «- Вершинин, - без официального тона говорил майор Устинов, - машина завтра приедет. Домой поедешь. Майор, небрежно бросил пачку сигарет на стол, прежде взяв себе одну. Повертел сигарету в пальцах и отложил её. Он едва заметно нервничал, на что Паша старался не обращать внимания. Павла новость обрадовала, но не настолько, чтобы светиться от счастья. На несколько секунд показалось, что он не желает возвращаться домой, что у него нет рвения быть в уютной Москве с близкими рядом. Казалось, что его возвращение не обязательно. Заметив его озадаченный вид, майор спросил: - Не рад, боец? - Рад. Спасибо, товарищ майор, - сухо ответил парень, стоя возле двери. - А чего тогда такой понурый? Паша промолчал и опустил глаза в пол. - Не понял, Вершинин, - голос майора стал звучать чуть громче. – Чего стоим? - Разрешите идти, товарищ майор? – сухо отозвался Паша. - Иди. Хотя постой. Устинов встал из-за стола. - Я думаю, что ты должен знать. - О чём? Офицер взял пачку сигарет со стола и вытащил одну, забыв о предыдущей. Затянулся и продолжил. - Костенко Сергей. - А что с ним? Всё это время он ни разу не подумал о человеке, который изначально спас ему жизнь и позволил вернуться живым, хотя бы к «своим». И то, что завтра Паша отправится, наконец-то, домой, большая заслуга именно Руслана, точнее Сергея. Парень мысленно поругал себя за то, что вспомнил о нём только сейчас. - Вместе с парнями мы были там вчера. В общем, нет Костенко. - В каком смысле? - Горло ему перерезали. - К…к…как? – запинаясь, переспросил Павел. Устинов продолжал: - И женщина еще там была. Видимо жена его. - Мадина тоже?... Устинов глубоко затянулся и взглянул на Павла, который в свою очередь побледнел от шокирующей новости. - Как? За что? - Ну, видимо, - Устинов вновь затянулся и выпустил клуб дыма, едва ли не в лицо парню, - было за что. Паша стоял и молчал, с потерянным видом, всё еще пытаясь принять слова майора. - Вершинин? Вершинин? – донеслось до него. - А? Что?- Еле выговорил Паша. - Что с тобой? Паша перевёл взгляд на офицера. - Чего застыл-то? - Ничего, - сглотнув тяжелый ком в горле, отмахнулся парень и добавил пару секунд спустя, - это из-за меня. - Что из-за тебя? - Из-за меня их убили. - С чего ты решил? - Я когда был у них, брат Мадины всё хотел, чтобы они меня сдали ему. Один раз пришёл с младшим братом и угрожал мне и им. Мы после этого ушли, - не торопясь говорил Паша. – Как узнали, что я у них, всё хотели меня… Из-за меня они их… - Паша тяжело выдохнул. – А Мадину за что? Кто их вообще? Неужели Хасан? - Не знаю за что. Скорее всего, потому, что Сергей её муж, и они вместе тебя укрывали. А вот кто это сделал, пусть разбирается их милиция. А кто такой Хасан? - Брат Мадины, - сглотнув подступивший новый ком в горле, ответил парень. – Неужели он смог свою сестру… - тихо донеслось от Павла. - Ты точно в порядке, Вершинин? – Вновь поинтересовался состоянием Павла майор, заметив, что бледность лица не проходит и парень пересиливает себя, стоя на ногах. Паша кивнул на вопрос майора и спросил, может ли он идти. Получив положительный ответ, вышел из комнатки и уже в коридоре, сделав несколько шагов, тяжело прислонился к стене. *** - Везет тебе, Вершинин, - услышал Паша рядом с собой голос Самсонова, когда был уже на улице. - С чего это вдруг, - не оборачиваясь на лейтенанта, отозвался Паша. - Домой поедешь. В нос пахнул табачным дымом, от которого Павла затошнило. Сдержался, отвернулся. Парень промолчал на слова Ильи. Самсонов удивился реакции Павла. - А ты чего? Не рад? - Почему же? Рад, - без эмоций ответил Паша. - А чего тогда смурной такой? Паша, выдав едва заметную усмешку на лице, отмахнулся: «Да… так». - Колись давай, чё не так, - стал выпытывать Самсонов, но Паша промолчал. - Ладно. Не хочешь – не надо, - спокойно отозвался лейтенант и затянулся, как он любит, смакуя сигарету. - Думаю просто… Из-за одного меня столько людей… Лёха, Каримов, Руслан с Мадиной… Она-то при чем оказалась здесь? – Паша тяжело выдохнул. - Задушевные беседы – не мой конёк, но если начистоту, то им уже не поможешь, а жизнь продолжается. - Так просто… - глядя на землю, выдохнув, произнёс Паша. - Слушай, не грузись этим. Что сделано, того не вернёшь. Лучше, вон, - вновь затянулся, выбросил окурок и, выпустив дым, продолжил, - готовься к возвращению. - А если я не хочу… - Дурак, значит, - Илья небрежно сплюнул и, не глядя на Павла, встал и ушёл. Последние слова Самсонова нисколько не обидели Павла. Возможно, он был и прав, так думалось парню. Отогнать от себя последнюю шокирующую новость он не мог, а может и не хотел. Так же как и несколько дней назад с Каримовым, перед глазами стояла Мадина. Она запомнилась ему без улыбки, с грустными тёмно-карими глазами, но они всегда выражали верность и любовь. Руслан же, или как иначе Сергей, с вечно деловито-серьезным выражением лица, всё же вспоминался с улыбкой. Он понравился ему своим характером. Они чем-то были схожи в этом. Раздражало лишь то, что во всём что случилось, Паша сейчас винил себя. Стало жаль старшего лейтенанта Каримова. Искренне, до давящей боли в груди. Жаль, несмотря на то, что его отношение к Павлу за все время было скотским. В тот день, когда он упал замертво у ног Паши, парень думал, что всё равно не сможет простить его. И даже обычной жалости тогда не испытал. А сейчас словно наваждение, навалилось всё разом, и избавиться от этого было трудно. Вспомнились слова Сергея о том, что теперь он обязан жить за двоих. За двоих, еще куда не шло, но за четверых… Слишком тяжелая ноша для одного человека, который не может справиться со своей собственной единственной жизнью. «А может оно и вовсе не надо?» - задал вопрос сам себе Паша». Москва. 2005 год. Утро субботы как-то не задалось с самого начала. Едва не спалил кухню, забыв утрать полотенце от газовой плиты. Хорошо, что успел вовремя войти, да и то, кухонное полотенце было безнадёжно испорчено, а в кухне стоял отчетливый и неприятный запах. Еще чуть-чуть и обжег бы руку кипятком: полилась на пол, обдав босые ноги горячей водой, отчего Паша, ойкнув, плюхнулся на табурет. Что-то там выругался себе под нос и поморщился. Пока возился с тряпкой по полу, задел тарелку на самом краю стола, о которой забыл. Та с грохотом полетела на пол, расколовшись на пять частей. Громко выругался и, оставив тряпку в покое, сел на табурет. Незадачливое утро раздражало. Без женских рук было туго даже один день, учитывая еще и практически бессонную ночь, и неудачный день накануне. Заставил всё-таки себя взять в руки и закончить дело. В этот день он, как и решил, отправился к родителям. В последнее время отношения с ними улучшились. Несколькими годами ранее, после возвращения, которое для всех явилось еще большим страданием, отец и мать были едва ли не на взводе. А брат так и вовсе перебрался на съемную квартиру своей подруги. Слышать стоны и громкие разговоры во сне вовсе не доставляли удовольствия никому из родных. Поначалу они вскакивали по ночам, шли к Павлу в комнату и старались успокоить его, на что он отнекивался и говорил, что это всего лишь кошмары. А потом ночные беспокойства стали изрядно надоедать родителям. Паша, конечно, сходил в поликлинику, где ему прописали кучу седативных, обезболивающих лекарств, и, казалось, что все пришло в норму, но и этого хватило ненадолго. В конце-концов, когда от всего этого, изрядно устала мать, она выплеснула всё, что накопилось за долгие месяцы. Осадок от той вспыльчивости у Павла оставался еще довольно долго, хоть он и понимал, что его поведение порядком осточертело родителям. Со временем всё это прошло и все успокоились. И жизнь вроде наладилась. Но всё началось буквально несколько месяцев назад, когда Паша встретил своего одногруппника, связавшись с которым, впоследствии он оказался на казарменной койке. Это был тот самый случай, когда всю вину переложили на Павла, ввиду того, что папаша того самого Славика Рязанова, оказался не таким уж маленьким человеком в городе. Естественно, кто будет портить своему чаду репутацию, а уж тем более свою «шишкинскую». Паша так неумело попался на «приятном» белом порошке, которую ему сунул в карман Славик, когда их тормознули гайцы. Тогда он сказал ему: «Не боись, Паха. Ниче не будет тебе за это. А меня батя уроет. Если что я тебе помогу». И Паша поверил. Считал его другом. Но позже при обыске оказалось, что он никакой не друг. И тут всё полетело крахом. В отделении долго допрашивали откуда и что, словам не верили. Конечно, кто поверит, если Рязанов-старший небезызвестен на пол Москвы, особенно в кругах правоохранительных органов. «Отмазывать» тогда не стали Павла и родители, а просто сунули баксы с пятью нулями, лишь бы не было истории, и он отправился на казарменное положение в ряды Российской армии. Попал Паша в Смоленск, благо не так далеко от родной Москвы. В обиду он себя не давал, но и кулаками не махал. Еще тогда в марте двухтысячного года пришел приказ – в Чечню. Страшно было, но их заверили, что война уже закончилась, и люди нужны лишь на границу. Охранять. Весной две тысячи пятого, Паша спокойно шёл с работы домой, заскочил в магазин в квартале от дома – были продукты посвежее, несмотря на высокие цены. В цветочном ларьке прикупил цветов для Насти – не бог весть какой шикарный букет, но довольно симпатичный – подарить не стыдно. Уже в мыслях пребывал в эйфории от приятного вечера, плавно переходящего в ночь, как услышал рядом радостное: «Вершинин?!». Обернулся. Перед ним стоял Славик Рязанов, разодетый, с темными очками, которые скрывали раскрасневшиеся глаза от постоянных алкогольных клубных гулянок до рассвета. - Ха-ха, - издал он свой радостный кличь, который не исчерпал за последние семь лет, - Вершинин, здорово! Подошёл и похлопал по спине. Ответить тем же Паша не мог, были заняты руки. Да даже если были свободны, не стал бы этого делать. - Ты как, братуха? - Какой я, нах***, тебе братуха?! – грозно сказал Паша. Но тот казалось и не уловил ненавистные нотки бывшего одногруппника и продолжал. - Живой. А я слышал, что ты всё… того. - Соврали, - настроение уже было испорчено. Видеть этого человека Паша не хотел. - Ну, рассказывай, как ты? Как жизнь? Тут он снял очки и слегка в удивлении посмотрел на Павла. - Обычная жизнь. Не жалуюсь, - грубо бросил парень. – Мне идти надо. - Стой, - остановил его за плечо Славик. – Ты ведь не злишься на меня за тот раз? - Сам как думаешь? Знакомый замолчал. - Думаю, что нет, - выговорил Разянов. - Ну, вот и думай так дальше. Снова сделав два шага, ощутил руку на своем плече. - Да стой ты, Пах. Встал перед ним и посмотрел на шрам на щеке, явно поняв, откуда он. Вины за собой этот Славик не чувствовал, и ему было все равно что испытывает Паша, но всё же, как полагается, сказал: «Ты… это не держи зла меня. Если что нужно, спрашивай. Я помогу. Лекарства там или что еще…». Последние слова бывшего друга Павла вывели из себя. Он был готов все бросить и как следует разукрасить его чистенькое и гладенькое от всяких масок, которые он так любил, лицо, но еле сдержался, в ответ лишь грозно прошипев, чтобы он проваливал и не смел больше никогда в жизни подходить к нему. Тот в свою очередь крикнул ему, что он псих и пошёл по своим делам дальше. Настроение до конца вечера было испорчено. Не спасло даже то, что Настя была очень нежная с ним. Но расслабиться так и не удалось, поэтому он повернулся на бок и попытался заснуть, что у него не получилось до самого утра. А через пару дней вечером, к ним заявился Разянов – младший, неизвестно как узнавший адрес (хотя с его-то связям это было несложно), в не особо приятном состоянии. Пыхнув с порога свежим перегаром, взглянул на Павла. - Ты меня… ик… так и не простил. Я знаю. Славик тыкал в него пальцем и продолжал: - Ты меня винишь в том, что твоя жизнь не сложилась… ик… Слушай, а может ты завидуешь мне, - расплылся в блаженно-алкогольной улыбке и тут же сменил её на гневное выражение лица. – Завидуешь. И тогда завидовал. Хорошо, что тогда я всё на тебя свалил. Ик… - Какого хр*** ты сюда припёрся, урод? - Паша схватил его за ворот пальто и хорошенько встряхнул. - Э… э-э-э, - отмахивался тот. – Ты чё творишь? – махал руками в стороны, боясь потерять равновесие. Паша отпустил Рязанова, тот шлёпнулся на, натоптанный самим же, грязный пол, что-то там пытался говорить, ругать Павла. Даже поугрожал чуток. - Слышь, я тебя сам кончу, если еще раз сюда явишься. Понял меня? Иди отсюда! - Ты мне угрожаешь? - Послышался пьяный лепет с пола. – Я тебя… тебя… - Иди проспись, Славик. Один х*р, не вспомнишь ничего завтра. Урод, - закрыл дверь. Хорошо, что Настя в тот вечер была у родителей и не видела всего этого. Может быть история и закончилась бы на этом, если не ночные кошмары, которые с того самого дня стали частыми гостями его снов. Несколько часов у родителей были как нельзя кстати. Паша отвлёкся от своих мрачных мыслей, о которых не стал рассказывать родным людям, чтобы не беспокоить их. Про Настю сказал, что она в гостях у своих родителей. Да, она оказалась права, им надо было пару дней побыть одним. Сварганенные на скорую руку мамины блины, были лучше всего. Паша с удовольствием их уплетал, а потом, пока женщина, стараясь угодить сыну, которого не видела два месяца, суетилась на кухне с готовкой, он в комнате разговаривал с отцом. Рассказал, что пришлось уйти с работы. О подробностях сообщать не стал, но и помощи не просил. Отец, конечно, предложил кое-какую должность на их предприятии, но парень отказался. Остаток вечера, уже дома, прошёл вполне сносно. И даже ночью его не мучили кошмары. День с утра был солнечным и слегка морозным. Первое октября радовало своим настроением. Смеющееся солнце, деловито пуская свои лучи в комнату, было как нельзя кстати для настроения и просыпаться на свежую отдохнувшую голову было приятно. На кухне уже что-то скворчало, когда Паша открыл глаза. До его носа наконец-то донесся аромат любимых оладушек от Насти. «М-м-м, - улыбнулся в потолок с закрытыми глазами Паша, - Настёна вернулась». Взглянул на часы – половина одиннадцатого утра. Проспал всё утро. Девушка стояла у плиты и слегка двигалась, скорее всего, в такт музыке, которая играла в её наушниках. Надела, чтобы не разбудить Павла. Он постоял с минуту, прислонившись к косяку двери, и наблюдал, как Настя что-то напевая, переворачивает лопаткой пышные оладьи. Такой он её еще не видел. В это утро она была какой-то особенно-волшебной по настроению. Паша улыбнулся и только хотел подойти к ней, как Настя обернулась и вздрогнула. - Фух, Паша, - снимая наушники, выдохнула девушка, - напугал. Зачем так подкрадываться? - Я здесь уже минуту стою, - улыбнулся ей Паша. - Ты чего улыбаешься? Настя выдала удивленную улыбку в ответ. Мотнул головой и тихо произнёс: «Ничего». Подошёл к ней и, осторожно обхватив голову девушки руками, поцеловал её. Оторваться друг от друга их заставили три подгорающие оладушки на сковороде. - Паша. Паш, подожди. Подгорят же, - пыталась говорить Настя, но Паша упорно не отпускал её. - Пусть, - не отрываясь от Насти, сказал парень. - Ну, Паша, - всё оттолкнула Павла и повернулась к плите. Его еще больше завёл этот жест и он, повернув её к себе, крепко один раз поцеловал и бросил уже, когда выходил с кухни: «Я в душ. Скоро буду». Настя заумилялась в ответ парню и продолжила печь новую порцию оладьев, попутно выгоняя полотенцем дым из кухни в открытое окно.