***
Второе пробуждение тоже даётся Тони нелегко: сказывается то ли полуамёбное, желейное состояние всего тела, то ли каша, явно на скорую руку сваренная в голове из остатков мозга. В комплексе эти два блюда дают заторможенность с хорошим таким налётом дезориентации и странную апатичность, которую разогнать пока не удаётся. Даже беря это во внимание, Старк точно знает, что терпеть не может больницы — оформленных в логичный довод поводов для этого у него нет, это скорее та непереносимость, что диктуется характером и только. Бело-голубые тона палат, которые как под копирку повторяют друг друга, едкий запах препаратов и бинтов, который никогда не спутаешь ни с чём другим, отстранённые лица медицинского персонала, которые начинают приобретать эмоции только тогда, когда ты немного похрустишь зелёными купюрами, совсем недавно сошедшими с печатного станка — всё это со временем обрастает предрассудками и отталкивает при одном упоминании. Палата Тони по размерам похожа на закуток в чьей-то кладовой, здесь даже нет окна, не говоря уже о прочих предметах роскоши, вроде телевизора или кондиционера. Запах тут стоит соответствующий: это затхлый и тяжёлый запах больного человека, оставленного в комнате без проветривания на неделю, полностью скрыть который не в состоянии даже крепкий аромат хлорсодержащего средства для дезинфекции. Плиточный пол блестит — видимо, его и правда недавно протирали хлоркой, а в потолок ввинчена вытянутая лампа, светящийся элемент которой слегка сбоит. Вокруг кровати — сплошные медицинские приборы: Старк окружён таким количеством мониторов, проводов и капельниц, что человеку с нервами похуже вполне могло бы стать дурно. И это при условии, что он, вроде как, отделался от части трубок с момента прошлого пробуждения. Утверждать, впрочем, не стоит: в первый раз процесс возвращения в реальность вышел ещё более смутным, чем в этот, и Тони помнит совсем мало. А что? У него в голове каша. Ему простительно. Пошевелиться он, разумеется, не может. По ощущениям собственное тело напоминает две половины, разделённые очень тупым топором, что не затачивался ни разу с момента покупки — куски плоти из-за этого получаются с зазубренными краями, неровные, они стыкуются с друг другом только благодаря коричнево-жёлтым бинтам, что туго опоясывают всё тело. Без шуток. Если бы его сейчас видел Стивен Соммерс, то Тони получил бы главную роль в очередной экранизации «Мумии». Из общего антуража выбивается лишь левая рука, в предплечье которой входит игла, закреплённая толстой полоской белого пластыря, и левая нога — она, видимо, по какой-то причине также оказалась недостойна участвовать в косплее. В какой-то прострации Старк даже успевает пофантазировать, как получит Оскар за эту роль, а также за грим и лучшие визуальные эффекты, но от полукоматозного бреда приходится отвлечься, когда в коридоре звенит раздражительностью женский голос, категорично ссылающийся на занятость. Через секунду его обладательница уже стоит в палате Тони, облачённая в медицинский халат на блестящих серебристых кнопках. — Вы находитесь реанимационном отделении больницы Святого Луки-Рузвельта, — взгляд женщины от самого входа прикован к мониторам и даже тогда, когда она начинает говорить, она всё ещё смотрит на цифры и вслепую переносит их в бланк, закреплённый в папке-планшете лавандового цвета. Это совершенно не располагает. — Меня зовут Кэролайн О’Нил, на ближайший месяц я ваш лечащий врач. Дамочка делает последнюю пометку и наконец переводит взгляд на Тони, поднимая уголки губ в формальном подобии на улыбку, но шанс произвести первое впечатление потерян: Старк уже относится к ней предвзято, с этим ничего не сделаешь. Не сказать, что он собирается задерживаться здесь надолго, особенно — на вышеобозначенный месяц, но определённо стоит выяснить, могут ли ему дать другого врача. Более… Клиенториентированного. Он морщится от бессилия, когда пытается согнуть обе руки и, уперев их в матрац, изменить положение тела. — Вам пока нельзя шевелиться, — отстранённо роняет врач, видимо верно прочитав в его потугах желание принять сидячее положение. — И, говоря «нельзя», я имею в виду «абсолютно, ни при каких условиях нельзя», а не просто сотрясаю воздух. Его докторша из числа тех, что совершенно скупы на эмоции — её лицо, пускай и выглядит достаточно интеллигентным, сохраняет неизменно пресное выражение, а поставленный голос, несмотря на категоричность сказанного, слышится ровным и абсолютно спокойным. Тони губами ловит воздух, признавая своё поражение, и отказывается от желания сесть: дело не в том, что он прислушался к запрету — боже упаси, это было бы смешно! — скорее из-за отсутствия какого-либо прогресса в этом вопросе. Одеревеневшие мышцы возмущённо гудят слабой болью и отказываются подчиняться, а перед глазами проносятся всполохи чёрного. Это достаточно весомый аргумент, чтобы поумерить свой пыл и не рваться в бой так опрометчиво. — Вас доставили на скорой неделю назад, и с тех пор вы находились в искусственной коме, — отчитывается Кэролайн-как-там-её. — Это позволило нам стабилизировать жизненные показатели и минимизировать негативные последствия для организма. Сейчас мы постепенно уменьшаем дозу обезболивающего препарата, чтобы в последствии заменить его на другой, так что ближайшие несколько дней будут не самыми лёгкими для вас. Пока тело снова не обретёт нормальную или близкую к ней чувствительность, ни вставать, ни садиться, ни даже поворачиваться вам нельзя. Это всё, разумеется, весьма интересно, но Тони не может взять в толк, почему столько сложностей окружает его прямо сейчас. Искусственная кома, минимизированные последствия, обезболивающие и прочие слова, от которых путаница в голове становится только хитросплетённее, подозрительно далеки от действительности: Старк ведь чувствует себя сносно. Да, немного заторможено соображает. Да, плохо управляется с корпусом и конечностями, но всё же… Обвинить докторшу в превышении полномочий Тони пока что не может, но он твёрдо убеждён, что его состояние не настолько плачевное, как хотят выставить. Он всего лишь… Перебрал на вечеринке? Попал под машину? Ввязался в драку? Все варианты чисто интуитивно мало похожи на правду, но зато прекрасно похожи друг на друга: каждый из них может оказаться близок к истине, но они одинаково надуманы. Стоит признать: Старк не совсем уверен, как оказался в реанимации и что доподлинно с ним случилось. Он открывает рот, намереваясь прояснить ситуацию, но горло печёт и оттуда рвётся только сиплое шипение, смутно напоминающее кашель. Это неожиданный побочный эффект, и Тони сердито смотрит на своего врача, будто это она отобрала у него голос и теперь злорадствует, наблюдая за жалкими попытками воспользоваться им. Кэролайн О’Нил стойко выдерживает беззвучную претензию (создаётся впечатление, что подобные упрёки она получает раз пятнадцать за неделю) и понимающе кивает: — Это ещё одно из неудобств, — попытка обойти острые углы совсем сюда не вписывается, и Старк ждёт более внятного объяснения, — голос обязательно вернётся, но ваши голосовые связки пока не восстановились, и нагружать их не стоит, подождите хотя бы пару дней. — Ещё… чего… — хрипит Тони, но сам до конца не уверен, что получается хоть что-то разборчивое. Кажется, он только шевелит губами и прохрипывает некоторые согласные. Какого чёрта у него до кучи пропал голос? Нет, эти докторишки определённо перешли черту и ставили над ним какие-то эксперименты! Лицо женщины впервые за время их «общения» выражает хоть что-то: прищурённые глаза, вокруг которых собирается сетка мелких морщин, смотрят строго, почти непримиримо, а без того тонкие невыразительные губы превращаются в ровную линию. Не трудно догадаться, что подобный «бунт» против правил приходится ей не по душе. — Не возражаете, если я сначала расскажу, что с вами случилось, а потом перейду к части, объясняющей, почему в таком состоянии нельзя игнорировать мои рекомендации? — голос по-прежнему звучит сдержанно и не содержит ни намёка на раздражение, но Тони подсознательно чувствует, что выбил докторшу из равновесия, и считает это прекрасной новостью. — Для начала, около сорока процентов вашего тела на данный момент серьёзно обожжёны. Ожоги обширные и глубокие, причиняют большой вред организму. Если по-простому, это как литая кора, выделяющая токсины, которые не могут выйти наружу и попадают в кровь. Она переводит дыхание, набирая в грудь воздуха для очередного словесного рывка, и продолжает сыпать информацией: — Вас доставили с критическими показателями и стабилизировать их не выходило долгое время. Мы начали искать, в чём ещё может быть причина, и выявили микроинсульт и аневризмы нескольких сосудов в головном мозге. То есть стенки артерий раздуваются приблизительно вот так, — Кэролайн О’Нил объясняет механизм на пальцах, оставив планшет для бумаг на краю кровати Старка. Она достаточно увлечена процессом, чтобы заметить, что его мало интересуют все эти детали — Тони следит за пластичным движением ладоней в прострации, совершенно не вникая. Должно быть, это какая-то ошибка — право, он не настолько плох, чтобы держать такой список болячек. Он не чувствует себя овощем, достаточно последовательно мыслит и этого, по мнению самого Тони, достаточно, чтобы пропускать слова человека в белом халате мимо ушей и воображать, как он чуть позже без зазрения совести поставит этому заведению две звезды на каком-нибудь государственном портале с обратной связью. — Более подробно объяснит невролог, я попрошу его подойти, — сдавшись, заключает Кэролайн О’Нил. Она перекрещивает запястья, поправляя матовый ремешок от смарт-часов, после чего забирает папку-планшет, расположив её на сгибе локтя. Благодаря всем этим манипуляциям, Старк замечает кольцо, блеснувшее на безымянном пальце её левой руки, и совсем уж изводится желчью, когда мысленно сочувствует бедному мужику. Его жена — невыносимо занудная мегера без капли сострадания. — Мы предполагаем, что до того, как вы поступили, в следствие физического перенапряжения и неизвестного термического фактора произошел разрыв нескольких сосудов. Наша основная задача на данный момент — не допустить разрыва оставшихся и ещё одного кровоизлияния в мозг, поэтому необходимо исключить резкие движения, любое физическое усердие и… — когда она наконец-то умолкает и, кажется, даже осознаёт, что Тони не воспринимает ни её саму, ни её слова всерьёз, то будто специально задаёт вопрос, ставящий в тупик: — У вас есть родственники, которым мы могли бы сообщить? Чтобы вы понимали, именно в этот момент неприязнь к Кэролайн О’Нил достигает своего апогея: дело не в чём-то конкретном и осязаемом, а в смутном ощущении, что её манера вести себя сбивает с толку. Старк глядит на неё растерянно и с осуждением, словно она прямо сейчас за невидимые нити вытаскивает мысли из его головы и как голодный стервятник пожирает их, смачно чавкая. Проблема в том, что он не помнит, есть ли у него родственники, готовые примчаться под двери реанимации в любое время дня и ночи. Тони уверен на сто процентов, что знал это до того, как был задан вопрос — информация в качестве некого пассивного знания однозначно лежала под сводом черепа, но теперь, стоило поднять тему, она куда-то улетучилась, оставляя после себя многочисленные знаки вопроса. К тому же, пытаясь выйти на тропинку памяти, ведущую к вкладе «семья», выясняется, что Старк не помнит ничего о себе. Он прекрасно осознаёт себя здесь и сейчас, когда воображает, как уйдёт из этой больницы, обязательно хлопнув какой-нибудь дверью, но не может точно сказать, куда направится после. Как выглядит его дом. Сколько соседей он не переваривает. Есть ли у него любовь всей жизни или он страшный циник и не верит в эту чушь. Тони Старк не знает ничего из этого, в чём по логике смутного сознания виновата Кэролайн О’Нил. Она ожидает ответа, смотря в упор так, словно опаздывает на важную встречу, но сдерживает негодование из-за простоя — нетерпеливость не бросается в глаза, но прекрасно ощущается интуитивно. Соображать в условиях подобного пассивного давления практически невозможно. Старк раздражён, что его торопят даже в таких мелочах, как собрание воедино собственных разбегающихся мыслей, и резко мотает подбородком, чем вызывает приступ головной боли, петардой взорвавшейся в правом виске. Приятного в этом мало, но слегка отрезвляет. Он отрывает от матраса левую руку, что ощущается совершенно онемевшей, протягивает её вперёд, чуть не свалив стойку с капельницей, и мужественно выдерживает в таком положении пару секунд, пока до докторши не доходит, чего он требует. Она оказывается рядом, вкладывая в ладонь тонкий, выскальзывающий из пальцев корпус шариковой ручки, и придерживая планшет таким образом, чтобы на нём было возможно что-то написать. Первое, что Тони заново узнаёт о себе — он не левша. Вот прямо ни в одном глазу. Ручка пишет мягко, оставляя после себя толстый тёмно-синий след, но буквы, которые он честно пытается выводить, получаются похожими на каракули древних людей. Или попытки ребёнка притвориться, что он умеет писать так же красиво, как взрослые. Хотелось бы сказать, что Старк намеренно портит больничный бланк, чтобы позлить Кэролайн О’Нил, но увы: он в самом деле не может контролировать дрожи пальцев и рисунка, что эта самая дрожь оставляет на бумаге. Выжав что-то смутно похожее на собственное имя, Тони позволяет взглянуть на плоды своих трудов, лелея тусклое и совершенно невнятное ощущение, что это скажет женщине куда больше, чем говорит ему. Прямо сейчас она должна округлить глубоко посаженные глаза, пробормотать тихие извинения и умчаться докладывать начальству, какая шишка оказалась у них в больнице — вот такой эффект, кажется, заложен в гармоничном сочетании его имени и фамилии. Ничего из этого Кэролайн О’Нил делать не собирается: она поднимает планшет до уровня груди, несколько мучительно долгих мгновений вглядываясь в каракули на бумаге, после чего едва заметно хмурит брови, смотрит на Старка и вновь утыкается в «письмена пещерных людей». — Тори Старк? — произносит она, но довольно быстро осознаёт свою оплошность и поправляется, — Тони Старк. Простите. Это ваше имя? Он кивает как-то неуверенно, хотя доподлинно не может сказать, чем эта неуверенность обусловлена: в том, что имя принадлежит ему, не возникает никаких сомнений, это единственное, что Тони действительно знает о себе. Произведённым эффектом (вернее, его отсутствием) он остаётся недоволен, а потому вновь тянется к пластиковой папке и в сопровождении терпеливого вздоха лечащего врача пытается нацарапать очередное послание, в котором значится лишь криво исполненное:«Я не помню»
Перевод фразы занимает существенно больше времени, скорее всего потому, что есть определённая двоякость в последовательности утверждений. Для врача соображает женщина больно уж медленно, но первое высказанное ею предположение бьёт в точку: — Вы не помните о себе ничего, кроме имени? Озвученная вслух проблема выглядит ещё хуже, что приводит Старка в состояние мандража. Прибор, считывающий его пульс, взрывается писком, а вокруг и без того напряжённого горла сжимается удавка из первоклассной тревоги. Осознать себя человеком без прошлого — адский аттракцион, раскручивающийся всё быстрее, доводящий тебя до тошноты уже на третьем обороте, в котором даже на стадии проектирования никто не задумывался о кнопке аварийной остановки. — Не беспокойтесь, — жевано произносит Кэролайн О’Нил. Как будто это действительно способно кого-то успокоить! — В нашей больнице работают профессионалы, вас быстро поставят на ноги и помогут восстановиться. Мы рассматривали вариант с частичной амнезией ещё до того, как вы проснулись, и пришли к выводу, что это наверняка будет обратимый процесс. Стоит провести несколько тестов, чтобы убедиться наверняка, но пока всё говорит, что память в той или иной степени вернётся. Все уловки, переключающие внимание, наверняка как по учебнику — не волнуйтесь, мы были готовы к проблеме и будем искать пути её решения, здесь одни профессионалы, которые при желании мёртвого поднимут и заставят плясать под свою дудку. Сейчас Тони негодует даже не в адрес своего врача, а в адрес тех, кто решил, будто такой подход способен вселить надежду хоть в кого-то. На него это навевает меланхолию, вгоняет в депрессивно-паническое состояние ещё быстрее, почти что забивает гвозди в крышку воображаемого гроба с витиеватой надписью «воспоминания» на ней. Сложно не заметить, что во всей феерии слов нарочито оставлен шанс к бегству: Кэролайн О’Нил ничего не обещает. Она говорит, мол да, память должна вернуться, но это пока гипотеза, нужны тесты, тренинги, вебинары, танцы с бубном, и вот тогда, может быть… Её слова — не более, чем лапша, которую по медицинскому кодексу, если такой и впрямь существует, положено вешать на уши всем пациентам. — Послушайте, — Старк и без того слушает, поэтому в воззвании видится в первую очередь равнодушная попытка обозначить какую-то основную мысль, — невозможно решить все проблемы в одночасье. Мы сделали соответствующий запрос в миграционную и страховые службы, когда вы поступили без каких-либо документов, и результаты пообещали прислать на этой неделе. Если с этим не заладится, то есть другие конторы, которые обычно делают всё необходимое. На моей памяти не было ещё ни одного случая, чтобы человек с амнезией остался «чистым листом», пройдя все инстанции. Не смотря на общую флегматичность, Кэролайн умеет очень гладко стелить: она говорит много, но в то же время по существу, выкладывает все детали и обрисовывает картину в целом. Благодаря этому создаётся впечатление, что она контролирует ситуацию, куда бы та не вознамерилась свернуть. Подобная черта импонирует Тони. Впрочем, не настолько, чтобы проникнуться к докторше симпатией. — Что дальше? — интересуется он своим сипяще-хрипящим звуком, временно заменяющим голос. Говорить длинными предложениями сложно, поэтому приходится быть немногословным и слегка сумбурным. — Залечите до смерти? Ироничную претензию почему-то не оценивают ровным счётом никак, а Кэролайн О’Нил, следуя обязанностям, диктуемым белым халатом, пускается в объяснения грядущей реабилитации. Несмотря на то, что Старк устаёт от этой болтовни, картину она даёт объёмную и конкретную. Так, например, выясняется, что как минимум месяц его рассчитывают продержать в больнице, но, если он в течение пяти ближайших дней будет хорошим мальчиком, выполняющим все условия, то можно рассчитывать на снятие моратория на движения и перевод из реанимации в нормальную палату. Перед тем, как попрощаться, женщина снова придирчиво осматривает показатели на мониторах и просит, чтобы Тони не стеснялся тыкать на кнопку вызова медперсонала, если почувствует себя хуже или случайно выдернет из руки капельницу. Она уже практически скрывается из виду, когда какой-то чёрт дёргает Старка за язык: — Я тут… Не задержусь, — хрипеть голосом умирающего огра не доставляет ни грамма удовольствия, но вспоминает об этом Тони только тогда, когда открывает рот. Интересно, это точно пройдёт? Можно ли хоть в чём-то положиться на слова лечащего врача? Кэролайн О’Нил останавливается у самого выхода, разворачиваясь и явно чувствуя себя оскорблённой тем, столько стараний охладить пыл пациента пошли псу под хвост — это читается и в линии напрягшихся плеч, и руках, что сжимают лавандовую папку крепче необходимого. — Тони, — нравоучительно произносит она на выдохе. Интонация весьма уважительная, но от фамильярности обращения у Старка спирает дыхание, в чём, наверное, и заключался весь смысл. — Не знаю, в курсе ли вы, но закон Соединённых Штатов позволяет мне фиксировать пациентов отделения реанимации, если те под действием наркотических препаратов не могут здраво оценить свои силы и пытаются навредить себе. Их взгляды пересекаются, и это даже не две перекрещенные шпаги, а две ядерные ракеты, ждущие запуска. Кэролайн бездушно улыбается одними губами: — Не хотелось бы до этого доводить. Ну не мегера ли? Муж наверняка её ненавидит, и Тони его полностью понимает.