Клянусь, я умирал миллион раз

Дверь перед Питером распахивается после первого стука. Медленно опустив занесённую руку с повисшим на ней огромным пакетом, он заинтересовано склоняет голову на бок, с нескрываемым любопытством оглядывая Уэйда, одетого в одни лишь забавные семейники, когда-то белую майку и неизменную маску. Куда же без неё. Столь пристальное внимание к его скромной персоне не остаётся для Уэйда незамеченным, поэтому, когда пауза затягивается, а Питер всё так же продолжает беззастенчиво пялиться, позабыв всякие приличия, Уэйду не остаётся ничего другого, кроме как принять позу горячий-мистер-январь и томно спросить: — Нравится то, что ты видишь? Питер ожидаемо фыркает. — Так и знал, что невинное предложение пожить вместе на деле окажется съёмкой низкопробного порно. Предупреждаю сразу: я хреново выгляжу в кадре. — Не хочу тебя огорчать, Паучок, но больше всего экранного времени и крупного плана получит вовсе не твоё прекрасное личико. Если, конечно, ты не… — Так, — решительно обрубает Питер, одаривая разошедшегося Уэйда тяжёлым взглядом человека, каждый день пытающегося вместить в сутки невмещаемое. — Это всё здорово, но, может, ты наконец впустишь меня, прежде чем я трезво обдумаю то, что делаю? Уэйд лениво прислоняется плечом к косяку двери, освобождая немного пространства. — Ты про ограбление магазина? — светским тоном интересуется он. — Если да, то разрешаю взять меня в заложники, потребовать миллиард долларов и нахрен свалить отсюда куда-нибудь на Бора-Бора. Спрячемся от всех этих буржуев и счастливо заживём вдвоём: я буду спасать нас от падающих кокосов-убийц, а ты будешь ходить около меня голышом и поднимать боевой дух. — Очень мило, — резюмирует Питер, бесцеремонно проталкиваясь в дом с полными пакетами всякой всячины, не забывая тянуть на себя паутину, чтобы дорожная сумка катилась следом за ним. — Кто-нибудь кончал с собой на Бора-Бора? Нет? Тогда я буду первым. — Думаю, там просто кончают, — усмехается Уэйд. Не глядя закрыв распахнутую дверь, он жадно следит за тем, как Питер выпускает пакеты и раздражённо дует на прядь волос, очаровательной завитушкой упавшую на его лоб. У Паучка вообще оказывается очень живая мимика и половину ночи после их официального знакомства Уэйд уподобляется влюблённому подростку, размышляя над тем, какое выражение лица было у него в тот или иной момент. Сколько всего он не видел и как многое нужно наверстать. Это вдруг приобретает вид какой-то чертовски увлекательной игры, когда азарт зашкаливает, а любопытство и не думает уменьшаться. Наоборот только сильнее разрастается и в какой-то момент ты ловишь себя на мысли, что просрал личную жизнь, работу и деньги, но тебе всё равно хочется ещё.  — … было очень трогательно, — говорит Питер. Эмоции на его лице сменяются так быстро, что Уэйд только и успевает вдумчиво кивать, размышляя, почему Паучка нельзя поставить на паузу, чтобы рассмотреть каждую по отдельности. Получился бы великолепный фильм с рейтингом R, потому что подобная немая компиляция — чистейшей воды порнография. Его бы рекомендовали к просмотру как беременным, так и всяким невротикам, но он единоличник и собственник, поэтому смотрел бы его сам. Жал бы и жал на кнопку «repeat» стирая палец до кости. — … кажется, ему недавно исполнилось восемь. Замолкнув, Питер неожиданно наклоняется и начинает что-то активно искать в пакете. Это «что-то», по-видимому, не очень больших размеров, потому что по мере своих поисков он вновь начинает раздражаться, умилительно дуя на волосы. Склонив голову на бок, и практически не моргая, Уэйд решает, что создатели этих прекрасных джинсов наверняка были святыми и знали толк в красоте. Будь у него в фильме такой кадр, он бы определённо дал фору всяким «Основным инстинктам» по количеству пересматривания и обесчестивания. — Их должно было быть два — только без пошлых шуток, о` кей? — но один я отдал Оуэну, — говорит Питер (к сожалению Уэйда уже выпрямившийся) и кидает ему шоколадное яйцо в знакомой бело-красной фольге. Уэйд ловит его машинально и непонимающе хмурится, сбитый с толку незнакомым именем. — Что ещё за Оуэн? Питер выглядит не менее озадаченным. — Мальчик, про которого я… Так, поня-я-ятно. Потеряв к Уэйду интерес, он скидывает лёгкую куртку, под которой оказывается забавная футболка с жирной звездой, пожирающей планеты, и, подхватив все три пакета с продуктами, совершенно по-свойски идёт на кухню. — Посмотри, кто тебе попался, — кричит Питер уже оттуда, — у них там супергеройская серия. Я урвал Чёрную Вдову. Теперь у меня есть искусственная копия я-выпущу-вам-всем-кишки взгляда. — Подумав, добавляет: — Я-выпущу-вам-всем-кишки взгляд в квадрате. Ухмыльнувшись, Уэйд вертит яйцо в руках, вслушиваясь, как Паучок уютно шуршит пакетами и, что-то тихо напевая себе под нос, открывает старый холодильник, скрипящий, как двери адского крематория. Упс. — Чёрт побери!.. Уэйд! Ты в курсе, что у тебя в холодильнике мышиный помёт?! — Это ужасно, — с сожалением кричит Уэйд, но выходит смазано из-за двух шоколадных половинок яйца, тающих у него во рту. — Я поговорю с Гордоном. Не ожидал от него такой подставы. — Ты… — Питер прерывает начало своей пламенной речи и тяжело вздыхает, словно до него только сейчас дошло с кем ему предстоит жить. Уэйд не переживает, потому что ну, как минимум месяц Паучок точно от него никуда не денется, иначе ему придётся перебираться с хлеба на воду. А там, глядишь, они уже притрутся друг к другу и он сам не захочет съезжать. Как было написано в той заумной книжке по саморазвитию, пылящейся в туалете: «мыслить позитивно — это главное умение, которому должен научиться каждый человек даже если его жизнь — полное дерьмо». — У меня просто нет слов, ты в курсе? Уэйд довольно кивает, перекатывая «желток» в руке, будто бы этот ритуал действительно может помочь ему выиграть Человека-Паука. Вспомнив, что Питер его не видит, он хватается за крышечку и, буравя взглядом пластмассовый контейнер, кричит: — Естесно! Ума не приложу, почему люди всё ещё спорят, кто из нас болтает больше. Это даже обидно. Всё, что связано со словом «больше» определённо должно трактоваться в мою пользу. Ответом ему служит подозрительная тишина, но Уэйд слишком занят открытием контейнера, чтобы отвлекаться на внешние угрозы. Зажмурившись, он дёргает крышечку на себя и застывает так на добрую минуту, прежде чем аккуратно приоткрыть один глаз. Из разломленного «желтка» на него, скалясь, смотрит маленький игрушечный Халк, тоже не особо довольный выпавшим ему хозяином. Уэйд издаёт полный боли драматический стон. — Ну? — кричит ему с кухни Питер, этот маленький засранец, в голосе которого ехидство превышает все допустимые нормы и буквально отравляет воздух. Ещё больше скуксившись, Уэйд пытается разломить Халка пополам, но у него ничего не выходит. — Так кто тебе там попался? — продолжает изгаляться Питер, судя по звукам развернувший на кухне какую-то активную деятельность. Рыкнув от досады, Уэйд засовывает игрушку в рот и пытается перекусить её зубами, но добивается лишь неприятного привкуса и подорванного самолюбия. — Дай угадаю: это Кэп? — Ненавижу тебя! — бухтит Уэйд. Подумав, он шлёпается на пол и начинает со всей силы молотить игрушкой о край стола. Халк попыткам уничтожения стоически не поддаётся, что порождает в его голове идею об использовании огнемёта. Питер в ответ весело хохочет. — Ну давай, иди уже сюда хвастаться, — примирительно зовёт он. Уэйд кидает на игрушку злобный взгляд, но всё равно поднимается на ноги и еле плетётся на кухню, подражая Кейджу из «Поцелуя вампира», окончательно впавшему в шизофренический бред. Халк, сжатый в кулаке, больно впивается в кожу своими маленькими ничтожными кулачками и это становится последней каплей, чтобы он окончательно уверовался в своей ненависти к миру. — Это всё ты виноват, — заявляет Уэйд с порога, демонстративно не приближаясь ближе. — Знал бы ты, как я часто это слышу, — бормочет Питер, сидя на корточках и старательно оттирая допотопный холодильник, больше всего напоминающий готовую вот-вот взорваться бомбу, собранную террористом смертником в клубе очумелые ручки. Уэйд выкручивает себе кожу на запястье, чтобы не улыбнуться. — Делиться с детьми хорошо, я ничего не имею против детей, но спорим, что сейчас на семейном ужине этот малолетний везунчик поедает опупительный лимонный пирог, приготовленный его сверхзаботливой мамочкой, и хвастается, что сегодня благодаря одному альтруистичному дяде пополнил свою огромную коллекцию Человеком-Пауком? — Ты хочешь лимонный пирог? — Ты умеешь готовить лимонный пирог? — Нет, — равнодушно кидает Питер, ни на минуту не отвлекаясь от своего важного занятия. — Мне просто стало интересно. Уэйд хмурится. Они явно отошли от темы, а возмущения в нём обратно пропорционально тому, как Питер Паркер — Человек-Паук! — расхаживает по его дому в смешной футболке, сексуальных джинсах, ворчит о чистоте и эту самую чистоту наводит. — Возможно, у него уже десять этих Человеков-Пауков! Возможно, он продаёт их на ибэй, задрав цену выше башни Трампа! Возможно, они болтаются у него в портфеле вместе с крошками от макарони и смятыми долларами! Наконец отложив в сторону тряпку, Питер придирчиво оглядывает внутренности холодильника, и только потом поднимается на ноги. — То есть, — медленно произносит он, опираясь задом о край стола, — ты намекаешь мне, что я не должен был отдавать ребёнку твоё яйцо? — Ну, если пошёл такой разговор, то ты вообще не должен никому отдавать мои яйца, Паучок. Питер устало трёт переносицу пальцами и выглядит при этом настолько измученным, что Уэйду даже становится его жалко. Не настолько жалко, чтобы прекратить говорить, но всё же… — Если бы ты меня внимательней слушал, то знал бы, почему я его отдал. — И почему же? — любопытствует Уэйд. Питер отнимает руку от лица, поднимает на него взгляд и молча смотрит, скептически выгнув бровь. Всё-таки да, мимика у него что надо. Её вполне себе можно осмыслить и без среднего пальца, красноречиво поднятого для полного понимания картины. — Да ты становишься всё наглее и наглее, Паучок, — восхищённо протягивает Уэйд.— Значит ли это, что мы уже достаточно близки для дружеского секса? Друзья же бьют друг друга плётками? — Мне нравится любое предложение, где нужно тебя бить. Плётки с шипами они же-е-е… существуют, да? Уэйд медленно кивает, глядя на насмешливо улыбающегося Питера. — Во рту пересохло, — хрипло поясняет он. — Дай мне минутку. Я переживу пару микроинфарктов, спровоцированных твоими словами и моей безудержной фантазией, а потом мы продолжим. Так какое, говоришь, на тебе бельё? Питер смотрит на Уэйда долго и немигающе (что, стоит признать, довольно жутко), после чего вдруг поднимает руку и переводит взгляд на голое запястье, театрально расширив глаза. — О-го-го! А время тупых вопросов-то уже прошло! Знаешь, что это значит, Уэйд? — вкрадчиво интересуется он. — Что ты сейчас замотаешь меня в кокон и будешь питаться мной около недели? Чёрт, да я же регенерирую! План с бесконечной перспективой! Хитрожопый Паучиш. — Это значит, — терпеливо поясняет Питер, — что ты сейчас поможешь мне разложить продукты, чтобы я успел съесть пиццу до того, как она станет похожа мой ежедневный ужин. — Ты-ы-ы, — осторожно начинает Уэйд, — питаешься мухами? Питер вскидывает запястье, но Уэйд это предвидел (потому что кое-кто пов-то-ря-ет-ся) и от паутины, пущенной ему в рот, уворачивается со всем возможным пафосом бондианы, для пущего эффекта наставив на совершенно невпечатлённого Паучка глок. — Мне стоит спрашивать, где ты всё это время его держал? — только и интересуется он. — Ты не хочешь этого знать. — Я так и думал. Бросив на Уэйда последний, короткий взгляд, Питер поворачивается к нему спиной, подхватывает с пола тряпку и, выкинув её в мусорное ведро, выдавливает себе на ладони немного купленного им чистящего средства, чтобы помыть руки. Уэйд долго смотрит на совершенно расслабленную спину, прежде чем бережно положить пистолет на стол и бесшумно приблизиться сзади. Когда он с недовольным сопением осторожно обхватывает Питера поперёк живота, а подбородок водружает на его плечо, Питер весь подбирается и на пару секунд застывает без малейшего движения. — Паучок, — горячо выдыхает Уэйд, с ленивым интересом следя за тем, как он смывает с рук пену. В нос ударяет смесь мятного геля для душа и дыма, а гибкое тело, прижатое к нему, ощущается очень тёплым и мягким. Уэйд разморённо ёрзает, устраиваясь удобнее, и с трудом удерживает себя от того, чтобы не потереться носом о беззащитно открытый затылок. В какой-то момент это становится навязчивой идеей, наравне с желанием как можно сильнее стиснуть объятия. Укусить. — М-м-м? — Питер, уже слегка расслабившийся, тянется, чтобы выключить воду. Уэйд неотрывно смотрит на открывшийся ему изгиб шеи, невольно сжимая челюсти. Если Питер и чувствует усилившуюся хватку на его животе, то ничего не говорит. — Отдай мне Наташу, — наконец произносит Уэйд и трётся подбородком о его плечо. Питер издаёт снисходительный смешок. Немое «я что, похож на идиота?». — Нетушки. Она моя. — Эй, это из-за тебя я упустил своего Человека-Паука! — Уэйд, вероятность того, что тебе попался бы я, равна примерно одной десятой. И это при условии, если я принёс бы тебе оба яйца. Так что не разводи здесь драму. Пару секунд Уэйд просто рассерженно сопит, опаляя кожу Питера тёплым дыханием. — Чёрт с тобой, коварный арахнид, я меняюсь на Халка. — Как бы тебе сказать… — произносит Питер, провалив попытку не улыбнуться. — Понимаешь, у меня уже есть Халк. Уэйд нехорошо прищуривается, пару секунд обдумывая услышанное. — И кто у тебя ещё есть? — с подозрением интересуется он, притягивая совсем расслабившегося и неожиданно податливого Питера ближе к себе. Вдыхая его запах и воруя тепло. — Допустим, у меня есть Кэп — два Кэпа — и если ты сейчас отлипнешь от меня и поможешь с продуктами, чтобы я наконец поел и устроил себе заслуженный марафон «Смертельного оружия», то я отдам тебе одного. Уэйд демонстративно надувает губы и делает вид, что всерьёз раздумывает над предложением. — Ну не знаю, Паучок. А вдруг ты мне врёшь? — Уэйд, не испытывай моё терпение. Я слишком голодный и усталый, чтобы долго удерживать себя от соблазнительной возможности прилепить тебя паутиной к стене и сделать всё вышеперечисленное самому. — Тебе будет неинтересно делать всё вышеперечисленное без меня. И не перечисленное выше тоже. Запрокинув голову и устало надув щёки, Питер медленно выдыхает воздух. Уэйд, не моргая, следит за движением его кадыка. — Ладно, — ворчливо произносит он и нехотя размыкает объятия, — ладно, моя паутинная хозяюшка. Ты уже убрал какашки Гордона? Я могу не беспокоиться, что однажды этот наглый жирный узурпатор объявит себя Мышиным королём? Питер внезапно растягивает губы в ехидной улыбке. Что-то будто зажигается в нём, как в хэллоуинской тыкве, и это что-то заставляет странным образом преобразиться всё его лицо и выражение глаз, глядящих всегда с заботливой грустью. — Разве это плохо? — спрашивает он, склонив голову на бок, точно шкодливый ребёнок, готовящий какую-то невинную пакость. — Сразишься с ним, найдёшь красавицу, что тебя полюбит, и — вуаля! — проклятие снято. — Ну, допустим, красавицу я уже нашёл, — парирует Уэйд, опираясь рукой о раковину. — Ещё парочка шуточек из моего особого репертуара, больше демонстрации оголённых частей горячего канадского тела, пара тройка изящных комплиментов её заднице и считай, что дело в шляпе. Но, Паучок, лапочка моя, тут вот какая проблемка: мне совсем не хочется расстраивать свою даму сердца, но после снятия проклятия я не стану прекрасным и благородным парнем. Мышыльда просила передать: «это потому, что ты грёбаный ублюдок, козёл!» и — ну, знаешь, — я склонен с ней согласиться. — Ну и ладно, — Питер выгибает бровь. — Ты же понимаешь, что есть существенная разница между «измениться» и «стать лучше», правда? Потому что в первом случае это будешь уже не ты, а я не хочу обменивать Уэйда Уилсона на что-то — как ты там сказал? — прекрасное и благородное. Я просто хочу помочь ему стать тем, кем он так сильно стремиться быть, чтобы … — Питер чуть хмурится, как и всегда, когда ему доводится произносить подобные речи. — Чтобы он наконец перестал метаться. Неловко пожав плечами, Питер засовывает руки в задние карманы джинсов. Устало вздохнув, Уэйд неожиданно приближается к нему, чтобы на несколько секунд мягко ткнуться лицом куда-то в изгиб шеи, точно прирученное животное. От этого жеста доверия и благодарности у Питера перехватывает дыхание. Острая нежность буквально затапливает его, душит, ломает под себя, и он даже не находит сил, чтобы ей сопротивляться. Не замечая замешательства Питера, Уэйд уже вовсю шебуршит за его спиной, пытаясь удержать в руках как можно больше продуктов, занявших весь его пошатывающийся стол. — Давай, Паучок, подключайся, — совсем по-домашнему ворчит он, выгружая три пачки молока и что-то подозрительно напоминающее сельдерей в относительно чистый холодильник. — Я уже сам дико жрать хочу. Споры с тобой так выматывают! Питер беззлобно усмехается, выхватывая у него из рук пачку масла, готовую вот-вот шлёпнутся об пол. — Может, потому что со мной не надо спорить? — Я рождён для того, чтобы спорить с тобой. — Оно и видно. В четыре руки они быстро расфасовывают продукты по местам (глядя на содержимое шкафчиков, Питер клянётся себе, что когда у него выдастся более-менее свободный день, он заставит Уэйда вылизать квартиру если не дочиста, то хотя бы до банальных гигиенических норм). Ванная комната, к его огромному удивлению, оказывается не столь безнадёжной. Если не считать маленького зеркала, покрытого паутиной трещин, и отсоединившейся в некоторых местах зелёной штукатурки, её даже можно назвать вполне приличной. Правда, пока Питер водружает свои нехитрые пожитки рядом с одиноким гелем для душа в форме Чубакки, Уэйд расставляет всё по своим местам, горделиво замечая, что до прихода Питера его ванная комната отлично вписалась бы в какой-нибудь фильм Кубрика. И, возможно, скоро будет вписываться опять. Как повезёт с гороскопом. До своей новой комнаты Питер плетётся совершенно усталый, заболтанный и не желающий ничего, кроме той самой пиццы, запах которой мерещился ему в особо плохие дни. Уэйд гуськом следует за ним, как любопытный птенец, боящийся потерять мамочку из вида, но Питер предусмотрительно запирает дверь прямо перед его носом. — Эй! — Мне нужно переодеться, а тебе — разогреть пиццу. Держу пари, что она уже ледяная. — А как же подкроватный монстр? — с надеждой спрашивает Уэйд и, кажется, даже тоскливо скребётся в дверь. — Буду отбиваться от него резиновыми членами. Питер успевает сказать это до того, как мозг забракует шутку ниже пояса. Когда до него доходит весь масштаб катастрофы, он тихо стонет, убеждая себя, что это в первый и последний раз. Его язык и так приносит ему немало проблем, не хватало ещё того, чтобы мир обзавёлся вторым Дэдпулом. — Без меня?! — ужасается Уэйд. — Ага, именно. Это наши разборки. Он просил передать, что ты в них не участвуешь. Уперев руки в бока, Питер с интересом оглядывается. Комната небольшая и много мебели в себя не вмещает: только односпальную кровать, небрежно заправленную совсем новеньким пледом, стоящую рядом одинокую тумбочку да платяной шкаф, с вырезанными (судя по всему ножом) на нём всякими фигурками вроде звёздочек и… ну, в общем, звёздочек. Заприметив около шкафа аккуратно прибитую книжную полку, Питер удивлённо вскидывает брови. Тепло, точно лава, затапливает его, погребая под собой связность мыслей, и ему вдруг становится до ужаса горько. — Мразота мерзопакостная… — шипит Уэйд за дверью. — Передай, что я раздобуду специальное оружие для подкроватных монстров и ему, мудаку, не жить. Невольно улыбнувшись, Питер сбрасывает с себя лёгкое оцепенение и присаживается на корточки, чтобы отыскать в дорожной сумке какую-нибудь домашнюю одежду. — Сколько ещё ругательств на букву «м» ты знаешь? — Даже не пытайся, Паучок, я не позволю тебе узнать много нехороших, взрослых слов. Когда прекрасный ангел спустился ко мне с небес и сказал: «позаботься о невинности Питера Паркера», я наконец понял, ради чего живу. В чём состоит моё предназначение. — О, ну ты несомненно лучший кандидат. — Достав серые бриджи и синюю футболку с котом Шрёдингера, Питер принимается торопливо переодеваться, до ужаса жалея, что этого нельзя сделать просто по щелчку пальцев. — А он случайно не сказал, как сохранить эту самую невинность, когда дико хочется есть, а до зарплаты ещё полмесяца? Или это такой божий замысел, чтобы я побыстрее отправился к праотцам? — Поэтому у тебя есть я, — чуть ли не мурлычет Уэйд. — Без меня ты просто пропадёшь, Паутиныч. Хмыкнув, Питер открывает дверь, тут же сталкиваясь с ним нос к носу. Разумеется, никакая разогретая пицца его не ждала, а Риггс и Мерта ещё даже не успели познакомиться, не то, что начать переругиваться. Уэйд пристально оглядывает Питера с ног до головы и некоторое время молчит. — Кто бы мог подумать, что однажды реальность будет лучше моих галлюцинаций, — медленно произносит он. — Кто бы мог подумать, что реальность вообще когда-нибудь будет лучше. Паучок, детка, ущипни меня, потому что я всё ещё сомневаюсь. — Может, ты посомневаешься за разогреванием пиццы? — спрашивает Питер, подталкивая Уэйда к кухне. — Что ты сказал? «Конечно, так и сделаю»? Вот и чудненько, а я пока включу фильм и уберу — что бы это ни было — с дивана. Надеюсь, оно меня не сожрёт. Спустя полчаса они наконец-то — наконец-то! — усаживаются смотреть «Смертельное оружие». Питеру уже настолько всё равно на всех и вся, что сначала он доедает третий кусок пиццы на вступительной заставке «Warner Brother», а потом и вовсе блаженно вытягивает ноги вдоль старого дивана — правда их всё же приходится чуть согнуть — несколько минут беспокойно ёрзая, чтобы как можно комфортнее облокотиться головой о плечо Уэйда. Касаться его голой кожи непривычно, но Уэйд, кажется, не возражает. Только напрягается всем телом, пока Питер недовольно пыхтит, выбирая как лучше лечь, а потом также быстро расслабляется. — Может, тебе ещё и подушечку дать? Ехидства в голосе Уэйда столько, что его буквально можно потрогать, но разомлевший Питер, наконец нашедший удобное для себя положение, не обращает на его слова никакого внимания. Умиротворение накатывает на него постепенно, точно тихие волны, превращая тело в желе, уютно растёкшееся по дивану. Это чувство — безгранично прекрасное и обволакивающее — невольно навевает воспоминания из детства. Тогда он тоже лежал на диване, почти засыпающий, но упорно держащийся из последних сил, потому что только так удавалось побыть подольше с работающим допоздна Беном. Мэй уже спала, махнув на них рукой и полностью предоставив самим себе. На сколько же тем они проговорили за эти волшебные ночи. Иной раз заинтригованный очередным внезапно оборвавшимся разговором, Питер ворочался в кровати, размышлял, строил гипотезы, чтобы наутро под лукавым взглядом Бена совершенно невыспавшимся отправиться в школу. Мэй клялась, что запретит эти ночные посиделки, но почему-то не запрещала. И всё продолжалось. Каждую такую ночь, маленькому Питеру казалось, будто в его тёмной гостиной развернулась целая Вселенная. Тогда он был уверен, что защищён от всего в этом мире и поэтому ничего не боялся. Тогда он как никогда чувствовал, что не один. — Паучок? — мягко зовёт Уэйд. — Ты из-за Риггса такой грустный? Хочешь спойлер? Он не застрелится и вроде как найдёт смысл жизни, так что прогони-ка эту вселенскую печаль из глаз, иначе мне будет казаться, что мы смотрим «Титаник». Вынырнув из мыслей, Питер поднимает глаза, глядя снизу вверх на искривлённые в усмешке губы. Помедлив, Уэйд осторожно высвобождает руку, заставляя Питера привалиться к его груди, и опустив её к нему на плечо, вдруг начинает мягко поглаживать большим пальцем. Туда-сюда. Закрыв глаза, Питер поджимает губы. Ему кажется, что нерастраченное тепло вот-вот сожжёт его изнутри, но он только слегка приподнимает голову, чтобы потереться макушкой о нескрытый маской подбородок. Уэйд прекрасно понимает Питера без слов. Всегда понимал. На секунду тыкается носом куда-то в его волосы и, успокоено вздохнув, сразу же отстраняется, не прерывая своих мягких поглаживаний. Оставшуюся часть фильма они молчат, отлипая друг от друга только для того, чтобы уничтожить киномарафонный запас еды. На экране Риггс и Мерта ругаются, как две абсолютные противоположности, но уже ближе к концу серьёзно притираются. Наблюдать за ними всегда интересно. Хоть в первый, хоть в сотый раз. Скосив взгляд, Уэйд внимательно смотрит на сосредоточенного Питера, такого расслабленного в его руках, что страшно становится. Он не знает, чем заслужил подобное (заслужил ли вообще), но уже плохо представляет свою засранную квартиру без вот этого вот мальчишки в идиотской футболке и со взглядом, способным подарить надежду целой армии. Отвратительно прекрасное чувство в груди, в голове, во всём теле, подпитывает панику — его неизлечимую болезнь — со скоростью световой, потому что жизнь та ещё сука и таким щедрыми подарками просто так не разбрасывается. Уэйд хочет спросить Питера: «ты же никуда не уйдёшь?», а потом задать этот вопрос ещё сто раз, чтобы наверняка. Уэйд хочет пояснить: «понимаешь, я немного недооценил степень моей повёрнутости на тебе и не то чтобы боюсь, но хотел бы подстраховаться». Его палец по-прежнему мягко оглаживает тёплое плечо Питера, который без своего костюма, такой невыносимо домашний и открытый, кажется до безобразия хрупким. Уязвимым. С ним можно разве что завести целую стаю собак, чтобы потом прикупить какой-нибудь частный дом, потому что детки выросли, став ужас какими требовательными до личного пространства, и, выращивая в маленьком огороде рататуй, раздумывать, какие позы они испробуют сегодня. Опустив голову, Уэйд закрывает глаза и скользит губами по макушке Питера, благо маска уже полностью закрывает его лицо и он может делать всё, что ему вздумается без риска быть застигнутым. Питер в ответ слабо ёрзает, но потом вновь затихает, слишком разомлевший и сонный, чтобы его хватило на что-то большее. Уэйда прошивает такая нежность, что вдохнуть лишний раз страшно. Чуть наклонившись, он тихо спрашивает: — Паутиныч, ты спать что ли собрался? Эй, не позорь меня перед подкроватным мудозвоном, он и так думает, что мне не давали с тысяча девятьсот девяносто первого года. — С каких пор тебя заботит твоя репутация? — зевает Питер. Уэйд широко улыбается. Не спят они до шести утра. В девять Питер просыпается из-за аппетитного запаха, доносящегося с кухни, и песен Maroon 5, играющих на всю квартиру.