Цвет настроения белый (книга 4)

Я даже не помню, как уснула. Мне снится Вика. Она сидит на каменной скамейке в шикарном белом платье, а я стою перед ней с бокалом мартини. И тут она раздвигает ножки и показывает мне свою «кисулю». Я ставлю бокал, на четвереньках подползаю к ней и начинаю лизать, ласкать язычком её клитор, сосать половые губки, впиваюсь всем ртом в её «кисулю». А она прижимает меня к себе двумя руками и стонет. В палате включается яркий свет и заходит медсестра: – Саваш, кровь сдавать, – говорит она. Среди ночи будят, опять колоть будут. Колоть этот несчастный исколотый пальчик. Боже как же мне себя жалко! Ну, до слёз жалко свою изрезанную ручку и свой исколотый пальчик! На секунду вспоминаю наш разговор с Викулей, и мне сразу становится лучше. Это всё ради тебя, любимая, ради твои глаз, милая, ради твоих ног, ради твоего сердечка! Ты же просила меня не вредить себе. Я и не буду. Люблю тебя, Викулечка, всем сердцем, всей душой! Слов не хватает, одни чувства. Я неохотно поднимаюсь и ковыляю в манипуляторный кабинет. Опять вернулась моя хромота, и куда вчера девалась – непонятно. Глаза слипаются, зеваю, спать хочу. – Саваш, быстрее, у нас тут целая больница таких, как ты. – Не люблю, когда ко мне обращаются по фамилии. Никогда не любила, ещё с тех пор, как меня дразнили в детском садике. Не знаю, какая у меня должна быть фамилия, чтобы было приятно её слышать. А вот «Юля», «Юлечка», «Юленька» – просто как елей на душу! Слушала бы сколько угодно! Протягиваю перемотанную ручку. – Что с рукой? – спрашивает врач. – Катетер выпал, – вру. – И всю руку исцарапал? Дай гляну. – Врач берёт мою руку и внимательно так на неё смотрит, потом на меня с недоверием, потом снова на неё. – Откуда эти порезы? – спрашивает он. – Я вены себе резала, – безразлично отвечаю. Не хочу врать, надоело врать, я устала от постоянного вранья – слишком много его стало в моей жизни в последние дни. – Так, может, вам к психиатру? – ухмыляется он, хотя тема-то, по сути, не шуточная. – Я на завтра записана, на приём. Его глаза округляются, но он молчит. Нежно-нежно смазывает мой пальчик ваткой и легонько колет иголочкой. На пальчике появляется капелька крови. Как же я на кровь сегодня насмотрелась, даже не отворачиваюсь. Он собирает её в специальную трубку и размазывает по стёклышку. К пальчику прикладывает спиртовую ватку. – Что у тебя случилось? – наконец спрашивает он. – Юленька... я правильно имя твоё прочитал. – Меня девушка бросила, – говорю правду. Он, вроде, поначалу не реагирует, но потом всё же переспрашивает: – Ты хотела сказать парень? – Я всё правильно сказала, меня бросила девушка, я лесбиянка. – Смотрю на него прямо в упор. Ни один мужчина не устоит перед таким взглядом. Я вижу, как ему некомфортно. Он вздыхает. – В наше время я уже ничему не удивлюсь, – говорит он. Но же я чувствую, как задрожал его голос. Врач провожает меня до палаты. Поддерживает за руку. И почему мужикам так нравятся лесбиянки? Так не должно быть, но это так. Чем ты более лесби, тем сильнее на тебя ведутся парни. Ну не все, и, тем не менее, стоит даже заикнуться о «неправильной» ориентации, и сразу окажешься в центре мужского внимания. Я потому в интернете и боюсь знакомиться: а вдруг на свидание придёт какой-то мужик. Они что, думают, нас исправить можно? Ах, если бы, ах если бы. Слыхала, есть специальные лагеря, куда отправляют таких, как я, чтобы мы побороли в себе эту пагубную привычку. Но это не привычка, и я даже представить себе не могу, как это в себе подавить. Похоже, это охватило меня полностью, с головы до пят, я в мужчинах сейчас не вижу ничего сексуального. А ведь совсем недавно мне нравился Сашка. Но сейчас мне нравятся только девочки. Я испортилась, окончательно превратилась в то, чем больше всего боялась стать. Ложусь на кровать, а доктор даже помогает мне укрыться. – Спасибо, – шепчу я, поворачиваюсь на бок, а из глаза стекает слезинка. Мне снова себя жалко... как же мне себя жалко! Вика ничего мне не предложила, ни капельки надежды, только прикоснуться к себе разрешила. Из жалости, наверное. А за этим всё равно ничего не последует. И я опять останусь одна, с разбитым вдребезги сердцем. Как же это несправедливо! Неужели нельзя просто прижать меня к себе и сказать, что всегда будешь со мной? Неужели я так о многом прошу? Почему она не может этого сделать? Почему?! Ей нравится ко мне прикасаться, нравятся мои ласки. Я уверена, что кунилингус я делаю на порядок лучше Сашки. Так что во мне не так? Почему меня надо мучить, держать меня в неведении, игнорировать мою любовь? Неужели она ничего не стоит? Неужели для неё она ничего не значит? Почему я должна страдать? Почему мне всё время должно быть больно? Чем я это заслужила? Я же ей тысячу раз себя предлагала. Я буду половой тряпкой, буду рабыней, только бы она не прогоняла меня. Вытирай об меня ноги, сколько хочешь, только не гони, умоляю! Похоже, мне до неё не достучаться. В ответ – глухота и ничего другого. Нет ничего страшнее в этом мире, чем отсутствие любви, даже смерть не так страшна. Жить без любви, вырвать из груди живое сердце и делать вид, что всё в порядке. Я не могу так, я слишком слабая. Так неужели для меня нельзя сделать исключение? Господи, Боже, ты же так любишь меня, ну делай же ради своей Юлечки исключение! В крайнем случае, удали эту «зубную боль» из моего сердца. Хочу жить без сердца, хочу забыть, как это – любить, хочу снова пребывать в счастливом неведении, как было раньше, когда я с Сашкой встречалась. Я уже не прошу тебя сделать меня счастливой. Прошу только одного: избавить меня от страданий. Пожалуйста, прошу тебя, ты же можешь, я знаю, ты всё можешь, ты же мир создал! Я опять молюсь. Таким образом, я в монастырь уйду скоро, я бы и сейчас ушла, если бы так можно было сбежать от любви. Но от неё не сбежишь, она всегда внутри тебя, под сердцем. Предательская игла воспоминаний. И имя ей – Вика. «Имя ей Вика»... Завязывала бы я с религиозностью, а то сама уже себя странной считаю. Долго не могу уснуть, сердце колотится, глазки плачут, ручка затекает, пальчик болит. Какая же ты несчастная, Юлечка! Хочу плакать и не могу, хочу выть и не могу, хочу резать себя, но нельзя. Я же Вике пообещала. Я же своей любовью поклялась. Обожаю её! Господи, пусть она почувствует ко мне то же самое, что и я к ней! Пусть поймёт меня, наконец. Прошу! Умоляю! Сплю я чутко, в два ночи меня опять будят кровь сдавать. Я так уже к этому привыкла, что почти не обращаю на это никакого внимания. Меня колют, осматривают, опрашивают и опять колют. От чего они меня тут лечат, не знаю. Засыпаю под самое утро и просыпаюсь поздно от нежного голоса мамы. – Юленька, вставай, – звучит над самым ухом её голосок. Улыбаюсь и открываю глаза. В палате так светло и свежо! Я отлично выспалась, несмотря на постоянные ночные побудки для забора крови. Давно так дома не высыпалась. Счастливо потягиваюсь. – Приветик, мамочка! – Чувствую себя так, будто снова родилась. – А что с рукой? – Она берёт меня за правую руку. А та вся в бинтах. – Всю ночь кололи, – жалуюсь я, – катетер сняли, как видишь. Надеюсь, капельниц больше не будет. – Я тоже надеюсь, хватит тебя уже колоть. Мамка подвигает стульчик и садится рядом. – Ну что, рассказывай, – устало вздыхает она. – Вчера Сашка заходил, – говорю. – Потом ещё Вика звонила, – говорю так, будто она знает, что между нами с Викой что-то есть. – Вика – хорошая девочка. А больше друзья не звонили? – Катя и Димка набирали, но у меня не получилось тогда взять трубку. – «Да и не хотелось, если честно», – добавляю про себя. – Вика, Вика… – повторяет мамка, – давно её у нас не было, да. – Да, – отвечаю. – А она встречается с кем-то? – «Мам, ты что, специально меня допрашиваешь?» – кричу про себя, но вслух говорю другое: – Да. – Она симпатичная девушка, знала, что она быстро кого-то себе найдёт. – Да, – вновь односложно отвечаю я. – А Катя с Димкой… – Нет. Мам, они такие скрытные так и не поймёшь, может, они уже встречаются, просто скрывают от всех, – улыбаюсь я. – Ну про Вику-то ты знаешь, – поднимает брови мамка. – Эх, какая же ты счастливая, дочка, у тебя такие хорошие друзья! «Да уж, хорошие!» – Сколько скепсиса в моём внутреннем голосе! Хотя они и вправду хорошие: вон, Вика мне позвонила, а Сашка даже заехал в больницу. – Когда у нас врач? – спрашиваю я, просто, чтобы сменить тему разговора. Нет сил уже в себе ковыряться. – Да через полчаса, мы первые на приём, – говорит мамка. – Ой, а мне же надо зубы почистить и накраситься! – Юля, ты в больнице, можно идти к врачу не накрашенной. – Ну ты же меня знаешь, я так не могу так, – вскакиваю я. Достаю зубную щётку и чищу зубы прямо здесь, в палате над раковиной. Потом умываюсь и начинаю краситься. Переодеться бы ещё, а то я как будто в пижаме – в чём сплю, в том и хожу. Хотя это же больница, какая разница? Вспоминаю слова мамки, но всё же решаю переодеться. Колготки, юбочку, туфельки на платформе (мама запретила идти на шпильках, я же вчера падала в обморок). Тщательно умываюсь и наношу слой тоналки, немного подрумяниваю скулы, подвожу тени, реснички и брови. – Тебе надо было на визажиста идти, а не в институт поступать, – смотрит на всё это дело мамка. – Мам, знаешь, сколько мне уже народу это говорило? – отвечаю я, подрисовывая губки. Надо, чтобы блестели, чтобы выглядели слегка мокренькими. Как будто я только что их облизала. Как будто я только что сосала. Господи, какая же я извращенка! Улыбаюсь сама себе в зеркало; люблю себя, обожаю, так бы себя и расцеловала! Я бы отлизала себе. Будь у меня ещё одна я, я бы с себя не слезала. Тем более, выяснилось то я лесбиянка. – Всё, мам, я готова. – Блузочка, юбка, колготки и тапочки на платформе – такие, с высоким каблуком. Я почти что на каблучках, по крайней мере, можно спутать. – Ну ты и вырядилась! – смотрит на меня мать. – В кого ты такая красивая вымахала? Я улыбаюсь её в ответ: – В тебя мамочка, люблю тебя! – Обнимаю её. «Мам, как же я не хочу тебя разочаровывать! Пожалуйста, прими меня такой, какая я есть. Я же твоя доченька, я же твоя Юлечка. Мне очень нужна сейчас твоя поддержка. Ты даже не представляешь как». Я всё про себя продумываю, вслух пока ничего не говорю, даже не намекаю. У меня не хватает духу. А у кого бы хватило сказать матери, что её единственная любимая дочурка любит девочек? Знаю, чего она боится больше всего: того, что не увидит внуков. Но за это как раз она может не беспокоиться: я люблю деток, хочу троих, так что у мамки будет ещё повод мною гордиться. Но спать с мужчинами – это не моё. Прости, мамочка.