Номер сердца

Унтершарфюрер Йоахим Майер, добрый предатель, говорил ей: «Хотя бы несколько человек!», и она вычитала из девяти четыре, получая пять живых ребят. «Несколько». Они бежали впереди Р-321 настолько быстро, насколько позволяли силы, сохраненные от голода и мороза. На удивление у девочек оставались волосы, которые даже кто-то приплел в жалкие косички, и они торчали из-под платков. Почему-то немцы изменили традиции по внешнему виду узников. Они имели пол, имели по пять пальцев на каждой руке, имели право называть собственное имя, в отличие от Р-321, которую порой настораживало, что ее зовут иначе. По имени, Аней, называл ее один лишь Майер, перед смертью передавший ей свой пистолет. Он сказал, как идти, как решиться на побег, как… наверное, выжить. Вокруг чернеет польский лес, далеко позади беснуется прожектор, ища тех, кто выбежал через Западные ворота. Дым пожарища не коптит небо, потому что его не видно. Снег оседает как пепел. Немецкий крик приближается, и почувствовавшие простор овчарки тянут поводы. «Как выжить, Йоахим? Как сохранить несколько человек?» — спрашивала Аня себя и Майера. Она знала, что он уже умер, но спрашивала как живого, представляя его лицо. Политика «Химеры» ясна: никто не должен знать, что происходит за ее стенами, никто не должен рассказать об этом. Именно поэтому никто не будет стараться оставить их в живых. Никто не позаботится о благополучном возвращении горстки детей и девушки-скелета. Нужно вернуть лишь тела. Их шестеро: пятеро ребят плюс она. Она их защита, у нее оружие. Она смелее их, она может решиться на смерть. Она уже не боится ее. Майер говорил найти овраг и дальше идти вдоль него пока не появится домик не то охотника, не то егеря. Он не мог объяснить точно, потому что спешил, но главное Майер сказал: домик — ориентир, место временного пристанища. Дальше ориентира нет, надо найти дорогу и направляться по ней в деревню. Путь не сложный, если не учитывать то, что за ними ведется охота. — Кто-нибудь говорит по-русски? — спросила Аня, не в силах отдышаться, когда они сели под черным вывороченным корнем. В темноте повернулись пять маленьких лиц, вероятно, просто удивленно расслышав не немецкую речь за долгое время. — Я говорю. Девочка, завернутая в платок и стеганную грязную куртку, пододвинулась к девушке, немного осыпав мальчиков снегом. Перед Аней побелел черно-белый номер «Р-3». «Р» — русская душа. — Как тебя зовут? — Маруся Сурикова. Толстый платок развязывался, и она его постоянно поправляла, мысленно поражаясь, как не холодно девушке-скелету, у которой на голове ничего не было, даже волос. — Послушай, Маруся, я сейчас уйду, а вы идите вперед, вдоль оврага до домика… Суетливость и волнение выдавались дребезжанием согласных, но теперь голос Р-321 слушали уже все, понимая и не понимая. Она говорила голосом Майера: тихим, приятным. Глаза сверкали, предвкушая скорую смерть, которую он не ждал, и этим отличился бы от Ани. — Я потом вас найду. Потом, хорошо? Мальчик маленького роста, все время сидевший позади другого, выше его на голову, напуганно закачался, но вряд ли осознавал, что с ним. Сердце как будто хотело выпрыгнуть у него из груди, и он прижимал руку к нему, чтобы успокоить. — Что с тобой? Мальчик посмотрел на Аню и задрожал сильнее. Он не мог понять слов Р-321. Его имя было В-8. «Оно рвется не из-за бега, из-за болезни», — так решила Аня. Она распахнула свою куртку, чувствуя невыносимый жар, и приподнялась. Дети посмотрели на нее снизу, как на нечто интересное и красивое. — Держи. Она теплая. В силу своей костлявой легкости Аня беззвучно подползла к мальчику. Ее рука без двух пальцев ловко застегнула верхнюю пуговицу на куртке, которая легла на В-8, словно громадное облако. Он неловко закутался в него, кивнул. — Я вернусь потом, — соврала она, жадно оглядывая ребят. — Идите. Аня не умела стрелять. Ей несколько раз приходилось видеть, как убивают одним выстрелом, и с болью она вспоминала каждое движение. За деревом ее скрывали ночь и худоба. Холодно стало невыносимо. Лай приближался. Смерть приближалась. Она не хотела думать о своей гибели и мучении, которое шло вместе с ней. Больше всего Ане не хотелось, чтобы ее допрашивали, пытали, били по лицу и тушили окурки об кожу. И тут она решила, что последнюю пулю она обязательно прибережет для себя. Для подбородка. Выстрел в воздух. Темноту пронзил немецкий возглас и лай, мешавшийся с рычанием. Вскоре четыре черные фигуры с автоматами и три с собаками на поводках показались шагах в тридцати от дерева, где схоронилась Аня. Ее тряс мороз и страх, говорящий не совершать то, что она хочет. На мгновение ей представилась боль от полученной пули и так ясно, что в шаге от нее показался Майер с простреленным легким и прошептал четко, по-русски: «Мама». И она повторила за ним. Майер исчез, страх исчез. Она с облегчением решила, что скоро пойдет к нему, и слушала хрустящие шаги уже хладнокровно, как волк. «Стрелять наверняка». Овчарки упорно месили снег, чуя, но не видя ее. Снег не таял у нее на голове, душа каменела, и Аня, подпустив отряд на немыслимых десять шагов от себя, выстрелила в собаку, идущую во главе. Скуля, она утопла в снегу и замолчала. Свет фонарика резко озарил лицо девушки. Позади затрещала очередь, выбив из укрывающего Аню ствола щепки. Кивнушись к соседней сосне и прижавшись к шероховатой коре щекой, девушка выставила вперед руку и выстрелила снова. Овчарка оказалась слишком близко, чтобы избежать пули в боку. Третий и четвертый выстрел пробил воздух, не унеся ни одной жизни, однако ответная очередь пробила левое Анино плечо. У нее оставалось несколько пуль, чтобы убить последнюю оставшуюся собаку, ее цель, и себя. Очередь раздирала сосну, не давая двинуться с места. Немецкий язык никогда еще так не пугал Аню своим резким звучанием. Каждая буква, призывающая ее сдаться, болью отдавала в кровавое плечо и злила. Желтоватый свет обнимал дерево, ползал по нему, искал Р-321. Все стихло. Слух обострился. Сапоги проваливались в снег, осторожно подбираясь к ней. «Где овчарка?» Аня знала, что не могла убить ее. Она была черная, большая и красивая. Кажется, ее звали Душка. На ее счету находился добрый десяток порванных ног, рук и лиц. Все это она делала по приказу. Едва слышно ей говорили: «Фас!», и тут же великолепное животное, которое недавно лизало руки своему хозяину, превращалось в орудие пытки и причину страшного увечья. И вот теперь: «Фас!» Овчарка бросилась к изрешеченной сосне, но в то мгновение, когда она хотела обогнуть ее, зайти сбоку, пуля пробила ей хребет и обездвижила. Душка завизжала, растянувшись на снегу у ног девушки. Ее желтые глаза, мерцая от боли, смотрели на нее без злобы, в ужасе от случившегося. Едва не выронив из трехпалой руки пистолет, Аня взглянула в эти глаза. В них мог отразиться падающий снег и огонь пожарища, подоспевшие солдаты и свечение их фонариков, но глаза Душки в последний раз запечатлели смерть. После выстрела худое тело Ани сползло по сосне и мягко легло на снег, скудно обдавая его белизну красным цветом. Она передумала в последний момент и выстрелила в сердце, которое остановилось ровно через сорок минут после сердца Майера. «Ты — моя героиня», — говорил он.