Obscura Nox Animae

      Впоследствии Лили часто задавалась вопросом, почему Волдеморт дал ей шанс спастись, и не один, а три раза. Наиболее логичным предположением было то, что он просто развлекался, прежде чем нанести смертельный удар, зная, что она никогда не отступит и не оставит своего ребенка без защиты.       Но если бы это было так, она бы вообще не выжила.       Зачем щадить ее, человека, который открыто презирает все, за что он стоит? Что могло вдохновить его на сохранение жизни женщины, которую он мог видеть только как Грязнокровку, ничем не отличающуюся от бесчисленных других, которые уже были убиты по его приказу?       Конечно, ни один из этих вопросов не приходил в голову Лили в ту ночь, когда он пришел убить ее ребенка. Было только место для истерических просьб, слов, которые она никогда не вспомнит после того, как они были сказаны, и рассеянный внутренний монолог, пожалуйста, нет, не Гарри… я не могу этого вынести… не мой ребенок! — Отойди в сторону, глупая девчонка. Отойдите в сторону.       Да, она вспомнит его слова, вместе с отстраненным и совершенно неуместным замечанием, что для человека, полного ненависти, оскорбление, которое он бросил в ее сторону, было удивительно мягким. И она никогда не забудет, как абсурдно было то, что у нее была такая спокойная, логичная мысль посреди абсолютного ужаса.       Когда Волдеморт поднял палочку, в его глазах промелькнуло какое-то странное чувство. Это не было колебанием. Лили будет преследовать этот взгляд в течение многих лет, прежде чем в конечном итоге определить его как спекулятивный. Он пробормотал что-то неразборчивое, как раз перед тем, как ее мир разлетелся на куски от пронзительного крика: «Авада Кедавра!»       Боль, боль… боль, все что она ощущала, ужасный разрыв, который, казалось, выворачивал ее наизнанку и разрывал ее на части. Она хотела закричать, но у нее больше не было рта. Если бы у нее все еще были пальцы, она бы вцепилась в источник своей агонии, хотя рвать ли ее на куски или в отчаянной попытке удержать себя в руках, она не знала. Все, что существовало, был тот пронзительный, обжигающий зеленый свет, который пожирал все, что она когда-либо чувствовала, и была, и знала, хотя не было никакого смысла, что ее разум будет в состоянии различить цвет, так как у нее больше не было глаз, чтобы видеть.       Все, что Лили знала, могло длиться несколько секунд или целую жизнь. Не было ни начала, ни конца этому ужасному промежутку времени, где не существовало никакой реальности, кроме ее собственных страданий.       Но потом все закончилось. Она была опрокинута в темноту, упиваясь блаженным отсутствием света, когда она плыла на бархатистом облаке пустоты.       Прежде чем она смогла привыкнуть к ощущению, она снова стала твердой. Да, это была текстура травы под ее ногами. У нее были ноги… да, и голова, и тело, и нос, который улавливал знакомые запахи ароматной осенней ночи. И уши… она не только могла слышать звуки вокруг себя — Слабый звук сирены магглов, мягкий хруст листьев где — то вне поля зрения — но ее слуховые способности были намного острее, чем когда-либо прежде.       Она медленно открыла глаза.       Сириус как-то подсунул Джеймсу уменьшающееся зелье. После поспешной поездки в Мунго ее жених со смехом заметил, что странно видеть все в преувеличенном размере — чайную чашку, в которой он мог бы спать, яблоко, которое могло бы раздавить его миниатюрную фигурку. Теперь Лили поняла сюрреалистический опыт, который он пытался описать, когда она в замешательстве смотрела на лес травы, возвышающийся над ней.       Неужели ее ударили уменьшающимся заклинанием? Но почему Волдеморт… ?       Волдеморт… память вернулась к ней. Волдеморт. Гарри. О Нет… пожалуйста, нет.       Но затем в темноте раздался крик, до боли знакомый вопль, доносящийся откуда-то сверху. Горло Лили сжалось, когда она бросилась к источнику шума, больше не заботясь о ее необычных размерах или препятствиях, которые ей пришлось преодолеть, чтобы добраться туда. Она должна добраться до своего ребенка.       Проходя мимо, мужчина чуть не наступил на нее. Вскрикнув от удивления, Лили увернулась. Она не могла видеть его лица, но она знала этот запах, уникальный запах ароматных трав и старых книг, и… — Северус?       Когда она попыталась заговорить, раздался тихий писк. Что ж, сейчас не время беспокоиться об этом. Северус… что Северус здесь делает? Он пришел, чтобы закончить то, что начал его учитель? Нет, он этого не сделает. Не для нее.       С другой стороны, почему бы и нет? В конце концов, она была грязнокровкой.       Вцепившись в его ботинок, Лили крепко держалась за него, пока он входил в разрушенные остатки ее дома. Нет… она должна остановить его, пока не стало слишком поздно, но как? Она не могла быть выше нескольких дюймов, у нее не было ни волшебной палочки, ни способности пользоваться ею, и даже обычная речь была за пределами ее возможностей. Что она должна была делать?       Тем временем Северус прокрался вверх по лестнице, остановившись на месте, где был сбит Джеймс.       Джеймс, Мой бедный Джеймс… Лили съежилась, когда он опустился на колени рядом с телом ее мужа, готовясь к жестокому унижению, которое Пожиратели Смерти любили причинять своим жертвам. Но Северус только прижал пальцы к шее Джеймса, чтобы проверить пульс, затем поднялся и отошел.       Он двигался медленнее, приближаясь к спальне, его хриплое, неровное дыхание практически ревело в ее ушах. Дверь была слегка приоткрыта, в коридор лился слабый желтый свет. И тут тихий всхлипывающий звук нарушил зловещую тишину, сопровождаемую тихим всхлипом. — Лили?       По ее мнению, мальчик, которого она знала, и будущий Пожиратель Смерти всегда были двумя разными людьми. Ее Северус умер в тот день, когда он выплюнул в нее слово «грязнокровка»… этими двумя слогами она поняла, что потеряла его навсегда.       После этого было естественно и даже необходимо представить его незнакомцем. Как может какая — то часть ее Северуса — неуклюжая и застенчивая, но стремящаяся угодить по-своему-выжить в человеке, который решил посвятить свою жизнь ненависти и жестокости?       Но теперь она услышала голос мальчика, когда Северус прошептал ее имя в темноте. Он казался уязвимым, испуганным, а затем сломанным человеком, когда он вошел в спальню. Прислонившись к стене, он не обращал внимания на ее присутствие, когда она была отброшена через комнату с силой его падения.       Ее присутствие? Нет… Лили Поттер распростерлась на полу, как какая-то жуткая карикатура на огромную куклу, черты ее лица застыли в ужасе, когда она смотрела на мир невидящими глазами. — Нет… нет, Лили… О черт…       Лили в ужасе отпрянула от своего безжизненного тела, как раз в тот момент, когда Северус пополз к нему через комнату. Он взял его на руки, прижал к груди и зарылся лицом в густые рыжие волосы. — Нет, Лили, нет… прости. О черт, мне так жаль…       Она услышала его раньше, чем Северус, низкий скрип входной двери. И только когда на лестнице послышались тяжелые шаги, его голова встревоженно дернулась вверх, а черты лица исказила мучительная смесь ярости, горя, замешательства и раскаяния. Он выглядел наполовину сумасшедшим-нет, совершенно сумасшедшим, когда целился в того, кто только что достиг вершины лестницы.       Но когда он опустил лицо к телу в своих руках, к ее телу, выражение его лица снова изменилось. Осталось только горе. Он протянул руку и закрыл ей глаза, поцеловав сначала в веки, а потом в лоб, прежде чем осторожно положить на пол.       Затем он поднялся на ноги, все еще заметно дрожа, и Аппарировал прочь.