Калейдоскоп

Осколок 11 Стив отшатывается, машинально хватаясь за челюсть, а Баки бесшумно и почти неуловимо оказывается у стены, опускает голову, пряча горящее лицо за снова отросшими волосами, и надрывно хрипит: — Какого черта это было, сопляк? — Баки, это не… — Слушай, я все понимаю, не очень удачные свидания, но это как-то слишком, Стиви! — Барнс все-таки находит в себе смелость поднять голову и посмотреть другу в глаза, натягивая на губы жалкую усмешку, но бурю чувств, бушующую внутри, скрыть от Стива не может. Тот слишком хорошо знает этот взгляд. Так смотрел на него Зимний, когда Роджерс обещал ему быть с ним до конца — с неверием, страхом и какой-то робкой, но очень большой надеждой. Поэтому Стив ничего не говорит, а снова делает шаг вперед (когда он, мать вашу, отступал?!), обнимает друга, крепко прижимая к себе, чувствуя, как он вздрагивает и напрягает мышцы, собираясь в следующий миг выкрутиться из объятий, сжимает его еще сильнее и тихо, медленно говорит: — Бак, я не шучу. Не издеваюсь. Просто, в тот день, когда ты признался мне, я кое-что себе пообещал: что подумаю об этом. И я думал. Честно. Я не гей, Бак, меня никогда не привлекали мужчины, это правда, ты и сам знаешь. Но ты — это совсем другое. Я не знаю, как объяснить, чтобы ты понял и доверился… Когда мне было восемь, я всерьез спросил маму, почему я должен буду жениться на какой-то девочке, а не на тебе… мама объяснила, что мальчики не женятся друг на друге, и я выкинул эту мысль из головы. И очень много лет даже не допускал возможности… Но в последнее время, я просто не могу не задумываться о том, каково это? Целовать тебя, прикасаться к тебе так. Противно ли мне? Может, и должно, но нет. Стыдно ли мне за эти мысли? Немного, если честно, в конце концов, мы родились после Первой Мировой! Но, знаешь, сегодня меня приглашала к себе очень красивая, милая девушка, а я весь вечер только и думал о том, как отделаться от нее и вернуться домой, к вам. К тебе. Она поцеловала меня на прощание, а я не почувствовал ничего, Бак. Никакого влечения, ни единой эмоции. Но когда я обнимаю тебя, я чувствую себя по-настоящему дома. Ты настолько родной, настолько близкий, что я не представляю, куда больше. Все эти свидания ни к чему, слышишь? Все равно ни одна женщина или мужчина (да кто угодно!) не будут значить для меня больше, чем ты. У Пэгги был шанс. Не вышло. — Ты ведь мог просто вернуться к ней, — прошептал тот, опуская плечи и больше не пытаясь вырваться. Каждое слово полосовало его изнутри, словно тот кинжал из вибраниума, что подарил ему король Ваканды после их финальной битвы с Таносом. Джеймс верил Стиву, верил больше, чем кому бы то ни было, но сейчас просто не мог осознать, что все это — не очередная насмешка судьбы. Что его любимый человек здесь и сейчас всерьез говорит все то, что он мечтал услышать, наверное, полжизни. — Не мог, Баки. Не после всего. И, знаешь, это ведь и ее то ли вина, то ли заслуга, что я сейчас говорю тебе это, — улыбается Роджерс, уже не сжимая друга по-медвежьи, а спуская одну руку ему на талию, а второй — зарываясь в мягкие, длинные волосы и осторожно перебирая каштановые пряди, — она столько раз устраивала сцены ревности… даже сегодня вновь обвинила нас в связи. Я ей ответил, даже не задумываясь, что если бы наши отношения и впрямь были такими, на нее я и не взглянул бы. Сначала сказал, наверное, чтобы уязвить, и только потом понял, что это правда. Ведь даже сейчас, когда мы просто живем под одной крышей, готовим ужины-завтраки и засыпаем в одной комнате, мне уже не нужно ничего другого. Никого другого. Я поцеловал тебя только для одного: чтобы убедиться, что я не выдумал это все. Что я уже очень давно целиком и полностью — твой. Что могу ответить тебе не из долга, жалости или безысходности, а потому что тоже этого хочу. Я убедился. — Стив… — В жизни не говорил так много о чувствах, родной. Но мне нужно сказать все это вслух, а тебе — услышать. Я люблю тебя. Люблю, наверное, во всех смыслах этого слова. Как друга. Как брата. Как соратника. Как человека, с которым я на самом деле хочу состариться и горе, и в радости. Умереть в один день, потому что я не смогу снова потерять тебя и жить дальше… если хочешь, можешь опять мне врезать! Стив отстраняется немного, смотрит на Баки, у которого взгляд теперь, как у маленького потерянного котенка, перед которым вдруг поставили огромную миску молока и сказали, что это все — ему одному. А потом вновь смотрит на его губы и думает, какого черта не сделал этого раньше. Ведь и смотрел еще тогда, в прошлой жизни, и думал, как было бы, целуй Баки не очередную подружку, а его. И хотел. Но испугался так, что почти похоронил в памяти все эти чувства и мысли. Единственное, что он посмел забыть о Баки. Идиот… С этими мыслями он снова осторожно накрывает губы лучшего друга (нет, не так — своего любимого) и мягко целует, ни к чему не принуждая, просто делясь тем, что у него есть: лаской, нежностью, любовью — всем, в чем нуждался его самый родной человек уже бесконечно долго. И в чем нуждался он сам. Это было, будто быстрый приток кислорода после его длительного отсутствия, когда ты почти уже разучился дышать, но с болью делаешь новый вдох. И Баки несмело ответил, тоже позволяя себе почти целомудренно, невесомо обнять Стива. Он, кажется, все еще не верил, что это не сон, не бред, не галлюцинация, вызванная наркотой, которой его в достатке пичкали в Г.И.Д.Р.е. — Знаешь, — прошептал он, — если через несколько мгновений я снова очнусь в этом адовом кресле с электродами на бошке, то просто сдохну. Потому что более страшной пытки они придумать не могли. А если все это не мой больной бред, то ты должен обдумать все еще раз, Стиви. И если ты не до конца уверен, то мы просто забудем. Я смогу. Но если это не зайдет дальше. Потому что потом я уже точно со всем этим не справлюсь. Ты ведь даже не представляешь… — он вдруг запнулся на полуслове, думая, что если договорит до конца, для него самого пути назад точно не будет. Не теперь. — Как сильно ты любишь меня? — закончил за него Стив, заставляя Баки посмотреть ему в глаза. И больше не нужно было говорить. Отрицать этого он бы не смог, а подтверждать… — Баки, Господи, я знаю! Я много лет упорно старался этого не замечать, но это просто невозможно! Ты рядом вопреки всему. Вот реально. Ты готов угробить себя, лишь бы только я был в порядке. Ты готов вновь отвести меня под венец к любой женщине, лишь бы я был счастлив. Ты подвергаешь себя опасности ради меня и моих детей. Ты сюда сорвался за мной, хотя, возможно, в том, новом мире тебе было бы лучше и комфортнее… я могу бесконечно продолжать этот список. И если это не любовь, тогда я не знаю, что это. Я только одного не знаю: чем я тебя заслужил у небес? Бак, ты… ты плачешь? Наверное, Джеймс мог выдержать многое. Он на самом деле забыл, когда на глазах в последний раз предательски блестели слезы. Наверное, в ту ночь, еще в будущем, когда Стив поделился своим решением вернуться к Картер. Но сейчас это было чем-то слишком выбивающим из колеи. Губы Стива, его ладони на спине, осторожно забравшиеся под тонкую майку, его запах, голос так невыносимо близко… неужели чертов Роджерс не понимает, что теперь он просто не сможет дышать без этого? Стив, видя, что его друг сейчас немного не в себе, осторожно тянет его на кровать, укладывает их обоих под теплое одеяло, притягивает Баки к себе максимально близко, не переставая прикасаться: — Баки. — Что? — отзывается тот хрипло, не зная, что еще сказать. — Я не поступлю с тобой так. — Как? — Ты ведь боишься сейчас. Что утром мы не сможем посмотреть друг другу в глаза, сведем к неловкой шутке, а потом я соберу вещи под любым предлогом и уйду. Так вот: я не поступлю с тобой так. С кем угодно, но не с тобой. И я хорошо подумал. Для себя все решил. Но я не хочу давить. Понимаю, что выбил из колеи. Если тебе нужно время, чтобы просто поверить в это, его будет столько, сколько нужно. Тем более, у нас уйма времени до две тысячи третьего… — Две тысячи третьего? — Баки приподнялся, с непониманием разглядывая усмехающегося и выглядящего неприлично счастливым Стива. — В две тысячи третьем в США легализуют однополые браки, Бак. И тогда ты точно не отвертишься! — Стив потянул его на себя, снова вплетаясь пальцами в его волосы: — Мы не будем спешить, у нас впереди вся жизнь. Просто… я всегда верил тебе. Тебе и в тебя. Ты тоже поверь, ладно? Хоть на миг поверь, что это возможно. Потому что это правда. Если бы я только не был слепым идиотом… — вздохнул он, и Баки не выдержал. Поцеловал сам, но уже не так целомудренно, живой, теплой рукой забираясь под рубашку, и Роджерс не смог остаться безучастным. Столько раз он касался этого тела, обнимал, поддерживал, но сейчас каждое прикосновение разливалось током по венам, и теперь он, кажется, по-настоящему осознал смысл слащавого выражения «одежда показалась им лишней», ведь так хотелось прильнуть к коже кожей… Что оба и сделали мгновение спустя, не в силах больше отпустить друг друга. Осколок 12 Утро встретило их первыми лучами солнца, проснулись Стив и Баки почти одновременно, и на обоих обрушилось понимание того, что произошло ночью. Они не зашли дальше весьма нескромных прикосновений друг к другу, но это, наверное, стало для обоих не меньшим откровением, чем секс. Не то, чтобы, будучи взрослыми мужчинами, прожившими некоторое время в век интернета, Стив и Баки не знали, что делать, просто в одну ночь признание, поцелуи, почти что предложение руки и сердца и полноценный секс — было бы слишком. И сейчас, лежа в объятиях друг друга, они не знали, что сказать. Чувствуя это замешательство, Стив на мгновение прильнул к Баки еще теснее и невесомо коснулся губами его виска: — Впервые в жизни не хочу на работу… доброе утро. — Доброе, — тихо ответил тот. — Если мы сейчас не встанем, ты опоздаешь. — Чертово чувство ответственности, — пробормотал Стив, поднимаясь. Вчера он слукавил. Ощущение неловкости было. Но он соскользнул с кровати неспешно, чтобы это не выглядело, как гребаный побег, натянул брюки, подхватил рубашку, а потом присел на краешек кровати, снова прикасаясь к волосам Баки (вот же, это становится его личным фетишем): — Я ни о чем не жалею, слышишь? Наверное, рано или поздно это все равно бы произошло. То, что было между нами все эти годы — это куда больше, чем дружба. Бак, ты в порядке? И тот в мгновение будто растекся по кровати, словно большой кот, и улыбнулся Стиву той самой задорной, игривой улыбкой, которой сводил с ума всех девчонок Бруклина до войны: — Знаешь, Стиви, да. Я в порядке. — Если ты продолжишь так смотреть на меня, сержант, я никуда не уйду, — прохрипел Стив. — Папа, дядя Баки? — тихонько позвала Молли. Кажется, ребята тоже проснулись. — Молли, спускайтесь на кухню, я тоже сейчас спущусь и приготовлю завтрак! — крикнул Баки, и оба услышали топот: дети сбегали с лестницы, уже не боясь шуметь. — Как же я счастлив… — прошептал Стив, целуя Баки и тут же отстраняясь. Иначе точно никто никуда не пойдет. Баки быстро поднялся с кровати и вошел в небольшую ванную, что была сопряжена с его комнатой, наскоро ополоснулся, выходя, в чем мать родила, и одеваясь. Стив, чувствуя, что не может больше смотреть на лучшего друга без желания, думает, что, кажется, наконец-то принял верное решение. И вечером он в этом окончательно убедится. После работы он едва ли не бегом несется в ювелирный, отдает нужную сумму тому пожилому хозяину магазинчика и забирает коробку с кольцами. На обоих гравировка готова, и Стив думает, что, наверное, так и должна звучать их свадебная клятва. Всего одна самая важная фраза: «До последней черты». Роджерс идет домой, Баки, как обычно встречает его вкусным ужином, они пол вечера смеются над всякой ерундой, укладывают детей спать, а, едва оказавшись в комнате Джеймса, целуются как сумасшедшие, пока коробка с кольцами с громким бряцаньем не выпадает у Стива из кармана брюк. Тот осторожно отстраняется, поднимает ее и улыбается: — Знаешь, я хотел позвать тебя на свидание на выходных и все сделать, как положено… Но, может, это и ни к чему. Ты ведь не девушка… — Стив? — Баки смотрит внимательно, и задорные смешинки в глазах постепенно гаснут. — Что это? — У меня есть для тебя кое-что. Я говорил ночью про то, что хотел бы состариться вместе с тобой. Хотел бы, чтобы мы были вместе, — он открывает коробочку, достает кольцо, тянется к правой руке Баки и вкладывает в нее металлический кружочек, — до последней черты, Бак. Барнс разжимает ладонь, впиваясь неверящим взглядом в рисунок кольца и гравировку с внутренней стороны, и Стив понимает, что был прав. Это оно. То самое кольцо, которое друг описывал ему, едва перенесся к нему в прошлое. Точно такое же было на руке Кэпа в двадцать третьем. — Черт, Стив, — шепчет он, а Роджерс надевает себе на палец второе, думая, что и Баки кольцо должно идеально подойти, а затем снова обнимает его: теперь точно все хорошо. Так, как они оба и мечтать не смели.