Воспоминания
Ты напоминаешь мне ангела. Глядя на твой образ, я плачу. Словно пёрышко, ты паришь в этом прекрасном мире. Жаль, что во мне нет ничего особенного, ты же чертовски особенный. Но я слабак. Я – чудак. Что, чёрт возьми, я делаю здесь? Мне здесь не место. Неважно, насколько это больно – я хочу держать себя под контролем. Хочу иметь идеальное тело и идеальную душу. Хочу, чтобы ты замечал, если меня нет рядом. Ты чертовски особенный. Жаль, что я нет. Radiohead – Creep
С самого начала это было словно… густой туман. Серая плотная масса, вполне отчётливо воспринимаемая сознанием как нечто бестелесное, эфемерное, но не становящееся от этого более безопасным. Она сопровождала его повсюду, куда бы он ни отправился, бесшумно и мягко поглощая окружающее пространство. Раньше он пытался внимать, слыша какой-то отдалённый, неопределённый грохот, заглушаемый жадным туманом, и видя мерцающие вдалеке огни. Но как бы ни стремился приблизиться, чтобы понять, что это, чтобы впустить в то пространство вокруг себя, которое не поглощала сырая холодная масса, все его попытки заканчивались ничем. С раннего детства Сингто держался обособленно от других детей. Не интересующийся активными играми и драками за право быть главным, тихий, вежливый – он не пользовался особой популярностью среди своих сверстников. Всё продолжилось в том же духе после поступления в начальные классы, в средние… Нет, Сингто не проводил всё время в школе в одиночестве; были ребята, с которыми он мог переброситься парой слов, но он никогда не подпускал их достаточно близко, чтобы суметь подружиться по-настоящему. Иногда туман отступал чуть дальше, и на небольшой пятачок пространства вокруг него попадали другие люди. Кто-то с любопытством останавливался, осматриваясь и пытаясь определить, где оказался, а затем шëл дальше. Кто-то проходил мимо, безразлично мазнув по его одинокой фигуре взглядом. А кто-то оставался. Но таких людей было очень мало. В основном потому, что он сам не представлял, что нужно сделать, чтобы они захотели остаться. Так что он просто отпускал их, и всё. Очень долго рядом с ним были только его родители. Они не стояли совсем близко… скорее, на небольшом расстоянии, в своём собственном пространстве, свободном от тумана. Их фигуры были отчётливо видны, словно между ними и его взглядом на время рассеивалась густая дымка. Но стоило отвести взгляд, как любое напоминание о них рассеивалось, поглощаемое безразличной, бездушной субстанцией. Глаза давно привыкли к ней и больше не пытались всматриваться в безликие, клубящиеся переменчивыми изгибами клочки воздуха. Смотрел ли он вперёд или оборачивался, чтобы взглянуть на то, что оставлял позади – никого, кроме него, не было. И он привык. Привык, как где-то совсем рядом – казалось, просто протяни руку и развей завесу – протекала жизнь. Мерцающая всполохами ярких огней, звуков и эмоций, она иной раз вынуждала остановиться, завороженно вглядываясь в приглушённое туманом действо. Но, наученный горьким опытом, он уже не пытался приблизиться. Пока жизнь не ворвалась в его личное, отвоёванное у тумана пространство сама. Пережить старшие классы школы, полные унижения, преследования и необъяснимой, беспричинной злости каждого, кто приближался к нему, оказалось непросто. Неуверенный в себе, боящийся показаться «другим», раскрыть всем то, как он на самом деле был далёк от всего, что его окружало… Стремясь спрятаться, просто сбежать, он молил туман сомкнуться над его головой, поглотив всех, кто грубо проталкивался к нему сквозь безучастную морось. И, когда туман послушался его, а все звуки вокруг разом стихли, оставив после себя звенящую от напряжения и неестественности тишину, Сингто испугался. Он остался совершенно один. Отыскав среди тумана родителей, Сингто с тревогой увидел, что образ его матери становится всё более призрачным. Стремясь стать ближе, он решился и ступил из своего привычного, безопасного пространства, позволив окружающему поглотить его. Именно тогда у его тумана появился голос. Сначала это был тихий шёпот. Он раздался, когда Сингто понял, что не может больше приблизиться к своей матери. Туман вокруг неё был словно заряжен молниями, агрессивно вспыхивающими, стоило ему только попытаться войти в её личное пространство. Дом, прежде дышавший жизнью, заполнился тяжелой, удушающей массой, более тёмной и мрачной, чем его туман – болезнью. Впервые Сингто почувствовал себя чужим в родных стенах. Стремясь заполнить пустоту, разрастающуюся уже внутри, он, сосредоточенный и боязливо вдыхающий воздух, попробовал расширить пространство вокруг себя, осознанно позволяя туману отступить. Когда Сингто понял, что теперь может управлять им, тот стал пугать его гораздо меньше. И какое-то время он действительно успешно расширял своё личное пространство, увлечённо рассматривая открывающиеся на пути виды, замечая других людей и позволяя их пути пересечься с его пустотой, свободной от тумана. Таким был его первый год в университете. Он стал активно участвовать в общественной жизни, попал в черлидеры, проводил много времени со старшими, привечающими соблюдающего традиции и уважительного Нонга. Ему прочили на втором курсе войти в состав наставников, заняться ориентированием первокурсников. Но обстановка дома не давала забыться полностью. Он пытался снова и снова, пока голос не убедил его сдаться. И образ матери окончательно поглотила дымка. Лишь немногим позже она умерла по-настоящему, но в тот момент её образ исчез из его окутанного туманом мира, и Сингто ушёл. Отступил в свой безопасный мирок, чувствуя, как что-то внутри словно отрывается, уходя безвозвратно в прошлое, поглощённое в тумане. Это было его детство. Продолжая учиться в университете, Сингто готовился стать наставником и нести ответственность за младших, а потому, при всём желании просто замкнуться в себе и заполнить всё вокруг привычным туманом, больше не имел роскоши позволить себе держаться обособленно от других. В то время в его жизни появились они – весёлый, активный Джейн и сильная, острая на язык Пин. Их появление поставило с ног на голову привычный уклад мира, открыв многое из того, что прежде обходило его стороной – ночные клубы, алкоголь, сигареты… Почувствовав лёгкость и обретя возможность на некоторое время забыться, Сингто стал меняться. Реальный образ замкнутого и стеснительного парня всё больше сменяла маска уверенного в себе и любящего пофлиртовать гордеца. Конечно, таким он становился только среди друзей, для остальных окружающих у него был другой образ – строгого, чтящего традиции и условности наставника. Но, так или иначе, всё это было… не тем. Никакие развлечения не могли заполнить пустоту внутри, никто из новых друзей не мог заменить образ верного друга – матери, потерянной безвозвратно. Даже на самой весёлой вечеринке, в окружении друзей и знакомых, подвыпивший и чувствующий отдающуюся ударами в груди оглушительную музыку, Сингто оставался один. На какое-то время он вновь позволил вечно голодной субстанции заполнить его с таким трудом отвоёванное пространство, безразлично бредя без всякой цели, сопровождаемый звуками голоса, крепнущего с каждым днём всё больше. Сталкиваясь с другими и даже не стараясь приглядеться к ним, он просто пытался быть, как все. Не выглядеть странным, не замыкаться в себе так явно, как прежде. Не отталкивать тех, кто просто хотел быть его другом, пусть даже ему нечего было предложить взамен. Люди почему-то оставались рядом с ним, хоть он и не стремился их удержать. Так бы всё и продолжалось, пока однажды Сингто, бредущий по течению, не остановился, насторожённый громкими приближающими звуками и ярким светом. Что-то надвигалось на него, неотвратимо и стремительно. Сингто приготовился защищаться: туман вокруг него напряжённо сгустился, невообразимым образом став ещё плотнее, чем когда-либо. Но всё это оказалось абсолютно бесполезно, когда с дикой, чисто природной силой Он ворвался в его жалкий, ставший совсем крохотным пятачок свободного от тумана пространства. Разом заполнив собой всё вокруг, Он просто уничтожил большую часть окружавшей его серой массы, очистив так много свободного, полного живой, пульсирующей жизни места, что Сингто задохнулся от ворвавшегося в лёгкие притока воздуха, оглох от ставшего невыносимо громким барабанного боя и зажмурился от внезапно ударившего в глаза солнца, больше не казавшегося тусклым диском на небе. Когда глаза привыкли к слепяще яркому от красок пространству, а сердце прекратило грохотать в груди, стремясь выбраться наружу и самому увидеть, Сингто осторожно огляделся и замер. Дрожащий и беззащитный, он стоял посреди огромного мира и наконец-то мог его видеть. Туман не исчез полностью, как и голос, просто они отдалились настолько, что он практически забыл о том, что раньше составляло основу его жизни, а его глаза всё чаще искали и находили Его. Соприкоснувшись и встряхнув всё его существо до основания, Он остался неподалёку, освещая жизнь других людей, громко смеясь и активно жестикулируя. Живя по-настоящему, на пределе, абсолютно открыто и естественно. Когда же Он улыбался… казалось, солнце вновь становилось просто плоским диском, бесполезной кругляшкой, далёкой и неинтересной. Но Его не было рядом с Сингто. И потихоньку окружающее пространство, медленно и осторожно, – потому как Он всё ещё находился неподалёку, – стало вновь заполняться туманом. Но уже не той плотной серой массой, а лишь лёгкой дымовой завесой, чуть размывающей, но не скрывающей пространство вокруг полностью. И уж определённо даже не касающейся Его. Голос же вновь принялся шептать, но Сингто старался не прислушиваться к нему, живя от взгляда до взгляда, судорожно дыша в промежутках между вспышками света, сопровождавшими каждую их встречу, будь то сборы наставников или случайное столкновение возле кампуса. Вопреки его ощущениям от этих встреч, отношения их были далеки от дружеских. Скорее, поначалу они были вообще никакими. Сингто не приближался, предпочитая наблюдать, но то, что он о Нём слышал, напрягало его с каждым днём всё больше. Младший часто проявлял непочтительное отношение, не стремился соблюдать правила и уважать старших. Один из наставников, с которым Сингто хорошо общался, однажды рассказал ему, что младший вступил в открытый спор и отказался выполнить просьбу сменить форму на подобающую. Рано или поздно, подозревал Сингто, и ему придётся столкнуться с проявляющим к месту и не к месту характер Нонгом. Так и случилось. Младшему, активно участвующему в общественной жизни своего факультета, внезапно захотелось пройти обучение на наставника. И Сингто, к тому времени уже успевшему стать главой, досталась почётная роль вести благоразумные беседы и наставлять этого Нонга. Разумеется, тот был такой не один, Сингто обучал ещё нескольких ребят, но самым проблемным был Перават. И загвоздка крылась даже не в его поведении – обозначив для себя стремление стать наставником, Крист стал спокойнее и внимательнее относиться к советам старших. Проблема была в реакции Сингто на своего младшего, которую ему постоянно приходилось контролировать. Любознательный, активный и внезапно оказавшийся весьма тактильным, Крист часто проверял границы терпения своего старшего. Находящийся в постоянном нервном напряжении рядом с ним, Сингто самозабвенно спорил и рассуждал, стараясь убедить младшего в своей точке зрения и внезапно находя в его лице достойного оппонента. Глубоко оскорблённый, старший пытался включать обычный игнор, но с Пераватом это не работало: становясь тихим и виноватым, он искренне просил прощения, и Сингто с раздражением убеждался, что манипулятор из младшего вырос просто на загляденье. Но неизменно оттаивал. Несколько изменились их отношения после того, как они столкнулись в игровом кафе. Выяснив, что им обоим нравится играть в одни и те же стратегии, старший и младший как-то незаметно, между обучением и сборами, стали периодически вместе засиживаться допоздна в том кафе. Однажды Перават даже угостил его бинсу, что получилось случайно: рассеянный Сингто вновь оставил в общежитии бумажник, но обнаружил это слишком поздно. Крист после этого при каждом удобном случае напоминал Сингто, что старший должен ему угощение, но они так больше и не выбрались в то место. Почему-то Перават хотел возмещение долга провести именно в том кафе. Несмотря на их сближение, Сингто всё ещё оставался один. Всё ещё мог скрыться ото всех, ибо чувствовал: стоит ему захотеть – и туман вновь наберёт силу. Не сразу, не полностью, но он восстановится. Вот только Сингто этого не хотел. Не хотел скрывать живую, полную первобытного огня и страсти силу, осветившую его жизнь и придавшую смысл каждому новому дню. Власть, которую эта сила имела над ним, даже не подозревая об этом, вызывала где-то в глубине души щекочущее чувство страха и тревоги, подпитываемое саркастично подмечающим его слабость голосом, советующим прекратить эту странную недодружбу, но он не хотел ничего слышать и понимать. Всё ведь было под контролем, он умудрялся оставаться на приличном удалении, не допуская, чтобы Он пробрался достаточно глубоко. Соблюдал дистанцию, не позволял отношениям Пи-Нонг перерасти в нечто более близкое. Он мог даже оставить Его позади, если бы захотел. Первая же встреча на кастинге подчистую разрушила все его жалкие доводы. Крист вдруг предстал перед ним в совершенно новом свете – как партнёры по сериалу, они должны были много времени проводить вместе. Гораздо больше, чем прежде. Вынужденные выйти за рамки отношений старшего-младшего, они словно бы впервые познакомились тогда, во время курсов актёрского мастерства, слишком много и слишком близко изо дня в день находясь рядом друг с другом. Как слепой, прозревший после долгих лет жизни в полной темноте, как оголодавший путник, склонившийся над оказавшимся реальностью оазисом, Сингто впитывал сырую, выплёскивающуюся на окружающих энергию, бьющую из Перавата, чувствуя себя сумасшедшим. Прачая понимал, что и выглядит им, когда забывал о других людях, находящихся рядом, о вещах и событиях. Часто ловя себя на беспричинной улыбке рядом с Кристом, он делал строгое внушение самому себе, а через минуту уже смеялся над его шуткой и смотрел, смотрел безостановочно… Он и раньше не был, мягко говоря, собранным, теперь же его способности ориентироваться и быстро принимать решения катастрофически снизились. Их сериал неожиданно выстрелил. Правда, не сразу, ибо представления фанатов, являвшихся поклонниками новеллы-первоисточника, были довольно специфичны и не совпадали с образами, создаваемыми главными актёрами. Но по мере продолжения выхода серий им удалось расположить зрителей к себе. Более того, их совместная игра оказалась настолько впечатляющей и реалистичной, что постепенно популярность их пары стала увеличиваться, привлекая всё больше фанатов как в их общий фандом, так и в индивидуальные. Жизнь изменилась. Привычный мир изменился и более не существовал, ибо Сингто стал популярным, узнаваемым на улицах человеком, а это накладывало правила, с которыми он должен был считаться. Ночные развлечения и пагубные привычки почти полностью остались в прошлом, но эта потеря не тяготила его. Тяжелее всего Прачая переносил долгую разлуку с отцом, живущим за пределами Бангкока, которого теперь видел ещё реже, чем прежде. Тот не раз подчёркивал, как гордится им, его трудолюбием и талантом, но Сингто многое отдал бы, чтобы просто иметь возможность быть рядом с оставшимся в одиночестве родным человеком. Он чувствовал вину за свою отстранённость и холодность в прошлом, и то, что теперь он мог обеспечивать и поддерживать семью, не заменяло его внимания и поддержки, которых он, по его мнению, всегда давал недостаточно. Тогда же, впервые с момента их встречи с младшим, он задумался о том, каким его видит Он. Картина удручала. Собственная самооценка, и без этого всегда бывшая сильно заниженной, в моменты неловких ситуаций страдала ещё сильнее. Боясь показаться смешным и нелепым, Сингто тщательнее следил за тем, что говорил и делал, стараясь контролировать себя и окружающих, находя в этом успокоение и некоторое постоянство, которых ему так не хватало после ошеломительно ворвавшегося в его жизнь Криста. Тот был непонятным, не таким, как он, отчего Сингто зачастую не мог интерпретировать его поступки и даже примерно не представлял, о чём он думает. Постоянно нарушающий его личное пространство, весёлый и любящий поболтать, легко обижающийся и так же быстро приходящий с виноватым видом мириться… Он был непостижим, невероятен… не похож на обычного человека. Сингто жаждал его. И одновременно понимал, что Крист никогда не будет ему принадлежать. Созданный для любви миллионов, Крист отдавал всего себя, поглощая эмоции окружающих и с не меньшей силой даря их в ответ. Вечно движимая сила, чистый хаос эмоций и чувств… И – он. Застывший, словно изваяние, скованный самоконтролем по рукам и ногам, остававшийся одиноким даже в огромной толпе. Более разных людей пришлось бы ещё поискать. Да и наличие у Криста постоянной девушки не оставляло никаких, даже самых призрачных шансов. С чувством, похожим на медленно вытягиваемые из тела нервные окончания, после завершения съёмок первого сезона Сингто начал отдаляться. Пресекал прикосновения, не позволял встретиться взглядом, не поддерживал попытки Криста продвигать пару, с застывшей от напряжения улыбкой проживая мероприятие за мероприятием. Толпа, подогретая их образами на экране, вопила и растекалась на умиляющиеся лужицы, стоило Кристу просто положить руку ему на каменеющее плечо. Откровенно отстраняться в первую же секунду было слишком очевидным, поэтому он выжидал и только тогда скидывал с себя чужую конечность. Казалось, никто не замечал ничего подозрительного, и Сингто решил, что сможет так выдержать до тех пор, пока съёмки их уже запланированных совместных проектов не подойдут к концу. Перестав видеть Его так часто, больше не вынужденный находиться постоянно так обжигающе близко, он бы собрал себя заново, подтянул колышущийся ошмётками на горизонте туман и наконец-то прислушался к голосу, настойчиво взывающему к нему. Но с Кристом никогда не стоило ничего загадывать заранее. Он был способен в одночасье разрушить даже самый тщательно выстроенный план. Ему не пришлось делать ничего особенного – никаких громких речей, ссор или требований. Просто в один момент Перават сказал, что расстался с Нун. И в воспалённом сознании Сингто, не осознающем всю степень тяжести диагноза под названием «Перават Сангпотират», словно набатом забилась мысль: «А что, если…» Что, если одинокий Крист – это Крист-теоретически-способный-стать-его? Да, от этого они не становились более подходящей парой, не переставали оба быть мужчинами, но что, если… Что, если у него появлялся шанс? Они постоянно работали вместе, у Криста иногда не оставалось времени и сил даже на встречи с друзьями и родными, что уж говорить об отношениях. Так что, если подумать… Да, некоторый шанс был. И Сингто вновь ослабил бдительность. Снова позволил тактильному монстру по имени Крист творить с собой всё, что бы ему ни вздумалось. А в голову Перавата, вновь допущенного к телу, как оказалось, много чего приходило. И Сингто в мгновение ока оказался втянут в эпицентр личного урагана, ежедневно нарушающего его личные границы, притрагивающегося к местам, которые было позволено трогать только самым близким. Касающегося даже тех мест, которые Прачая прежде не позволял трогать никому. Легко, походя, будто ничего не значаще. На глазах у сотен других людей. Это не могло не оказать своего влияния, и спустя время Сингто с пугающей его обречённостью осознал, что привык. Что уже не может без этого необычного смеха, без внимательного взгляда этих тёмных глаз, без этих пальцев, сильных и одновременно чутких, мгновенно угадывающих его настроение и меняющих его с лёгкостью ветра, поворачивающего флюгер в нужную сторону. Сингто весь стал одной чувствительной точкой, незамедлительно реагирующей на любой знак, подаваемый его партнёром по съёмкам. Будь то успокаивающее похлопывание, ободряющее сжатие или разозлённый тычок – он стал приёмником чужих эмоций, природу которых до сих пор не всегда понимал. Это выматывало, заставляло периодически срываться, уходя в глухую оборону, легко рушившуюся спустя возмутительно короткое время, но это также стало неотъемлемой частью его жизни. Это изменило его настолько, что Сингто сам начал становиться инициатором этих прикосновений. Когда они были вместе, он не позволял младшему надолго отдаляться или исчезать из поля своего зрения. Стараясь действовать незаметно, Прачая использовал любую возможность, любой повод, чтобы утолить тот голод, который испытывал, единственно возможными ему способами – постоянным тактильным и зрительным контактом. Иногда Сингто спрашивал себя, смог бы он просто оставить всё позади так легко, как рассуждал до этого? Просто забыть всё – бессонные ночи за игрой в очередную онлайн-стратегию, перемежающейся беззлобными шутками и попытками поддаваться друг другу; выматывающие репетиции, после которых единственной опорой оказывалось чужое плечо, крепко прижатое к его собственному; постоянную поддержку понимающего без слов, находящегося в тех же обстоятельствах, когда фанаты, зависимые от чужого мнения и легко сменяющие страсть и обожание на ненависть и презрение, стоило кому-то одному из них повести себя не так, как от него ожидали – персонажа ли, актёра или части пары – обрушивались на них с разрушительной силой... Ему хотелось думать, что смог бы. Безответно влюблённый интроверт… Он привык думать, что одиночество – его спасение. Иногда – не так часто, как могло бы случиться прежде – он просто мечтал оказаться один вот именно в эту секунду, сейчас, окружённый давящей эмоциями и криками толпой. Просто раствориться, позволить туману поглотить их всех, а голосу перекричать их вопли. Но вот – лёгкое прикосновение, какие-то пара слов, шутка или вопрос, улыбка, когда-то затмившая собой солнце – и Прачая вновь был собран и внимателен, вновь различал среди безликого белого шума какие-то слова и фразы, на которые нужно было реагировать, чтобы не выдать своих истинных мыслей и чувств. Всё оказалось серьёзней, чем просто работа. Глубже, чем просто игра. Сильнее, чем просто симпатия. По крайней мере, для Сингто. Что чувствовал Перават… было неразрешимой загадкой, терзающей его мысли, когда их не затмевала собой беспросветная усталость или чужое присутствие, требующее к себе внимания. Загадкой, на которую Прачая хотел и одновременно не хотел находить ответ. После окончания съёмок второго сезона он почувствовал лёгкое беспокойство. История Артита и Конгфоба подошла к концу, что ожидало Пераю, было неизвестно. Он с замиранием и покалывающим пальцы нервным напряжением ждал объявления новых мероприятий, с облегчением находя среди них совместные с Кристом. И понимал, как безнадёжно попал. Да, у него были собственные фанаты, его образ старались развивать и отдельно от основной пары с помощью ролей в новых проектах, мероприятий и шоу, которые он посещал в одиночестве. Благодаря непрерывному свету, исходящему от Криста, Сингто научился видеть других людей, он стал больше обращать внимание на окружающих. Смог даже – наконец-то – увидеть самого себя, словно впервые открывая в себе какие-то черты и интересы. Он ведь и заинтересовался по-настоящему фотографией после того, как Его встретил, ощутив желание запечатлеть эту красоту, остановить эту движущую силу хоть на мгновение. Но реальность постепенно отдаляла их друг от друга, перестав с щедростью одаривать возможностями видеться чуть ли не каждый день. Они оба уставали; у Сингто помимо работы была учёба, отбирающая остатки сил, и отец, которого хотелось видеть как можно чаще; у Криста – куча друзей и любящая семья, стремящиеся отвоевать себе кусочек его внимания и времени. Всё неотвратимо менялось, вновь руша уже сложившуюся картину мира. Сингто настраивал себя. Вспоминал свои же слова о том, что однажды их пути разойдутся. И каждую новую встречу осознавал, что уже не может представить себе жизнь без Перавата. Крист оставался собой – шутил, заботился и тормошил, не давая погружаться в собственные мысли. Только иногда, когда они обсуждали проекты друг друга, Сингто видел что-то такое… Что-то, что при желании и с большой натяжкой можно было бы назвать… ревностью. Перават был собственником, это не предавалось сомнению, но вот считал ли он Сингто своим – спрашивать прямо такое Прачая никогда бы не стал. Поэтому ему оставалось лишь ловить отголоски чужих эмоций, интерпретировать их по своему разумению и думать, думать, думать… Иногда даже ему самому казалось, что он преступно много думает. Что от действий, в определённой ситуации и в определённое время, было бы явно больше пользы. Но подумать о том, как бы он поступил, было гораздо легче, чем начать действовать. Всё бы так и продолжалось. Их механизм был отлажен, он не давал сбоев. Вносить какие-то изменения было страшно, прежде всего по причине вероятности потерять то, что уже было. В самые тоскливые минуты Сингто казалось, что и не было ничего. Но даже эти мысли не могли заставить его что-то сделать. Пока всё вновь не изменилось по желанию неизбежной, словно природное бедствие, силы под названием «Перават Сангпотират».