Ангельские перья.

Не взгляд, а лезвие. Он смотрит на неё и держит на расстоянии вытянутой руки одним взглядом, но она переступает через свой страх, как всегда это делала, и подбадривающе улыбается. — Жалобы на состояние? — Отсутствуют. В листе появляется очередная отметка. Ангела всё видит: залёгшие под глазами тени, подрагивающие протезы — руки, сама себя поправляет мысленно, — нечеловеческую дистанцию с окружающими. Но у Гендзи действительно нет жалоб на это, потому что его всё устраивает. Циглер пытается помочь ему. Улыбкой, таблетками, подбадривающими словами, терапией. Не работает ни один из этих вариантов. Шимада с холодной вежливостью отказывается, когда она приносит ему попробовать швейцарский шоколад, и бессовестно пропускает дополнительные процедуры, самостоятельно ограничивая своё лечение необходимым минимумом. У неё нет возможности повлиять на него, и Гендзи ускользает в очередной раз, не удосужившись попрощаться. Шимада — клинок. Острый и холодный, заточенный — теперь, её же собственными руками, — под то, чтобы выполнять приказы и убивать. У Ангелы ком к горлу подступает от одной мысли об этом, но она держится и снова вежливо улыбается. — Бессонница? — Механизмам сон не требуется. — Поэтому я и спрашиваю, хорошо ли ты спишь. Гендзи смеряет её взглядом с ног до головы — будто пронзает коротким и выверенным ударом куда-то между рёбер. Но Ангела выдерживает: поднимает голову, смотрит в ответ совершенно спокойно, не пытаясь вложить в свой взгляд ни привычное сострадание, ни скорбь о его положении. Понимает: он нуждается не в сочувствии и снисходительной жалости пополам с попытками помочь. Он нуждается в том, чтобы в нём видели равного. И Шимада неожиданно принимает это, позволив себе слабую усмешку. — Поэтому я и говорю, что не сплю. В листе появляется очередная отметка. Ангела записывает, что пациент впервые идёт на контакт и говорит больше двух слов за встречу. А, значит, надежда ещё есть. И она будет цепляться за неё.