"Burning cities And napalm skies Fifteen flares inside your ocean eyes"
Billie Eilish - Ocean Eyes
Мэри Мэй слышит звон колокольчика на двери и с опаской поднимает голову. Уже поздно, она осталась одна в баре и сейчас протирала вымытые после посетителей стаканы. Младший Сид даже не спрашивает разрешения, проходит и садится прямо перед ней. На этот раз он без свиты и девушка гордо поднимает голову, смотрит в упор. — Мы закрыты. — Мне все равно. Мэри Мэй старалась стереть из памяти тот день, когда она нажала на курок и убила своего брата. Забыть глаза Сида, полные непонятного восхищения. Сейчас его взгляд пустой, потухший. Он пьян, это заметно по его походке и блуждающему взгляду. Она не сразу понимает повод, лишь чуть погодя осознает, что пару дней назад помощник убил его старшего брата. Воспитывайся девушка в другой семье, она бы, наверное, злорадствовала. Сейчас же испытывает непонятное сочувствие. — Мне... Мне жаль. Мэри Мэй мнется, не знает, что еще сказать. Рассказывать о своей ненависти к Джону было просто, а вот сказать что-то такое в глаза... Вестник кивает, изображает что-то наподобие улыбки. Фэйргрейв ставит стакан, слегка ударяя их между собой, морщится от звона, чувствует себя ужасно неловко. Она впервые видит его таким... Жалким. Джон без интереса рассматривает ее, окидывает взглядом опустевший бар. У дальней стены хрипит музыкальный автомат. Он начинает действовать Мэри Мэй на нервы, но она вновь ловит взгляд Сида и не может сдвинуться с места. — Тебе налить? Мужчина усмехается и кивает, указательным пальцем касается бутылки виски, стоящей недалеко от него. Мэри Мэй кивает, наливает напиток в недавно вымытый стакан, кидает пару кубиков льда. Джон немного оживляется, наблюдает за ее руками. Фэйргрейв представляет, о чем он может думать. Наверное, хвалит себя за выдержку, за то, что не убил ее раньше положенного срока. Ей не стоило его впускать. Ни к чему хорошему это не приведёт. Девушка улыбается, когда наконец-то осознает, что у нее не было выбора. Сид пьёт свой виски, слегка крутит стакан, перегоняя кусочки льда из стороны в сторону. Мэри Мэй протирает барную стойку, старается не смотреть на Джона. Даже самым ужасным людям иногда нужен покой. — Я удивлён, Мэри Мэй. Ты даже не пытаешься вызвать сопротивление на помощь. — Ты ведь не пытаешься меня убить или покалечить. Девушка смотрит с опаской, а Джон в очередной раз усмехается. Она всматривается в его лицо, не понимает, что он имеет в виду под своим приходом, распитием запрещенного им же алкоголя. Под всем этим. Сид замечает, как она задерживает взгляд на его руке, обхватившей стакан. Мэри Мэй рассматривает татуировки, читает слово... Глупые, странные мысли роятся в ее голове. Что, если он не абсолютное зло? Когда-то в детстве ма говорила ей, что многое лечится любовью. Барменша рассматривает потрескавшийся лак на барной стойке, царапает его ногтем. Ей одновременно страшно и интересно вновь взглянуть на Джона. Он допил, стакан с приглушенным стуком опускается на деревянную поверхность. Мэй кажется, что она хмелеет от одного запаха, когда Джон привстает, наверное, с коленями залазит на стул у стойки, наклоняется к ней и осторожно убирает русые волосы за ухо. Скорее всего он просто привык топить любую боль в алкоголе и случайных связях. Она может оттолкнуть его, выхватить припрятанную винтовку и застрелить на месте, но она только поднимает голову и, сжав губы, смотрит ему в глаза. Сид осторожно проводит пальцем по ее губам, заставляет расслабить их. Мэри Мэй смаргивает, но он не исчезает, лишь ласково гладит по щеке и приближается еще, другой рукой опираясь о барную стойку. Барменша вновь думает о потрескавшемся лаке и возможных занозах, но, кажется, Джону сейчас плевать на это. Он касается ее подбородка, усмехается чему-то своему и мягко касается ее губ своими. Девушка царапает ногтями барную стойку по обе стороны от его руки, но не отстраняется. Вихрь противоречивых эмоций сметает любое желание это прекратить. Мужчина отстраняется через время, облизывает свои губы. Отступает от стойки, смотрит на нее, ухмыляется, собираясь сказать какую-то саркастичную мерзость, но останавливается. Заглядывает ей в глаза, осматривает руки, все еще царапающие дерево. Мэй замечает это, сразу расслабляется, отступает на шаг от барной стойки и выдыхает. Она не знает, что ей делать и как себя вести сейчас. Слова матери постоянно крутятся в голове и... И они правильные в этой ситуации. Пастор Джером почти на каждой проповеди повторял, что надо прощать. Мэри Мэй отмахивалась от них, даже когда сам Джером клал ей руку на плечо и говорил, что она слишком гневлива. Девушка огибает барную стойку, касается плеча Джона. Зачем-то стягивает с него плащ, вешает на крючок поодаль. Старается не думать о том, что сказал бы па, узнай он, что его дочь так запросто прощает убийцу... Но ведь она тоже убийца. Мэй жмурится. Выстрел, опускающееся на землю тело... Нет-нет, хватит. На этот раз Мэри Мэй сама целует его, крепко обнимая за шею. Сид усмехается ей в губы, он как всегда самодоволен. Сейчас это не раздражает. Она пытается воспринимать это как защитную реакцию, проводить параллели между собой и ним. Она тоже старалась закрыться от всего за маской самодовольства. Она сама ведет его на второй этаж, сама расстегивает рубашку и проводит пальцами по горячей коже. Прощение ли это? Наверное, в каком-то смысле. Сид почти безынициативен, лишь насмешливо поглядывает на нее и поглаживает по плечам. Мэй бросает короткий взгляд на полевые цветы на прикроватном столице. Она сама их собирает каждые две недели. Ее мать так делала, а до матери, наверное, ее бабушка. Это отрезвляет, заставляет остановиться. Теперь уже Джон тянет ее на кровать, но она не дает снять с себя майку. Мэри Мэй обнимает его, проводит подушечками пальцев ощущая мягкую текстуру кожи, тихо шепчет: — Мне так жаль, Джон, правда жаль. Мужчина сжимает ее руку почти до хруста, но после смаргивает, ослабляет хватку. Она не виновата. Возможно, косвенно, но... Джон понимает это, ласково поглаживает сжатое до этого запястье. — Однажды я думал, что потерял свою семью... Но потом пришел Джозеф, в темные для моей души времена. Мы нашли Джейкоба... Джон замолкает, думает о чем-то, шумно выдыхает в ее плечо. Мэй ощущает сюрреализм происходящего, но все равно касается его волос, ласково целует в лоб. — Джейкоб был сломан. Не мог связать и двух слов, только повторял наши с Джозефом имена. Мэри Мэй понимающе кивает, рассматривает его в полумраке. Идеальная линия бороды, серьга в ухе, ключ на шее накрывающий уродливый шрам. Девушка сталкивает с его груди ключ, видит, как натягивается веревка, на которой он висит. Сид щурится, но не останавливает ее. — Когда он пошел на поправку я вновь... Почувствовал себя защищенным. Это странно произносить... Она знает, как это. Понимает, что Джон ощущает сейчас. Она сама через это прошла. Когда Дрю сказал, что их семья была не идеальна, что-то сломалось внутри. И когда она узнала... Джон касается ее подбородка, невесомо проводит подушечками пальцев по губам. Он хочет что-то сказать, собирается с мыслями. Мэри Мэй напрягается, ждет чего-то нехорошего. — Прости. За то, что было. Девушка кивает, дотрагивается до его щеки. Он говорит это только из-за внутренней боли, завтра он вернет себе маску безумия и непроницаемости. Будет угрожать всем, кто хоть слово скажет о его семье. Но не сегодня.