НИКname

«это тебе. это опять тебе. это снова тебе» «постыдимся хотя бы зверей у зверей всё общее: и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса а человек делается свирепее зверя, говоря эти холодные слова то твоё, а это моё»

Они орали на всю квартиру, как родители Олега, нисколько не стесняясь выносить сор из избы. Началось с подозрительной тишины, которую прервал скулеж: – Это всё ложь. Это просто. Я не… – Это не твой аккаунт? – Нет. – Как ты можешь? – Как ты вошел? Ну и дальше понеслось. – Ты охуел? Ты не имел никакого права трогать мои вещи! – Твои вещи? Я? Не имел права? Это кто вообще охуел? О чем ты говоришь, как ты смеешь, что это за дерьмо? И дальше уже – одними матами, с провисанием в паузы полного ступора, в который перманентно впадал Макс, и ступор этот вызывал Ник, своими наглыми контратаками, беспринципным враньём, подлыми наездами. Он выкручивался, как мог. Но. Гудини тонул. Под грузом тяжелых цепей на плечах. В тесном сундуке. На дне океана. У него давно закончился кислород. И было слишком страшно. Чтобы соображать. Олег, который проснулся под эти вопли, лежал и думал: – Вмешаться? – Зачем? – От греха подальше. – Макс – пацифист. В это время пацифист уже: – Ты – сука подлая, а я… Я… Боже! После таких открытий фразы завершают не губы, а кулаки. – Думаешь, он выдержит? – Куда он денется? Неудивительно, что святые бежали в леса и пустыни – прочь от людей, потому что нельзя оставаться святым в человечьей толпе. Особенно, рядом с одним. Человеком? – Сколько их было? Как деревьев в лесу. Не стоит считать. Ник заслужил. Заслужил. И этот гнев. И всё потерять. Ты тоже заслужил. Олег тянется к пачке, закуривает, и в этот момент, когда он в последний раз затягивается в этой кровати, из кухни доносятся звуки характерной возни. Для подворотни. Он вскакивает, бросая сигарету в чашку прокисшего кофе Ника, что стоит на стуле рядом с его – Олега – подушкой, и выпрыгивает из койки. Чтобы разбить человеку лицо, надо так мало времени, так мало ума, несколько силы, несколько ярости. И делов-то. На копейку. По одной на каждое веко. И у того, другого, уже кровь из носа, изо рта, и зубы обведены красным, как на рисунке. Олег встревает и оттаскивает взбешенного Макса, понимая, что тот убил бы Ника. Скорее всего. Потому что так заканчивается святость. Макс, твердый и в разы потяжелевший, отвешивает раз и Олегу, но тот вжимает его в угол между холодильником и столом, где Макс сразу же успокаивается, опешив от того, что чуть не сел мимо табуретки. Ник всё это время лежит на полу. Макс закрывает лицо руками и тут же отдергивает занавески ладоней. – Пошел вон. У него всё еще бешеные глаза, блуждающие желваки, вздутые вены, в нем вот-вот откроется второе дыхание для того, чтобы завершить начатое, и такое лицо… Не хотел бы Олег, чтобы Макс когда-нибудь так смотрел на него. Потерять его уважение – это, по ходу, страшно. Но только не для Ника. Он встает, опираясь о ручку плиты. Гордый, как император на эшафоте. Крики в толпе его не касаются. Не досягают. Чернь беснуется. Голубая кровь холодна. Ник пытается сдвинуть лицо, но не особо получается. Тогда он молча сплевывает себе под ноги длинные кровавые слюни, но те не желают отрываться, и он помогает им рукой, которую потом вытирает о штанину. Лицо его потеряло всё. В том числе и выражение. Оно опустело. Бес изгнан. Олег думает: – Он его никогда не простит. Никогда. Ник выходит из кухни. Не слышно, чтобы он обувался. Но кроссовок потом уже не было. Макс вскакивает со стула, Олег думает: – Бесполезно. Но тот закрывает дверь. На «домашний» замок, который не повернуть с улицы. Олега тут нет. И никогда не было. Святой отец, можете поцеловать невесту. «Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит». Он стоит. Кровь на полу. Макс возвращается, ничего не видя, проезжается голой пяткой по ней, размазывая и матеря. Разносит. Потом достает бутылку из холодильника. Стакан. Наливает в него водку трясущимися руками, она разливается по столу, как простая вода – Макс молча отодвигает стакан в сторону Олега (в этом весь он – замечать, что есть кто-то еще на свете, кроме него самого), и пьет из горла. Захлебываясь. Олег подходит к нему, отводит бутылку от чужого лица, забирает из руки, которая вмиг ослабевает, и ставит на стол. Сам садится на табуретку, где год назад успокоился Макс, подбирает его пачку со стола, закуривает. Макс садится рядом, уронив голову на ладони. Олег счищает пепел, рухнувший целой горой, со столешницы, собирает в ладонь, серый налет пачкает всё, к чему прикасается. Раньше, с Ником, они оба были, как дети, выросшие в подвале, а теперь, с Максом, как родители, чей ненаглядный золотой мальчик оказался сторчавшимся ублюдком и сбежал из дома, прихватив с собой все деньги и фамильное серебро. Куда он пойдет? Что с ним будет? Как жить?