Peccatum

— Я хочу что-то изменить. Знаешь, я так устал от этого всего, хочется наконец освободиться от старых ран… И от новых тоже. Парень беспокойно перебирает собственную причёску, прядь за прядью, распуская её и освобождая голову от лишней нагрузки. Вновь отросшие светлые волосы тонкими ручейками тянутся вниз по спине; парень заводит их за ухо, не позволяя мешать взору. Пальцы мелко трясутся. Панические атаки, к счастью, стали не таким частым явлением, как, например, два года назад, но иногда, только иногда, он находил себя на полу их общей комнаты. Сидел, забившись в самый дальний угол, судорожно обнимал себя руками и смотрел в стену напротив невидящим из-за пелены взглядом. Сейчас последствия стали менее разрушительными, чем было до этого. Хороший знак. Ведь когда Николай срывается, он уходит в эмоции с головой. Всё стало относительно лучше. По крайней мере, так казалось. Давние походы к психиатру помогли преодолеть несколько фундаментальных ментальных проблем, о существовании которых тогда ещё подросток даже не задумывался: посттравматическое стрессовое расстройство, некоторые признаки подступающей апатии, проблемы с выражением эмоций, которые, к сожалению, были куда более глубокими, чем хотелось бы, и, вероятно, зарождающая депрессия, о которой, кроме как в стенах белого светлого кабинета, никогда не говорили. Ничего из этого не могло уйти бесследно — с самого начала светловолосый знал, что не сможет избавиться от этого даже за всю свою жалкую жизнь, но он готов был рискнуть попытаться хоть что-то с этим сделать. «Обретение самого себя», — думал он, глядя на своё мутное отражение в ванной, — «Всегда начинается с меня.» Он должен уметь думать, анализировать, принимать решения, находить и отказываться от вещей. Потому что никто другой этого не сделает. И он правда придерживался этой мысли, и стало лучше, действительно лучше. Тени, встречающиеся повсюду, наяву и во сне, отступили. Мир как будто бы стал ярче, парень наконец дышал полной грудью, почти что свободный от мучений, почти что живой. А затем случился переезд, и старые проблемы совсем исчезли, заменённые новыми событиями. — Не пугайся, я не хочу изменить ситуацию в целом, меня всё устраивает, — голубоглазый тихо смеётся над собой, чувствуя собственное тёплое дыхание на губах. Его сердце бьётся в чуть более быстром темпе, чем он того ожидал. — Я хочу изменить себя. Внутренне я уже это сделал, пришло время измениться внешне. — Какой банальный ход. Будто бы ты расстаёшься со мной, а не с болезненной частью прошлого, — чужой голос ласкает слух. Блондин поспешно выдаёт жаркое «Нет, нет, конечно нет, как бы я мог?» и получает в ответ мягкую усмешку. Тонкие пальцы касаются длинных волос, по привычке поглаживая их. — Тогда… Что бы ты хотел сделать? — Покрасить волосы, — мысль, давно поселившаяся в голове, срывается с губ, словно бойкая птичка, и зависает в воздухе, позволяя собеседникам осмыслить сказанное. Ох, наверное, его глаза сейчас расширились от удивления. — Я долго думал над этим. Я не против своего натурального цвета, просто хочу попробовать что-то новое. — Звучит так, словно ты мечтаешь получить документ о собственном отчислении из нашего университета. — Тяжело поспорить, — Николай пожимает плечами. — Возвращаясь к теме, я думаю над пепельным оттенком. Как у Кочерги, только чуточку темнее и красивее, — он выдерживает паузу, а затем оборачивается и выжидающе смотрит на визави. — А ты что думаешь, Федь? Мне бы пошло? Подобные вечерние разговоры были приятной частью их ежедневной рутины. После долгих дней учёбы вперемешку с подработками они позволяли себе расслабиться примерно на час, чтобы затем вернуться к своим делам и закончить день, уснув на кроватях напротив и иногда даже забыв пожелать друг другу «спокойной ночи». Сил, исключая редкие выходные, почти не оставалось, и эти разговоры по душам, тихие, нежные и неторопливые, наполняли жизнь хоть каким-то смыслом. Иначе в подвижном и креативном Петербурге выжить обычным студентам было нельзя. И всё же они всегда были рядом. Даже если не общались сутками, даже если просто сидели друг напротив друга, залипая на вордовские документы с лекциями и заучивая билеты в тишине, нарушаемой лишь шуршанием карандаша по бумаге, даже если проводили дни в одиночестве, когда один из них работал в ночную смену с субботы на воскресенье, одна тихая истина оставалась навечно неизменной: «я всегда здесь для тебя». Наверное, невероятная близость, к которой пришлось привыкать после сложного переезда, была одной из тех причин, по которой Гоголь до сих пор не сдался. Причиной, по которой он день за днём складывал нового себя из острых осколков. Глаза Достоевского слегка блестят в полумраке комнаты, единственным освещением которой являлся экран телефона, играющего какую-то из песен Glass Animals. Возможно, брюнет уловил ход мыслей оппонента — у него всегда хорошо получалось анализировать людей, особенно близких, и теперь, когда к этому добавилось ещё и познание природы разнообразных человеческих эмоций, можно было начинать бояться этого человека. Впрочем, высокорослый и так никогда не мог прятать что-то от Фёдора. — Вы действительно лучшие друзья, — наконец произносит тот, отодвигаясь в сторону. — Я слышал, что Саша тоже решил сменить стиль, и теперь щеголяет с рыжим пушком на голове, как бы иронично это не звучало, вспоминая твоё прозвище, — никто из них троих никогда бы не подумал, что Пушкин рыжий, и недавняя фотография, полученная по одному из мессенджеров, стала настоящим шоком для всей компании. — Запишемся к парикмахеру? Или подождём ещё две недели, когда закончится практика, и мы сможем поехать домой? Домой. Дом. Такое маленькое и тёплое слово для такой важной вещи. — Я хочу сделать это как можно скорее, — отвечает Коля. — В конце недели придут мои линзы, так что к понедельнику я хочу быть совершенно новым человеком. — Хотя могут возникнуть проблемы с куратором, — аккуратно напоминает фиолетовоглазый, положив голову к возлюбленному на колени и дотронувшись до чужой руки кончиками пальцев. — В этом городе любят нестандартность, но у него явные проблемы с принятием нового. Способностей в том числе. Одарённым в целом запрещено использовать свои силы там, где это не разрешено уставом. В процессе учебной деятельности, что успешно нарушалось в маленькой школе где-то под Москвой, но чего себе позволить нельзя в высшем учебном заведении культурной столицы, на работе, даже в некоторых общественных местах. Государство в последнее время всё больше и больше старается контролировать своих «особых» граждан, и это заметно. Светловолосый нежно касается чужой щеки, скользя к губам. — А ты? — даже в шёпоте звучит неприкрытое беспокойство, заставляющее собеседника замереть, судорожно вздохнув. Он снова спрашивает, так робко и тихо, словно боится ненароком спугнуть. — Как к этому относишься ты? — Ох, я уверен, что тебе пойдёт, — ласково бормочет Фёдор в ответ. Он знает, как сильно Гоголя заботит его мнение, но ещё лучше он знает, что тот любит честность больше, чем глупую лесть. И всё же он всегда старался тщательно подбирать слова, чтобы случайно не наткнуться на какой-нибудь триггер. Они всегда были вместе, а потому привыкли прорабатывать травмы тоже вместе, и брюнет лучше, чем кто-либо другой, знает, как себя вести с сожителем. — Знаешь, мне не важно, изменишь ли ты цвет или нет. Я просто хочу видеть тебя счастливым, вот и всё. Твоя личность из-за внешности не изменится, и, если тебе это поможет — давай. Я буду рядом. Николай не сдерживается и касается чужих губ своими, оставляя после себя невесомый поцелуй. Огонь, разгорающийся внутри него после каждого близкого контакта с соседом по комнате, никогда не угасал, а в такие моменты лишь становился сильнее, унося с собой не только плохие, но и все мысли вообще. Он обвивает тонкую талию своими руками, прижимая к себе и меняя позу на более удобную, коротко целует сначала в уголок губ, затем в щёку, пока оппонент зарывается пальцами в растрёпанные волосы, невесомо тянет на себя, не давая отстраниться. И всё же Достоевский неохотно разрывает поцелуй. — Саша и Ваня не писали тебе? — тема разговора резко меняется, и высокорослый недовольно хмурится, разглядывая чужое лицо. Собеседник остаётся спокойным и непоколебимым, и парень освобождает его из своих объятий, возвращая дистанцию между ними. — Ваня отвечает мне короткими фразами, но про поездку ничего не говорит. Будет неловко, если мы так и не встретимся. Студент лингвистического тянется к телефону и без особого рвения листает список контактов, а затем, вернув гаджет на место, отрицательно кивает. В июне их групповой чат пустовал, чего не было даже за период первой сессии. По правде говоря, первый месяц лета всегда выдавался неспокойным: обязательные дела, плотно переплетающиеся с тем, что ты хочешь делать сам, составляли дичайший график, на который без слёз просто не посмотришь. Фёдор и Николай общались, потому что жили буквально в одной комнате — не составит труда ответить хотя бы одной простой фразой, чтобы понять друг друга. С ребятами, живущими в других городах, было совершенно иначе — в особенно напряжённые периоды они просто не находили сил ответить. Либо просто не хотели. Личные сообщения находились примерно в том же положении, исключая лишь рандомные мемы, отправляемые раз в неделю какой-то из сторон. — Ни единого сообщения, — наконец озвучивает длинноволосый, лениво потягиваясь. — Думаю, согласовать приезд с Сашкой не так сложно, учитывая то, что он обещал нас встретить в Москве, раз ему никуда ехать и не надо, а вот Ваня с его Нижним Новгородом… Попадос, — Гоголь делает паузу, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, а затем непринуждённо продолжает. — Думаю, нам стоит позвонить им в Дискорде, чтобы узнать, не изменились ли планы. И стоит уже заняться билетами, иначе мы так и останемся в Питере на всё лето. — Ну, мы бы всё равно уехали куда-нибудь. Я даже не против сделать это вчетвером, ты знаешь, что я не особо хочу встречаться со своей семьёй, — темноволосый поднимается на ноги и идёт к ноутбуку, намереваясь включить его. Коля прекрасно понимает то чувство свободы, которое визави начал чувствовать после стольких лет тотального контроля. Хорошо, наверное, что он хотя бы завязал с религией и не пошёл дальше в служители церкви. Только вот это каждый год становится причиной очередного конфликта с роднёй. — Я зашёл на сервер, что писать? Гоголь, спустя минуту обдумывания, коротко отвечает: — Сегодня в десять вечера. Обсудим встречу.

***

Небо постепенно темнеет, его края окрашиваются в яркие розовые и оранжевые оттенки, а где-то слева вдалеке начинают появляться первые звёзды. Пахнет сыростью, лёгким морозом и ласковой летней ночью. В траве стрекочут цикады, а там, в городе, в сотнях метров отсюда, в домах зажигаются огни; некоторые из них, те, что из домов поближе, отражаются в озере расплывчатыми пятнами. На другом берегу местная молодёжь устроила палаточный лагерь, и даже отсюда можно услышать приглушённую гитарную мелодию и обрывки знакомых слов одной из популярных песен. Спокойно. Лёгкий ветерок щекочет щёки, и всё так чертовски правильно, всё так и должно быть. За это стоит любить маленькие города. Несмотря на всё, что случилось годами ранее, Николай искренне любит возвращаться сюда, но каждого раза ему оказывается недостаточно. Он раз за разом проводит бессонные ночи, забираясь на крышу или оставаясь в домике на дереве, который, по какой-то непонятной причине, переживает длительное отсутствие хозяев, смотрит на ночное небо, украшенное россыпью звёзд, и будто бы возвращается в раннее детство. Ему и трудно, и легко одновременно, он помнит всё плохое, но родные места залечивают его усталую, израненную душу. Это только на пару дней. Их четвёрка просто заехали в гости на один вечер, и уже завтра они вернутся в Москву, чтобы хорошенько отдохнуть на съёмной квартире Пушкина. Эсперу некуда возвращаться. В его доме давно уже никто не живёт, все лампочки потрескались и разбились, углы комнаты оплетены липкой паутиной, а в сломанном кране уже несколько лет не капает вода. В последний раз, когда он заходил туда, просто чтобы преодолеть детские травмы, на коврах были размытые кровавые следы, а посреди гостиной валялась арматура — после этого дверь перекрыли всяким строительным хламом, так что единственным способом пробраться внутрь были разве что окна и выход на крышу. Маленький пивной магазинчик был отдан другому владельцу; кажется, его зовут Владимир, ему совсем недавно стукнуло двадцать четыре, и в свободное время он помогает своей девушке писать статьи для местной газеты. Добрый, но слишком скептичный человек, умеющий осадить недоброжелателей одним лишь острым словом. За это его все уважали и слегка побаивались. Николай, пожалуй, относится к нему нейтрально: где-то год назад, когда на электронную почту пришло письмо о том, что Сергей больше не работает здесь и вообще уезжает из города, парень сразу же сорвался в родное Подмосковье, чтобы узнать, что всё это значит, и заодно познакомился с новым работником. Крепкой дружбы не сложилось, но приятелями их вполне можно назвать. Иногда его дама сердца даже заносила ребятам небольшой тортик, они болтали где-то час о том, что происходило в городке за последнее время, а затем расставались, желая друг другу счастья. Что же с Есениным? Что же, этот вопрос волновал многие диалоги, общие и личные, довольно продолжительное время. Высокорослый наотрез отказывался выходить на связь, и тогда ещё подросткам приходилось самостоятельно выстраивать в голове картину происходящего. Разорился? Быть того не может, бизнес протекал удачно. Ограбили? Маловероятно, об этом бы сразу сказали. Тогда что, мать его, происходит? Ответ пришёл одним ранним утром в одном длинном сообщении. В нём автор горячо рассказывал о том, что его опекун открывает сеть кондитерских магазинов в Москве, что тот переезжает в столицу и наконец начинает воплощать свою маленькую мечту в реальность, а также сообщались другие мелкие детали. Например, что шатен пошёл на танцевальные курсы и наконец-то нашёл себе возлюбленную, а Гоголь, всё это время помогавший с переездом и обустройством основного магазина, наконец-то возвращается в ставший родным Санкт-Петербург. Следующие сутки беседа не замолкала, обсуждая то, как можно устроить совместную посиделку в одном из кафе и какие ещё рецепты стоит попробовать предпринимателю. По этим причинам одарённый сейчас сидел у воды и смотрел на своё отражение, видя уже не старого себя, а нового — с золотыми глазами и волосами пепельного цвета. Ему было одиноко, безусловно, но отвлекать друзей от долгожданного воссоединения с семьёй не хотелось. Кроме Фёдора, конечно. Он тоже не особо горел желанием встречаться с родственниками, и в этом они отличались от Гончарова и Пушкина, которых дома всегда ждали, любили и уважали. Забавная вещь — жизнь. Одним везёт, есть дом, где ты чувствуешь себя в безопасности, есть чёткий план, что делать дальше, есть поддержка, а у других — лишь желание жить и неуверенность в завтрашнем дне. Ещё более забавным фактом является то, что люди с такими разными взглядами и судьбами умудрились когда-то найти друг друга и завести крепкую дружбу, которую не может сломать даже расстояние. Николай в очередной раз тихо посмеивается, обнимая колени руками и откидывая голову назад. Он очень дорожит этой связью и не знает, что делал бы, если бы ничего этого не было. Наверное, он уже умер бы, не найдя причин выбираться с того света в ту злополучную зиму. Возможно, он бы уже встретил свою мать где-то на небесах и рассказывал бы ей, как сильно скучал всё это время. Или и дальше жил бы в Аду. Скорее бы собраться вчетвером. Они встретились на вокзале, устало поприветствовали друг друга, и сели в автобус, обсуждая обычные темы по типу повышения цен, быта студентов и сессии. Иван рассказал о своей практике в одном ботаническом саду, о выведении новых сортов плодовых деревьев и о том, как сложно поддерживать отношения, когда вы оба студенты, а между вами четыреста с лишним километров. Достоевский периодически вставлял пару слов о том, как преодолеть фазу пресыщения и как поддерживать связь, когда хочется просто послать друг друга, а его возлюбленный, улыбаясь и глядя на то, как за окном мелькают верхушки берёз, крепче сжимал его руку. Сашка спрашивал о планах на ближайшие две недели, а затем они с Гончаровым долго обсуждали высшую математику. Из этого разговора Коля понял примерно четыре процента сказанного, а потому принять участие в дискуссии не смог. После короткой паузы они полным составом вышли на знакомой остановке и разошлись, договорившись встретиться чуть позже в чьём-нибудь доме. Новостей давно не было слышно — наверное, семейный ужин слишком бурный, чтобы отвлекаться на телефон. Тяжёлый вздох. — Так и знал, что найду тебя здесь, — нет, пожалуй, стоит забрать свои слова назад. Длинноволосый оборачивается и очаровательно улыбается, наблюдая за тем, как неожиданно появившийся собеседник пробирается к нему сквозь высокую траву. Измажет свою белую рубашку, дурачок. — Холодно же, почему не пошёл в квартиру? Мог бы зайти за мной, в самом деле. Я бы составил компанию, и вообще… — Федь, ты сегодня оживлённее, чем обычно. Нервничаешь? Не надо, — мягко прерывает он, наблюдая за недоумением, отражающимся в чужих глазах. Парень хлопает по пледу, приглашая гостя сесть рядом с собой. Тот мешкается, но всё же принимает приглашение, располагаясь на мягкой подстилке. — Я в порядке. Ушёл бы, если это действительно было бы необходимо. Что-то случилось дома? — он ищет в чужом поведении ответ, но оппонент остаётся неподвижным. — Нет, — секунда раздумий, и брюнет сразу же поправляется. — Вообще, да. Мы снова спорили о том, что я должен пойти по стопам отца. Они даже хотели одеть меня в рясу, и после этого я встал из-за стола и сбежал, — гений закатывает глаза и шумно выдыхает. — Достали. Каждый раз одно и то же. В следующий раз я к ним не пойду, останемся в Москве, пусть ребята сами навещают свои семьи, я не выдержу ещё одного контакта с ними, — высокорослый понимающе кивает. Ему прекрасно знакомо желание сбежать от собственных родителей. — Что думаешь? — Ну, для начала, я тоже давно не видел тебя в этой смешной одежде, — за эти слова студент незамедлительно получает кулаком в плечо. Он смеётся, пока худощавый сверлит его осуждающим взглядом. — Я понял, я понял. Знаешь, не думаю, что ребята будут против такого расклада, — парень кладёт голову на чужое плечо и прикрывает глаза, делая глубокий вдох. — Как по мне, звучит просто замечательно. В следующий раз так и сделаем. Какое-то время они сидят в полной тишине, вслушиваясь в то, как гитарист по ту сторону озера играет «Батарейку», а пьяные голоса громко подпевают ему. Небо стало совсем тёмным, любые следы ясного дня расстворились в сиянии звёзд, и Гоголь невольно вспомнил о том, как они сидели на крыше его дома и смотрели на то же самое небо, разговаривая о звёздах и созвездиях, и как потом шли в церковь, чтобы отвести младшего домой, и о всех тех событиях, случившихся несколько лет назад. Это было сумасшедшее время, но ничего бы не случилось, если бы они так и не познакомились. — Знаешь, я был влюблён в тебя ещё тогда, когда мы говорили о моей матери. На кухне, помнишь? — он вздрагивает, чувствуя чужую ладонь на своей. К этим темам редко возвращались, да и Николай не любил разговаривать о том, как он боролся с собственными чувствами такое долгое время, а фиолетовоглазый, всё прекрасно понимая, молчал, чтобы не спугнуть визави с темы. Лишь короткий кивок стал подтверждением того, что он слушает. — Я просто не осознавал этого. Мне всё ещё кажется, что я сплю. Или умер вообще. Потому что ты ответил мне взаимностью и не бросил… И… И ты всё ещё рядом, ты всё ещё со мной, понимаешь? Несмотря на то, что я сделал. Несмотря на то, что я когда-либо говорил. — Да, я понимаю, — тихо произносит тот, нежно поглаживая чужие пальцы. — Не думай об этом. Всё хорошо, я знаю, что ты не хотел делать мне больно. Ты заботишься о других, и это куда более очевидно, чем ты думаешь, — Фёдор переводит дыхание. — Всё хорошо, если мы вместе. Ведь вдвоём куда проще, нежели порознь, верно? — Верно… Верно. — Хорошо. Это хорошо, — темноволосый улыбается, придвигаясь чуть ближе. — Вообще, я соскучился. Боже, сидеть и ужинать без тебя стало так непривычно, я думал, что умру от скуки. Как жаль, что я не могу представить тебя родителям, всё было бы намного проще, будь ты там, — парень переосмысливает сказанное и удивлённо закрывает свой рот рукой, резко поворачиваясь к собеседнику. — Нет, это не из-за тебя! Я имею в виду, это мои родители, ты же знаешь, что они гомофобы и… Ох, чёрт, нет, не так. Они тебя недолюбливают. Но это всё ещё не твоя вина! Просто они такие и… — эспер тяжело вздыхает. — О боже. Светловолосый звонко смеётся, ложится на плед и смотрит в любимое лицо, едва ли намереваясь успокоиться. Тот заметно расслабляется и спокойно наблюдает за тем, как над его словами буквально насмехаются, тихо хихикая в ответ. Вдали раздаются весёлые крики. — Тебе не стоит так сильно беспокоиться об этом. Я понял, что ты имеешь в виду, — Гоголь наконец затихает, переводя дыхание и перебирая в руках травинки. Лёгкий ветерок остужает лицо и расслабляет мышцы. — Скучал, да? Я очень рад, что ты предпочитаешь меня всяким скучным компаниям. — Заплести твои волосы? — вдруг спрашивает оппонент, рассматривая почти что белые пряди, лежащие на подстилке. — Я, кстати, очень рад, что остальные были очень рады таким изменениям. Я ожидал негативной реакции как минимум от Ивана. Николай удивлённо моргает. — Скажи, ты всегда будешь резко менять тему, когда у нас появится романтический момент? — Настрой пропал, — смеётся Федя. — А желание потрогать твои волосы осталось. — Иногда мне правда кажется, что ты их любишь больше меня, — «Чушь», говорит брюнет, пока его возлюбленный поднимается и принимает максимальное удобное с точки зрения процесса положение и приводя волосы в более-менее удовлетворительное состояние. Достоевский сразу же зарывается в них пальцами. — Возможно, это твой своеобразный антистресс. Если вспомнить, в нашу первую встречу ты тоже возился с моими волосами. — Ты читал, а они мешали. — Не важно, — бурчит парень. — Ты очень любишь возиться с моей причёской, а вот за своей не следишь. Ты кайфуешь от того, что заплетаешь мне косички или делаешь несколько хвостов. А ещё любишь пучки. Только вот сам иногда забываешь даже расчёсываться по утрам, я уже не говорю про стрижку. — Ты занимаешься этим за меня, — пожимает плечами гений. — Этого вполне достаточно. Не вижу смысла следить, если у меня есть подчинённый, на котором лежит вся ответственность за мои волосы. Скажи спасибо, что не гоняю тебя покупать мне вещи в гардероб. — Я теперь подчинённый? — смеяться так, чтобы голова не дёргалась, и волосы не выдирали с корнем — сложная задача, проверено Колей. Он искренне старается не двигаться лишний раз, но его всё равно тыкают пальцем в спину, заставляя выпрямиться. — Ай, ай, больно же. — С практической точки зрения — да, — холодно озвучивает свои мысли худощавый. — С технической — нет. Пока что нет. — «Пока что»? — Гоголю приходится переспрашивать. — Это как? — Ты уже думал о том, что мы будем делать после того, как окончим университет? О том, чем мы будем заниматься? — пряди переплетаются друг с другом, образуя аккуратный колосок. Со временем волосы стали немного виться от постоянных причёсок. — Меня это очень беспокоит, так что я часто думаю о подобном. Очевидно, что мне не нравится добрая половина профессий. Да и в целом обычная жизнь взрослого — слишком скучно для нас. Ты понимаешь, не так ли? Наша компания никогда не сможет влиться в ритм жизни, характерный для других людей, мы просто не созданы для этого. И, готов поспорить, это не то, чего ты хочешь. Это не то, чего хочу я. — И что ты придумал? — искренне интересуется высокорослый. — У меня с продумыванием действий всё плохо, как знаешь. В этом вопросе на меня полагаться нельзя, максимум, что я могу сделать — это согласиться или отказаться. — Я думаю создать организацию, которая сделает мир лучше, — просто отвечает темноволосый. В его голосе нет ни сомнений, ни неуверенности — лишь твёрдость, характерная для человека, уверенного в своих идеалах. Иногда Николай завидовал его стойкости, его умению оставаться при своём мнении, когда люди вокруг могут быть несогласны с этим. Но больше всего поражало умение свои ценности доказать. Навыки, выработанные после долгих, мучительных лет юношества. — Многие люди опасны, многие способности людей опасны. Особое внимание нужно обращать на правящую верхушку, которая в последнее время принимает плохие решения. Мы можем помочь мирным гражданам, избавить их от тревог, — как бы хотелось оглянуться назад и увидеть это зажённое пылкой идеей лицо. — Только одарённые могут бороться против одарённых, только одарённые смогут остановить преступные организации, — «Порой ты слишком много на себя берёшь», сказал бы Гоголь. «Комплекс спасателя заставляет тебя думать об этом», — Это помогло бы хотя бы одному городу. Но студент оставляет все свои мысли неозвученными. Он спокойно позволяет закрепить свою причёску резинкой, молчит, проматывая в голове сказанное, фразу за фразой, словно сможет угадать, что творится на сердце у ровесника. Но не может. Они разные, идеалы у них разные, взгляды тоже разные. Пепельноволосый хочет быть свободным, он жаждал этого ещё с самого детства, и сейчас, когда мечты мальчишки начали сбываться, молодой парень не может позволить себе отказаться от этого в угоду общества. Он не может, сразу же после университета, сорваться помогать окружающим, надевая на себя невидимые цепи обязанностей и не зная, сколько это займёт. Возможно, потребуются годы, чтобы воплотить эту безумную идею в реальность. Возможно, уйдёт вся жизнь, и они так ничего и не добьются. Но также эспер знал, что обычная жизнь будет куда хуже. Он не мог представить себя на обычной работе, а если и мог, это всегда превращалось в агонию, ведь заставлять себя делать что-то, что не нравится сердцу — задача не из лёгких. Да и можно ли что-то такое представить? Встаёшь в семь утра, завтракаешь чем попало, лишь бы успеть на работу и не слишком долго торчать в пробке, проводишь весь день в каком-то офисе, болтаешь со скучными коллегами, перекусываешь, и работаешь до восьми вечера, сгорая от перенапряжения и жары? Кто же хочет подобной жизни, когда ты зарабатываешь копейки, не можешь даже просто с друзьями посидеть, не говоря уже о нормальном отдыхе, и в итоге подыхаешь от того, что твоё тело просто отказывается дальше функционировать? А ещё Федя. Федя, которому в организацию понадобятся люди, которым он может доверять. Люди, которые останутся рядом, если все остальные решат предать. Люди, которые помогут в нужной ситуации, люди, которые поддержат в момент срыва, люди, которые смогут дать совет и привести в чувство. И будь трижды проклят Коля, если не будет частью этого, если не поможет в исполнении плана. Пусть будет проклят, если не будет рядом. Он делает глубокий вдох и выдыхает; проводит рукой по волосам, проходясь по аккуратной косе и оценивая работу. В этом действии он ищет покой и всю малую долю рассудительности, которая у него осталась. Честно говоря, парень понятия не имеет, что делать дальше. У него нет любимого дела, нет профессии, с которой он хотел бы связать жизнь. А для существования нужны средства. Капитал, деньги. И их не получишь из воздуха, нужно заниматься чем-то, нужно иметь перспективы. А у золотоглазого этого нет. И все эти мысли настолько тяжёлые, что приходится просто избавляться от них, оставляя лишь истину: Никуда он не уйдёт. Он связал себя с Федей ещё тогда, когда познакомился с ним. Он уже давным-давно подписал пожизненный контракт. — «Сумасшедший Петербург Гоголя и Достоевского», такой лозунг ты хочешь слышать со всех улиц, от всех людей? — одарённый оборачивается, наконец встречаясь взглядом с визави и приближаясь опасно близко. — Ох, милый, я не только Питер, я весь мир готов положить к твоим ногам, — он перехватывает чужую руку, прижимается к тёплой ладони щекой, прикрывая глаза и понижая голос до шёпота. — Только скажи. — Ты не против? — удивлённо интересуется тот, не убирая руки. — Я не оставил тебе выбора, не спросил, и… — Меня всё устраивает, — неизменный шёпот. Даже окружение, казалось бы, стало куда тише, чем было в начале разговора. — Куда ты, туда и я, помнишь? Фиолетовоглазый слабо кивнул. Он посмотрел на небо, затем оглянулся на город, всё ещё оживлённый, несмотря на позднее время, и улыбнулся. Собеседник проследил за его взглядом. В тишине двое думали каждый о своём: о прошлом, разделённом пополам, о всём, что они хотели сделать вместе, но не успели до поступления, о чём-то далёком, таком, как детство. О школе и неловких поцелуях под лестницей, когда оба опаздывали на уроки или вовсе не хотели приходить, о том, как заброшенный кабинет перестроили сначала во временную базу для компании из четырёх, а потом в небольшую библиотеку, подаренную этими же ребятами, но уже выпускниками, в качестве признательности педагогическому составу. О прогулах физкультуры, о прятках в школьном туалете на первом этаже, о парке, куда они вдвоём сбегали с уроков биологии. О всех искренних разговорах поздней ночью и ранним утром, о первой ночёвке у Есенина, о чае, остывающем на подоконнике, и вафлях со сгущёнкой. О мягких, невесомых прикосновениях рук, о запахе малины и речной прохладе. Да, жизнь здесь не была Раем, но и совсем ужасной не была. Множество хороших воспоминаний навсегда останутся в памяти, и, со временем, всё плохое понемногу забудется, оставляя после себя лишь картинку счастливого детства. Гоголь знал, что так и будет. Он много баловался в детстве, всегда находил неприятности, даже если старался их избегать, но это место подарило ему много светлых моментов. Почему-то кажется, что именно благодаря этому городу он вырастет таким, каким ему хочется, станет таким, каким сам решит, и обязательно всё сможет. — Я буду скучать по этому, — признался Николай, грустно глядя вдаль. Возможно, они никогда больше не вернутся сюда. Возможно, это их маленькое «прощай» всему, что было раньше. Возможно, это их когда-то сломает. — Я буду скучать по спокойным дням, которые мы проводили вместе. Я буду скучать по посиделкам в домике на дереве. Кстати, его ведь нужно отдать каким-нибудь ребятам, да? — он чувствует, как из-за эмоций глаза застилает пеленой слёз. — Я буду скучать по тому, как мы все собирались на холме под берёзой и говорили о всяких подростковых пустяках, я буду скучать по времени, когда мы вместе с тобой учили английский. И то, как мы сдавали экзамены. И многое, многое другое я тоже никогда не забуду, — одарённый чувствует, как чужие заботливые руки вытирают с его щёк слёзы, текущие вниз и оставляющие небольшие тёмные точки на одеяле. — Всё в порядке, мне даже не грустно. Просто мы столько всего пережили, а это наш последний день… Возможно, даже последний шанс увидеть родные места. Такое чувство, что что-то очень-очень важное заканчивается, понимаешь? И с этим так больно расставаться. Это очень, очень больно, Федь. — Я знаю, я знаю, Коль, — худощавый бормочет мягко, нежно, терпеливо и дарит оппоненту грустную улыбку. Ему проще, наверное. Он уже один раз расставался со своей малой родиной, возможно, второй раз проходит менее больнее. С другой стороны, к этому городу он привык гораздо больше, чем к Москве. — Мне тоже непросто прекращать всё это. Но знаешь? Возможно, это конец одной главы в нашей истории, но начало другой, не так ли? — длинноволосый согласно кивает, потихоньку успокаиваясь. Его почти не трясло, хороший знак. — Отлично. Мы можем вернуться когда-нибудь в будущем. Это не обязательно навсегда, — Достоевский думает, что ещё сказать, и находит интересную мысль. — Может, прогуляемся до берёзы? Это место нашей встречи, посмотрим в последний раз, попрощаемся. Гоголю не потребовалось долго думать, чтобы дать ответ. — Да, конечно, — он искренне улыбнулся, услышав это предложение. — Я только за. Они вместе поднимаются на ноги. Высокорослый сворачивает плед, на котором они только что сидели, и складывает в спортивную сумку, которую затем вешает через плечо. Фиолетовоглазый поправляет волосы и решает идти впереди, осмотрительно взяв старшего за руку и утаскивая за собой; тому не то чтобы ничего не было видно, но физический контакт — приятный бонус их отношений, так что Гоголь отнюдь не против. Наоборот, он лишь крепче сжимает предложенную руку, мягко улыбаясь. Глаза неприятно покалывает из-за недавних слёз, но это ничего. Они проходят сквозь всю ту же высокую траву, и студент оборачивается, чтобы в последний раз посмотреть на знакомое озеро. Когда-то они с мамой здесь проводили лето. Когда-то даже их семья была счастлива. Он сосредотачивается на дороге. Приходится идти по тропинке, усыпанной мусором и стёклами в частности — приезжие туристы и местная молодёжь в последнее время совсем перестали убирать после своих пьянок мусор, поэтому берег постепенно зарастал не только камышом, но и всяким хламом. Поэтому важно было смотреть под ноги, чтобы не упасть и не рассечь себе колено о разноцветные осколки стекла. На асфальтированной дороге было куда удобнее. Мало того, что тротуар гораздо чище, так ещё и становится гораздо больше света, хоть и искусственного. Правда, не все фонари работают, в каких-то разбиты лампочки, но это во всяком случае лучше, чем ничего. Вот мимо проехала машина с громкой музыкой и весёлыми голосами, раздающимися из неё, а затем всё снова погрузилось в тишину ночного города. — Надеюсь, что Ваня и Саша веселятся, — даже эта встреча чувствовалась нереальной. Они слишком сильно изменились за прошедшие в университете несколько лет. Выросли и поумнели, видимо. Подколов от этого, правда, меньше не стало, они всё ещё иногда ссорились из-за пустяков, словно дети, но темы стали куда более взрослыми и осознанными. И, конечно же, меньше встреч лицом к лицу, больше звонков по Дискорду. — А ещё надеюсь, что у них не будет похмелья завтра. Я-то знаю, что Гончаровы торгуют своей самогонкой настолько успешно, что город закупает крепкий алкоголь в основном только у них. Боже, — вздыхает Фёдор, — пусть они будут благоразумными, у нас завтра целый список дел. Светловолосый отвечает парой фраз; что-то о том, что надеяться глупо, да и стоит дать ребятам отдохнуть, не каждый же день они видятся с семьёй. Так, тихо обмениваясь короткими репликами, пропитанными усталостью, они медленно обогнули центральную площадь, на которой всё ещё бурлила жизнь, прошли мимо парка, в котором не раз гуляли, сейчас такого тихого и безлюдного, тёмного, и наконец подошли к подножью холма. Когда-то расстояние до самой верхушки казалось чем-то сложным, но в то же время увлекательным. Сейчас же это казалось детской забавой, лёгкой шалостью, вполне осуществимой за жалкие семь минут. Раньше они бегали до входа в церковь наперегонки, но сейчас, благодаря обстоятельствам, они предпочли спокойную прогулку, позволяющую запомнить все мельчайшие детали. — Отсюда звёзды выглядят досягаемыми, — сказал Николай, стоя под берёзой, с которой когда-то началось это спонтанное, но значимое знакомство. Здесь он встречал брюнета, чтобы вместе пойти в школу, сюда он каждый день приводил своего парня, не желая расставаться с ним до следующего дня. Здесь началась их общая история. Здесь они перевернут страницу. — А рядом с тобой, — он обращается к визави, — жизнь становится немного легче. Тот тихо хихикает в ответ. — Оглянись. И Гоголь оглядывается. На ночной город, сверкающий разноцветными огнями, такой близкий, но далёкий. На город, его родной город, такой знакомый, но неизвестный одновременно. Он видит больше, чем просто фасад зданий — многие годы, проведённые на этих улицах, приключения, неудачи. Он видит свою историю и истории других людей, связанные или нет с его собственной. Он видит весь путь, который привёл его сюда, и думает о том, где окажется завтра. О том, сколько ещё увидит, если останется рядом с ним. — Ну что, — улыбается Федя. — Идём?