***
— Итак, это Пушкин? — парень дёргается, сидя на месте, и переводит взгляд на опекуна. Тот ехидно улыбается, будто бы желая поддеть голубоглазого. Тот лишь мотает головой в отрицательном жесте. Преподносить ответ на серебряном блюдечке он не собирается. — Ты обещал, что не будешь гадать, а в итоге всю дорогу только и делаешь, что спрашиваешь меня, — паренёк наигранно-разочарованно вздыхает; хочет сыграть — давайте сыграем. — И вообще, здесь вопросы задаёт суд, а не свидетели, ясно? Здание даже снаружи выглядело непрезентабельно: какие-то полуразрушенные стены, впрочем, как и все здания в округе, грязные окна с кучей разводов, дороги в ухабах и ямах, периодически встречаются кучки грязных осенних листьев, слипшихся в один единый комок. Значит, уборочные машины сюда не приезжают? Какое-то слишком уж заброшенное место для обители правосудия. Даже удивительно как-то. Впрочем, внутри было ничуть не лучше: стены с облупившейся краской, трещины на потолке, с которого периодически сыпалась штукатурка, скрипучие полы с линолеумом периода Российской Империи и гнетущая атмосфера. Стоять в узких коридорах невозможно: то тут, то там встречаются любопытные репортёры, от присутствия которых тошнит. Не могли, что ли, придумать более безобидный сюжет? И так без них на душе кошки скребут, а ещё и эти любопытные носы с этими их вопросами… «Расскажите, это правда, что Ваш собственный отец постоянно избивал Вас?», «Это правда, что он подсел на наркотики из-за того, что переживал о Вашем самочувствии после инцидента?», «Что Вы думаете по этому поводу? Дайте нам комментарий!» и общепринятое «Что будете делать в такой ситуации? Расскажите поподробнее о своей жизни!» Одарённый растерянно смотрел на толпу журналистов. Отвечать на все вопросы не было ни малейшего желания, голова кружилась, и почему-то только сейчас он понял, насколько всё серьёзно. А ещё и то, что он уже не справляется. Вся атмосфера давила на него, вжимала в пол, сбивала дыхание. Так и кукушкой поехать не трудно. Благо, на помощь поспешил Сергей, вовремя схвативший подростка за локоть и утащивший в какой-то из местных туалетов. Конечно, местечко так себе, но отдышаться — самый раз. «Достали!» — с этими словами Коля открыл кран и набрал в руки воды, умываясь. Как бы не намочить воротник рубашки… Впрочем, высохнуть успеет, наверное. Сейчас не до этого. Спутник подошёл к маленькому окошку и выглянул на улицу. Всё ещё пасмурно, в мелких щелях гудит ветер. У входа собралась какая-то толпа любопытных зевак; будем надеяться, что сюда сбежался не весь город. Одних представителей СМИ вполне хватает, чтобы накалить обстановку до предела, и ещё одна пара лишних глаз явно не поможет делу. Зачем они вообще здесь собрались? Понятно, что заседание открытое, но всё же… Чтобы как-то отвлечь школьника от неприятных мыслей, мужчина решил слегка пренебречь своим недавним обещанием. Это вполне помогло и даже немного рассмешило. Высокорослый восстановил дыхание и выпрямился, проводя рукой по аккуратной косе. Работает как антистресс, и мысли занимают свои места на невидимых полочках. Положение забавное и абсурдное: кто бы мог подумать, что до панической атаки доведут простые люди? — Успокоился? — через несколько минут после своей последней фразы интересуется шатен. — Да. Кажется, да. — Тогда пойдём, — владелец магазина сверяется с массивными часами на его руке. — У нас десять минут до начала. Звучит как приговор. И одарённый мысленно готовится к предстоящей борьбе, жестокой и беспощадной. Продумывает свою тактику и слова наперёд; говорить придётся коротко и по делу, иначе процесс затянется, а этого не хотелось бы. Вместо привычного зала суда — поле боя, опалённое огнём. Никто не сможет защитить тебя, здесь каждый сам за себя, идёт по своему пути и отстаивает свои интересы. Так думать было бы гораздо проще, но реальность куда хуже, чем выдуманный мир. В последнем ты устанавливаешь свои правила и твёрдо знаешь исход, но здесь, оу, здесь у тебя нет никаких гарантий на победу и никаких точек сохранения, чтобы вернуться назад во времени, если уж сильно оплошал. Придётся всё сделать хорошо и с первого раза. Думая об этом, блондин не заметил, как они вошли в нужную комнату. Кресла для всех людей, решивших посетить заседание, кафедра для оратора, два стола — видимо, для обвинения и защиты, — поставленные напротив друг друга, и, самая броская в помещении часть, железная решётка для подсудимого. Школьник нервно сглатывает, когда охрана провожает до клетки кого-то отдалённо похожего на Василия Гоголя; эспер старается не смотреть, но просто не может не заметить это заросшее лицо и огрубевшие черты лица. Кожа бледная-бледная, как у мертвеца, руки мелко трясутся то ли от происходящего, то ли от желания вколоть себе дозу, глаз почти не видно из-под густых ресниц, но Коля и без того может догадаться: взгляд отнюдь не добрый. Ненавидящий, испепеляющий, умертвляющий. Его ведь и за человека сейчас не считают. Зверушка, совершившая недопустимое, а потому запертая на потеху толпе — вот, чем сейчас является когда-то полноценный член общества. Какой ещё может быть взгляд у изгоя? — Не смотри, — мягко и тихо-тихо произносит Серый, положив руку на чужое плечо и заставив отвлечься от душераздирающей картины. Очень тяжело видеть того, кто воспитал тебя, в качестве преступника. Чтобы понять это, не нужно быть гением. Достаточно просто понимать человеческие эмоции. — Не травмируй себя. Не жалей. В конце концов, на твоём месте мог оказаться кто-то другой. Я уверен, он обо всём подумает и придёт в себя. «Только будет уже слишком поздно». Гоголь согласно кивает, сжав руки в кулаки до побелевших костяшек. Подросток не знает, что должны чувствовать люди в такой ситуации, однако ему определённо плохо. Нет ни радости, ни ощущения победы. Лишь пустота. Хорошо ведь, что опасного человека, кем бы он ни являлся, лишат свободы, тогда почему так тоскливо на душе? Голубоглазый не замечает, как в комнату заходит судья, встаёт чисто инстинктивно, наблюдает, как мужчина занимает своё место и толпа садится. Первые слова и все формулировки официальных документов пропускает мимо ушей, толком не вникаясь в их значение, потому что о всём этом стало известно заранее, и мысленно возвращается к решётке из ледяного металла. По спине ползёт холодок, руки дрожат от волнения и совсем немного из-за страха. В мандраже проходит всё то время, что отведено процессу до слов истца. — Теперь перейдём непосредственно к рассмотрению дела, — слышится шелест бумаги и щелчки компьютерной мыши. Кто-то кашляет. — Потерпевший, встаньте, — глаза открываются шире, взгляд мечется по комнате, не зная, за что зацепиться, парень практически бесшумно выдыхает. Поднимается с места на автомате, даже не думая, идёт к кафедре на подкашивающихся ногах, кладёт руки на холодную древесину. Очнуться не помогает. В голове пусто. Нужно говорить, но что именно? Слова отказываются складываться в предложения или хотя бы понятные обрывки фраз. Светловолосый переводит помутнённый взгляд на судью, набирает в лёгкие побольше воздуха и… Обнаруживает себя уже сидящим на отведённом месте. Под руку шепчут что-то в духе «Ты хорошо справился, всё коротко и по существу, даже на вопросы все ответил», но мысли на этих фразах не фокусируются, взгляд концентрируется на сгорбленной, худой фигуре, ни разу не пошевелившейся за всё время. Из того угла веет холодом, смертью и чем-то едва ощутимым. Николай безуспешно пытается понять, что же это такое, но глаз не отводит; возможно, где-то здесь есть ответ, стоит лишь вглядеться получше. Не может же всё быть настолько непонятно? Время вокруг будто бы застывает, но всё же продолжает идти. Репортёры переговариваются между собой, кто-то прямо на ходу пишет статью, кто-то просто делает заметки. Две обеспокоенные женщины шепчутся в дальнем углу. Прокурор выглядит серьёзно, адвокат слишком уж расслаблен. Что за цирк, почему всё так несерьёзно? Почему решение дальнейшей судьбы человека, настоящего, блин, человека, превратилось в забавную игру? Почему всех беспокоит только броская первая строка в газете? Это не постановка, чёрт возьми, это реальная жизнь! Высокорослого с головой поглощает отчаяние, ему становится трудно дышать. Соображать — ещё тяжелее. Он пытается незаметно перевести дыхание, вспоминая советы психиатра, старается взять себя в руки, но всё, чего получается добиться — ком в горле и чёртова пелена, не позволяющая нормально видеть. Есенин что-то говорит присяжным; ничего не слышно из-за звона в ушах, приходится до тупой боли впиваться ногтями в ладони, чтобы хоть как-то вернуть себя в реальность. Получается с переменным успехом. Это не должно быть таким напряжённым. — Хорошо. Слово предоставляется подсудимому. Подсудимый, встаньте, — старшеклассник поднимает голову. Боль ушла на второй план, как и всё сопутствующее ей, осталось лишь вполне чёткое желание услышать, что он скажет. У тебя же готова речь, папа? Ты же оправдаешь свои поступки поведением своего сына, верно? Конечно, ты будешь защищаться до последнего. Отступить от своих идеалов — не в твоём стиле. Даже если от этого зависит жизнь. Давай, покажи всем, насколько прогнила эта семья. Говори. — Всё так, как и было сказано, господин судья, — отросшая чёлка закрывает лицо, не позволяя увидеть бушующие эмоции. Долгое время царит тишина, никто не говорит, не восклицает и не возражает. Сторона защиты тоже не выступает, не задаёт вопросов и мирно ждёт продолжения монолога. Ветер всё ещё завывает, а тучи, кажется, стали темнее и плотнее. — Мне нечего добавить. Вот и вся речь. Никакой защиты, никаких оправданий, лишь голая правда. Никто из присутствующих не выглядит шокированным, наоборот, почему-то все только охают и говорят что-то о том, насколько ужасная у мальчика судьба. Почему вас волнует именно это? У младшего глаза округляются от удивления, его лихорадит. Он совсем не понимает, почему окружающие думают так односторонне. Нет, нет, отец, ты должен был сказать совсем не это. Почему ты не защищался? Почему не доказывал свою правоту? Доказательства? Да их можно подделать, почему ты хотя бы не пытаешься уйти безнаказанным?! Почему не действуешь?! Борись, чёрт возьми!Ты должен был защищаться.
Николай, стиснув зубы, откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. У него внутри клокочет целый океан чувств и эмоций, хочется закричать, сорвать горло, но он успешно сдерживается, дослушивая показания свидетелей. Пускай. Так даже лучше, проблем с вынесением приговора точно не возникнет. Всё, победа за ними, преступник признал себя виновным, можно больше не беспокоиться. Тень, преследующая одарённого по пятам, больше никогда не появится. Это официально конец истории. Суд удаляется. Толпа постепенно перемещается в коридоры и в буфет, отдельные группы обсуждают предполагаемый срок и детали дела, кто-то открыто причитает, а Гоголь пустым взглядом смотрит в окно. Ему как-то всё равно. В мыслях пусто, буря стихла и наступил штиль. Надо бы перекусить, а то приёмов пищи, кроме завтрака, больше не было, но что-то не хочется. Всё будет хорошо. Переживать не о чем. Даже дилетант способен понять, что человеку, который признал свою вину, не избежать срока, однако парня преследует нехорошее предчувствие. Этот холодок по спине, заставляющий всё внутри сжиматься. Что-то ведь определённо не так, верно? Не может быть так легко. Либо у стороны защиты есть какой-то план, что под собой подразумевает неопровержимые доказательства, либо отец и правда смирился. Но такого же просто быть не может. Где инстинкты самосохранения? И что, чёрт возьми, произошло с того момента, как он вдруг решил исчезнуть? Что они задумали? — Ты в порядке? Выглядишь напряжённо, — адресат вздыхает и переводит взгляд на подошедшего предпринимателя, что держал в руках баночки с тёплым кофе. Хм, тут даже есть автомат с напитками? Странно, обычно такие можно встретить в отелях и в переходах метро, и то в Москве, довольно необычно видеть их здесь. Взяв один из любезно поданных эспрессо, Гоголь делает небольшой глоток и морщится. Горько, совсем нет сахара. Зато хорошенько возвращает с небес на землю. — Ой, это что, эмоции? — Давай вернёмся в зал суда, — на подколы Есенина ответа нет. Лишь холодный и, пожалуй, даже излишне спокойный тон говорит о вполне очевидных вещах. — Жду не дождусь конца. А дальше всё течёт так быстро, что стоит делать конспект, дабы ничего не забыть. Судья и присяжные возвращаются на свои места, готовые озвучить их окончательное решение. После довольно коротких предисловий объявляется приговор: семь лет лишения свободы по статье 111 УК РФ «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью». Журналисты моментально испаряются, в коридорах и на улице слышны разговоры и звонки по телефону, обычно на высоких тональностях, особо взволнованные разговаривают с прокурором и адвокатом, выясняя все детали дела. Шатена тоже не видно; наверное, он ушёл расплачиваться с адвокатом с их стороны, отвечающим на все юридические вопросы, а так же благодарить судью за подобное решение. Возможно, ещё и отвечает на все ахи-вздохи в духе «Всё закончилось, теперь вы и ваш подопечный можете вздохнуть с облегчением!» Всё это кажется каким-то фарсом. Одарённый не сводит взгляда с решётки, изучая чужое поведение и ожидая подвоха. Он стоит непозволительно близко, но глаза родственников не пересекаются, и никто не предпринимает попытки заговорить. Похоже, это действительно их последняя встреча, конец. Охрана открывает калитку, застёгивает на бледных исхудавших запястьях наручники и выводит осуждённого из клетки, направляя к двери. — Почему? Почему ты это сделал? — младший решает действовать быстро, игнорируя всех окружающих, некоторые из которых определённо смотрят на происходящее крайне заинтересованно. Ох, какая драма между столь близкими людьми! Как-то так. Только сам блондин знает: если не спросит сейчас, то он не закончит в своей голове паззл, а значит не сможет спать спокойно. Мужчины останавливаются спиной к подростку, но поворачиваются все, кроме него. — Почему ты не защищался? Молчание. Виновный, вздохнув, делает неуверенный шаг вперёд, словно намереваясь уйти прямо так, не рассказав о своих мыслях. Его сын скалится от такого отношения и почти что хочет резко развернуть этого ублюдка лицом к себе, заставить всё рассказать. Он не должен и думать о таком, но что же ты всё это время прячешь, папа? Ты можешь сейчас сказать хоть что-нибудь?! Почему нужно молчать?! Почему нужно постоянно что-то скрывать и возводить эту огромную стену из недопонимания?! Если бы ты тогда что-то сказал, если бы не закрылся ото всех, даже от собственного ребёнка, после смерти жены, то сейчас всё было бы иначе! Можно было найти способ! Можно было бы бороться вместе! Можно было бы стать настоящей сплочённой семьёй! Зачем нужно вечно уносить все свои секреты с собой в никуда?!Ты так сильно не доверяешь мне?
— Мне жаль, — глаза округляются из-за услышанного. Одна-единственная жалкая фраза. Это действительно всё, что произносит потрёпанный жизнью мужчина прежде, чем исчезнуть из поля зрения навсегда.***
— Вау, ты умудрился пересказать весь день буквально за полчаса, — старшеклассник отвлёкся от своих размышлений, всё так же глядя на потолок комнаты, и покосился на своего дорогого гостя, незаметно улыбнувшись. — Знаешь, я всё никак не привыкну к твоей чрезмерной активности. Достоевский, на чьих коленях и лежал его одноклассник, всё это время крайне внимательно слушал собеседника, не прерывая чужую речь и не задавая вопросов раньше времени. Лишь ласково гладил голубоглазого по голове, зарываясь пальцами в светлые волосы, и иногда вставлял свои комментарии. В его компании дышалось спокойнее, что, в общем-то, вовсе не удивительно. Только Фёдору можно рассказать всё, только ему можно довериться полностью, без остатка, даже не пытаясь скрывать что-то — всё равно ведь поймёт, рано или поздно. Да и смысла секретничать не было. Они достаточно близки, чтобы быть настолько откровенными. Какой же он удивительный. И глаза цвета фиалок с недавнего времени стали такими яркими и живыми, совсем не похожи на те ледяные, которые были в их самую первую встречу. Теперь гений выглядит не как изящная фарфоровая кукла, а как настоящий человек, имеющий своё собственное мнение и чувства. Так здорово, что это действительно случилось. Но, стоит признаться, этого всё равно будет мало. Как много эмоций ещё можно встретить на этом очаровательном лице? Хочется увидеть их все, собрать самую драгоценную невидимую коллекцию. — Ах да, тебя ведь смутила и реакция моего опекуна, — вдруг заметил высокорослый, прикрывая глаза и наслаждаясь чужими прикосновениями. — Он так оживлённо ходил за нами и радовался, что я действительно привёл в дом своего парня… Наверное, после такого стоит ожидать грандиозного ужина. — Я привык, что в моём доме всё относительно тихо. Ну, знаешь, в церкви обычно не шумят. Все, кроме тебя, — эспер хихикает, вспоминая, как недавно поставил всю обитель своего возлюбленного на уши только для того, чтобы забрать брюнета с собой. Впрочем, переполох в храме по его вине случается далеко не в первый раз. — Моя матушка редко повышает голос, отец же разговаривает грубо в основном только со мной. С посетителями он обычно до тошноты вежлив, — худощавый на мгновение замирает, а затем сжимает чужую ладонь в своей. — У вас так шумно, но мне нравится. Это лишь показывает, что теперь твоя семья сильно отличается от моей. И, — парень тихо хихикает, — я боюсь, что не понравился Есенину. — Ну надо же. Ты, оказывается, тоже можешь сказануть какую-то бредятину, — Коля приподнимается на локтях, приблизившись к визави так, чтобы между их лицами оставалось небольшое пространство. Выглядит серьёзно. — Во-первых, как ты можешь не понравиться Сергею? Я тебя умоляю, весь город от тебя без ума, в том числе и я, — фиолетовоглазый заливается румянцем, но глаз не отводит и слушает всё так же внимательно. — Во-вторых, то, что ты сказал ещё раньше, абсолютно недопустимо, — в чужих завораживающих глазах Гоголь читает вопрос. — Ты тоже часть моей семьи. Он плавно сокращает то оставшееся расстояние между ними, мягко проводя рукой по щеке сверстника, и вовлекает того в нежный поцелуй. Федя с момента начала их отношений уже привык к таким неожиданным проявлениям любви и теперь не считает поцелуи чем-то из ряда вон выходящим, охотно отвечает и даже является инициатором многих из них. Возможно, ему не стоит так поспешно открывать своё сердце кому-то другому, но этот несносный мальчишка, похожий на яркое-яркое солнце, захватил все его мысли и украл покой. Кто бы мог подумать, что сам Достоевский когда-то захочет быть рядом с кем-то настолько сильно, что даже будет извиняться за свои поступки, оправданные холодным расчётом, что он сможет привязаться к другому настолько сильно, что будет отдавать все свои улыбки единственному человеку на всём белом свете? Мог бы он сам предположить, что так глупо влюбится? Мог бы подумать, что будет дорожить тем, кого любит, до беспамятства? — Я так рад быть рядом с тобой, быть чем-то особенным… Я хочу всегда иметь возможность заплетать тебя, помогать, быть рядом несмотря ни на что… — обладатель дара оставляет на чужой щеке невесомый поцелуй и слабо улыбается. — Так что не вздумай меня бросать, понял? — И в мыслях не было, — длинноволосый прижимает собеседника к себе, крепко-крепко его обнимая, и откидывается на подушку, увлекая своё маленькое сокровище за собой. Они лежат бок о бок ещё какое-то время до того, как продолжить разговор; тихо, вслушиваясь в доносящиеся до закрытой комнаты звуки радио. Так спокойно. Однако мысленно Гоголь возвращается к тем самым последним словам, прокручивая их в голове снова и снова. Ему определенно нужно было поделиться этим с кем-то ещё, потому что произошедшее произвело на него колоссальное впечатление, и справиться с таким в одиночку крайне сложно, но он и не ожидал, что его поддержат. Чувствовать себя в безопасности впервые за столь долгое время просто поразительно. — Я не сдержался и заплакал. — Что, прости? — сын служителя божьего сначала удивлённо хлопает глазами, а затем хихикает, уткнувшись носом в плечо оппонента. — О чём ты? — Я об отце. Да, снова, — старшеклассник неосознанно улыбается в ответ, будто бы он сейчас не о своих эмоциях рассказал, а какую-то нелепую шутку или забавную историю. Впрочем, очень на то похоже. — Я так привык его ненавидеть, так привык его избегать и считать монстром, что совсем не ожидал услышать извинения. Искренние извинения, — до «Клоуна» будто бы только-только начало доходить. — Я считал, что он на это просто не способен, что отец забыл, что такое эмоции. А оказалось, что он и сам понял, что заблуждался, а потому спокойно принял наказание… — Ну-с, — низкорослый садится и смотрит прямо в голубые глаза, — очевидно, что все мы люди. — Пожалуй, так и есть. Жаль, что об этом можно забыть, когда кто-то делает то, что не вписывается в рамки общества. — Ах, у меня дома есть целый сборник статей с мнениями мыслителей древности о человеке и его предназначении. Очень занятная вещь, особенно ближе ко второй половине. Там есть некоторые любопытные мысли, — Фёдор заправил выбившуюся прядь за ухо. — Если хочешь, можем как-нибудь почитать вместе. Я как раз хотел снова её просмотреть, так что, если тебя заинтересует… — Я буду бескрайне тебе благодарен, — если вспомнить, философские труды Николай не брал в руки уже полгода точно. Очень хочется снова полноценно окунуться в литературу, дать мозгу пищу для размышлений и активной деятельности. Того небольшого погружения длиною в пару недель было недостаточно. — Если тебе не сложно, принеси эту книгу и пару справочников по английскому языку на следующую нашу встречу в домике на дереве. И захвати Пушкину энциклопедию по физике, если найдётся такая, которую он ещё не прочитал. Думаю, наш друг очень обрадуется новому чтиву. — Ах да, первый наш летний сбор в следующий вторник, я почти про него забыл, — брюнет задумчиво уставился в потолок, вспоминая разговоры за последний месяц. — Кажется, Гончаров говорил мне что-то важное по поводу этой прогулки… Только вот не могу вспомнить, что именно, — удивительно, что этот умный человек всё же далеко не каждую крупицу информации хранит в своей светлой голове. — Не напомнишь? — Хотим сделать групповую фотографию, — светловолосый поднялся с места и подошёл к окну, мельком поглядывая на улицу. Уже темнеет, и из-за туч это происходит куда быстрее, чем хотелось бы. — Знакомы давно, а всё ещё нечего повесить в рамочку. Надо бы это исправить, в конце-то концов. — Хорошая мысль. Фиолетовоглазый поднимается следом, подходит к визави и обнимает того со спины. Слегка учащенное сердцебиение, теплые руки, легонько сжимающие его собственные ладони… Фёдор практически не получал от своих родителей любви, и сейчас, когда он наконец-то познал это великолепное чувство, ему с каждым днём нужно всё больше и больше. Такие спокойные, умиротворённые моменты стоят того, чтобы жить ради них. Блондин отстраняться не спешит. Ему нравится, что после всех этих игр в молчанку и тайн они могут быть так близки, чтобы спокойно говорить о своих чувствах и проявлять любовь. Кажется, что все ранние страдания стоили того, раз уж финалом является настолько счастливый конец. Вот бы так было всегда. Однако в дверь настойчиво стучат, поэтому приходится срочно увеличивать дистанцию и изображать из себя порядочных детей, которые просто миленько беседовали вместо того, чтобы обниматься и целоваться, пока никто не видит. Рефлекс. На публике стоит быть осторожными, не каждый способен принять «неправильную» ориентацию. В комнату заглядывает Сергей, будничным тоном оповещая о том, что ужин готов, но, заметив запыхавшихся парней, не может сдержать улыбки и не сказать с долей издёвки «Ох, вижу, вы заняты, пожалуй, зайду позже». Одноклассники переглядываются, и только-только мужчина закрывает за собой дверь, как в ответ слышится возмущённое «Ой, да прекращай, ты его смущаешь!» Коля не из тех, кто будет показывать свои намерения открыто, особенно если знает, что его оппоненты могут причинить какую-никакую боль. Вот только сейчас бояться нечего, а потому школьник мягко сжимает ладонь возлюбленного и, улыбнувшись, ведёт его на кухню. Пахнет тушёной картошкой с грибами и специями, а ещё, пожалуй, ароматическими свечами, которые хозяин дома получил совсем недавно от какой-то из своих многочисленных поклонниц. Удивительно, что продавец так популярен у женского пола, но всё же никак не стремится заводить отношения с какой-нибудь прелестницей. Давно пора. — Ты впечатлил его даже больше, чем думаешь, — шепчет на ушко Гоголь, щекоча темноволосого своими длинными волосами. — Поверь мне, я знаю, как бы он отреагировал, если бы был против тебя. — Ох, правда? И как же? — Он бы выпер нас из квартиры в первую же минуту. — Пфф, — Достоевский не сдерживается и звонко смеётся в ответ на полушутку. Да уж, с этим парнем не соскучишься. Импровизированный семейный ужин проходит хорошо, даже слишком хорошо. Есенин спрашивает худощавого обо всех возможных вещах: о хобби, об учёбе, хотя о юном гении должно быть известно чуть ли не каждому жителю городка, о прошлой жизни в Москве и даже о родителях. Казалось, что подобные темы будут крайне неприятны для бывшего жителя столицы, но отвечает он крайне спокойно и подробно, что не может не удивить. о своей прежней жизни говорит много и в красках: особенно долго рассказывает про Ивана, своего первого друга, и высокорослый только и может, чтобы прятать за непринуждённой улыбкой свою ревность. Да, такое себе чувство, но он хотя бы имеет на это право. Вы же видели Гончарова, да? Он такой жуткий собственник, от него надо подальше держать не только своих парней, но и жён с детьми, а то и их присвоит. Так же, только уже вдвоём, они рассказывают о том, как впервые встретились, хотя эту историю голубоглазый рассказал уже, наверное, раз сто. Но лучше услышать рассказ со всех сторон, конечно же. Дальше обсуждению подлежали планы на будущее, конкретнее — о поступлении в дождливый Питер, в общем, всё то, что обычно спрашивают родители у партнёров своих детей. Одарённый перевёл взгляд на окно, пока двое других беседующих продолжали разговор. Возможно, он никогда не назовёт своего опекуна «папой», а тот никогда не назовёт его «сыном», но это и не важно. У них достаточно хорошие отношения, да и считать себя просто хорошими друзьями вполне достаточно. И всё же хорошо, что они поладили. Одним страхом меньше — Фёдора и правда приняли в эту маленькую семью в качестве ценного его члена, а сам шатен, похоже, нашёл с ним некоторые общие интересы. Коля просто не может сдержать своей радостной улыбки. — Что-то случилось? — заметив настолько яркие эмоции у оппонента, спросил Федя. — Нет, ничего, — тот, игнорируя удивлённые взгляды, обнимает парня за талию. — Просто сейчас я чертовски счастлив.