***
Чуе всего семнадцать, и он ни в чём не уверен. Вся его уверенность пропала, стоило ему добиться своей мечты и поступить в университет. Как бы он ни хорохорился, ни старался выделиться и показать себя всем и каждому только с лучшей стороны, неуверенность во всём стала его привычным спутником по жизни. Что бы Чуя ни делал, что бы ни говорил, неуверенность в себе, каждом слове и поступке не давала ему гордо поднять голову и без тени едкого страха посмотреть в глаза последствиям. Чуе всего семнадцать, он поступил в престижный университет, а в его голове живёт только один, волнующий его вопрос: «Что теперь делать дальше?», и он не знает на него ответа. Будь его мама жива, она бы обязательно в этот момент потрепала его по волосам, взлохмачивая непослушные рыжие кудри ещё больше, посмеялась и сказала: «У тебя болезнь королевских кровей, Чуя. Но ты со всем справишься». Она бы со всей своей уверенностью подтолкнула его в спину навстречу будущему. Но его мать сейчас посреди гнилой земли, и Чую никто не толкнёт в спину, никто не прибавит уверенности, только его кровь, бесясь в полумёртвых венах, будет шипеть: «Скоро ты будешь гореть в аду, жалкий мальчишка». Иногда Чуе кажется, будто он и вправду может разговаривать со своей жидкой кровью, слышать её издевательские смешки, чувствовать, как она в любую секунду может хлынуть наружу, вырываясь нещадным потоком из его вен и артерий. Она ползает под его кожей, как ядовитый аспид, и шипит: «Я в любой момент могу убить тебя», и пусть это будут больные галлюцинации от голода или недостатка жизненно важных витаминов — в любом случае, эта мерзкая жидкая субстанция права. Чуя не властен над своим телом и жизнью, и любая его неосторожность — переключатель к смерти. «Мам, что такое гемофилия?» — спрашивал шестилетний Чуя, одетый в помятые ледерхозе и мягкую хлопковую футболку, испачканную бордовой кровью. Мама затыкала его ноздри мокрой от перекиси ваткой, дрожащими пальцами стирала с его губ кровь и тяжело дышала. «Чуя, понимаешь, у тебя болезнь... гемофилия — это болезнь королевских кровей», — женщина едва разборчиво бормотала, задыхалась, сдувая со лба взмокшую чёлку, натянуто улыбалась и стирала, стирала кровь, быстро бежащую из носа Чуи. «У тебя гемофилия, и это значит, что ты особенный... О, нет, нет! Не запрокидывай голову, нельзя этого делать, опусти её вниз! Это значит, что ты принц, Чуя, держи, держи вату. Ты — мой Маленький Принц». У Чуи гемофилия, у него гнилая, ни на что не годная кровь, готовая убить его по первому сигналу, а мать называла его принцем. Потому что гемофилия — это болезнь королевских кровей. У Чуи гемофилия, и он не способен делать то, что делают другие: ему нельзя раниться и вести себя неосторожно, потому что любой ушиб может спровоцировать внутреннее кровотечение, а через незаживляемые царапины и порезы он может подхватить что угодно. Чуя гордый и упрямый, у него много личных мечт, много амбиций, но всю его упрямость подавляет его собственная кровь, мягко пульсирующая под кожей в впадинке на запястье. Его больная кровь — это аллегория всех его неудач.***
В тусклом свете торшера видны выведенные в тетрадях корявые буквы и ненавистные цифры, десятки раз перечёркнутые решения задач и неразборчивые рисунки на полях. Расстеленный на полу белый футон, цветущие кактусы, вечнозелёные кипарисы и небольшой аквариум с одной единственной плавающей в нём рыбкой придают Чуе чувство тепла и комфорта, несмотря на то, что приходится кутаться в плед и прятать оледенелые пальцы в рукавах мешковатой кофты, — отопление отключили за неуплату несколько дней назад. Чуя часто поглядывает то в окно, то на свой телефон, и ощущение ожидания угнетает его. Неопределённый сухой страх бежит лёгкой дрожью по телу. Приступ тревожности не даёт покоя с того момента, как Накахара разговаривал с Дазаем по телефону. Чуя думает о том, что наверняка в тот момент выглядел жалким. Он почти слёзно просил о помощи, что-то сбивчиво говорил про Тачихару и физику, и Дазай, только тихо посмеявшись, попросил слегка притормозить. «Я знаю, Чуя. Я тебе помогу, без проблем», — просто сказал тот с ощутимой улыбкой в голосе, а сердце Чуи, едва стуча, с оглушающим шумом опустилось вниз. Негромкий, но неожиданный звонок в дверь резко заставляет вынырнуть из мыслей, и Чуя подпрыгивает на месте. Мягкое сердце бросается в галоп, а кровь под кожей дрожит и жалобно плачет. Она не хочет гостей. Она не хочет помощи, которая так необходима Чуе. Осторожно и медленно ступая по хрустящему деревянному полу, Накахара идёт открывать, и он ненавидит чувство страха, скользящее красной водой под его кожей. Тело подрагивает от холода и трепета, когда он распахивает дверь. — Привет, Чуя, — гость переступает с ноги на ногу, слегка дёргает головой, встряхивая мокрую от дождя шапку, и улыбается — так светло и ярко, что у Накахары почти болят глаза. Чуя моргает, делает неуверенный шаг назад, безмолвно приглашая парня зайти в квартиру, и беспокойно прячет влажные ладони за спиной. Он смущённо кивает вместо того, чтобы нормально поздороваться, и чувствует, как пожар вспыхивает в его грудной клетке. — Холодно у тебя, — Дазай снимает с плеч влажную ветровку и шапку и ведёт плечами, незаметно вздрагивая. — Отопление отключили, — Чуя беспокойно мнёт пальцы и опускает глаза. И тишина. Пустые и бесцветные глаза Дазая заглядывают, кажется, в самую душу, словно доставая оттуда и рассматривая все самые грязные страхи и секреты. Чуя мнётся. Максимально неловко и страшно. — У тебя всё нормально? — взгляд Дазая просчитывающий, изучающий, а голос слегка хриплый и почти угрожающе низкий. Чуя кивает, неловко смотря себе под ноги. Осаму ступает едва уловимыми, почти беззвучными шагами, изучая комнату, а Чуя украдкой рассматривает худое лицо, фирменную чёрную футболку и стройные длинные ноги в узких скинни. У Дазая «подковы» в губах, тоннели в ушах и уже слегка выцветшие неоново-синие волосы. Он поднимает голову, медленно крутит ей из стороны в сторону, рассматривая скудную обстановку в маленькой промёрзлой квартире, и Чуе становится не по себе: он беден, а Дазай, если судить по его «дорогому» внешнему виду, не имеет проблем с деньгами. Дазай что-то говорит и спрашивает, но сердце Накахары с шумом стучит в глотке и в ушах, и он пропускает его слова мимо ушей. Из-за этого он чувствует разрастающуюся неловкость, поэтому не переспрашивает, а вместо этого лишь предлагает присесть на футон. Осаму с лёгкой застывшей улыбкой на проколотых губах рассматривает тетради и конспекты, небрежно разбросанные на полу. — Вообще-то, я хотел это сжечь, — Чуя натянуто улыбается, но он нисколько не шутит, и осторожно садится рядом. Дазай неопредёленно кивает его словам, берёт одну из исписанных тетрадей и начинает листать слегка пожелтевшие страницы, что-то усердно вычитывая, и кивает синей макушкой на аквариум. — Как зовут? Чуя оборачивается на аквариум и хмурится в замешательстве. На самом деле, он никогда не задумывался над кличкой своего питомца. Да и вообще, разве это сейчас важно? Кличка аквариумной рыбки, серьёзно? — Я не знаю? Это гуппи, и я не давал ей имя. Дазай улыбается. «Он странный, он странный, он очень странный», — бьётся у Чуи под кожей и в голове. — Гуппи не спят, да? — Что? — Я как-то читал, что гуппи никогда не спят, потому что у них нет век. — Оу... ну, это не совсем так. Они просто не могут закрыть глаза, но они спят. Дазай кивает и шепчет: «вот оно как». — Значит, немного понимаешь физику, да? — Частично, может быть, в школе немного понимал, но когда поступил в университет, то... Да, немного понимаю, — Чуя снова тараторит и, прикусывая губу, сжимает сложенные на коленях ладони в кулаки. Дазай отчего-то издаёт смешок и захлопывает тетрадь. Он несколько убийственных секунд смотрит Чуе ровно в глаза, и тот не смеет отвести взгляд, хоть и очень хочется как можно скорее это сделать. — То, что вы проходите, — полная чушь, так что, полагаю, у нас с тобой не должно возникнуть проблем, — Дазай прищуривается, и воздух вокруг становится ломким и тяжёлым. — Но я не понимаю математику, наверное, из-за этого наш преподаватель физики так меня ненавидит, он говорит, что я полная бездарность, и... — Хей, — протягивает Осаму нарочито недовольно, мгновенно перебивая сбивчивую тираду Чуи. — Стивен Хокинг написал книгу о космологии так, что даже далёкий от космоса человек сможет её понять. Всё возможно понять, Чуя. Я буду объяснять тебе всю теорию, которую знаю я, а эти книжки, — парень берёт в руку учебник по физике, — ваш старый хрыч может засунуть себе в задницу, — Чуя удивлённо распахивает глаза, а Дазай громко смеётся. — Тачихара рассказывал мне о вашем бесполезном преподе. — Тачихара понимает физику, а я нет. Чуя не хочет жаловаться, но он жалуется. — Ты поймёшь. Чуя не хочет верить, но он верит.***
Чуя сбегает с последних пар, и он тяжело и учащённо дышит, пока быстрым шагом направляется к своему дому. После холодного осеннего воздуха квартира кажется тёплой — это ненадолго, но Чуе этого хватает, чтобы немного согреться. Он любит тепло, ему физически необходимо быть в тепле, но денег на такую роскошь почти не хватает. Чуя привык заботиться о других, даже несмотря на то, что в первую очередь ему нужно крайне внимательно заботиться о себе. Он быстро скидывает обувь и бежит в комнату, чтобы скорее покормить рыбку и полить некоторые растения, уже несколько дней страдающие в холоде. Только после этого он берёт свой телефон — старенький, потёртый и с поцарапанным экраном, но единственный — и отправляет Дазаю сообщение с коротким «я дома». Дазай отвечает ему, что будет у него через пятнадцать минут, и он действительно приходит примерно через пятнадцать минут. Чуя много думает о том, как Дазай умудряется совмещать в себе небрежность и пунктуальность одновременно. Накахара не знаком с Дазаем слишком хорошо, он не его давний друг или что-то в этом роде. Чуя просто частенько сталкивался с ним, когда был соседом Тачихары в общежитии. Накахара даже не мог подумать, что этот человек, прогуливающий когда-то добрую половину всех пар, окажется таким ответственным. Чуя ещё многого не понимает, но он готов отдать должное: то, как учит Дазай, даже близко не похоже на то, как учат в школе, на онлайн-курсах и тем более в университете. Дазай начинал почти с самого начала, изнутри вспыхивая рассказами о том, почему физика важна и интересна, и Чуя сравнил Дазая с безумцем, помешанным на науке. Он рассказывает материал быстро, чётко, резко, прямо. Именно так, как Чуя не привык, но именно так, как было для него необходимо. Проходит всего день, а Чуя, хоть и скрепя сердцем и недовольно кричащей больной кровью, признаёт, что внешний вид Дазая ни о чём не говорит: он и правда чертовски умён и, когда требуется, серьёзен. Иногда Чуя видел, как Осаму вместе с Тачихарой делал уроки, и Тачихара восклицал, смеясь: «Ты — чёртов вундеркинд, Осаму». Впрочем, для «кинда» Дазай был староват, а вот на гения тянул вполне — это понятие вневозрастное. Дазай — фрик с синими волосами, одержимый точными и естественными науками и фанат Стивена Хокинга. «Хокинг — символ гения», — говорит Дазай, и Чуя не имеет никакого права с этим спорить. — Я тебе тут кое-что принёс, — Дазай, улыбаясь, выуживает из своего рюкзака несколько книг и протягивает их Чуе с гордо поднятым подбородком и вздёрнутой бровью. Чуя, не совсем понимая, медленно принимает книги из его рук. — Это для физики, — поясняет Дазай. — Я думаю, тебе стоит начать именно с этого. Чуя не понимает. Кровь недовольно плачет. Гуппи в аквариуме глупо тычется яркой мордой в стекло. Дазай выглядит слишком серьёзно настроенным, и Чуе это не нравится, но его сердце мягкое, оно слишком мягкое, чтобы злиться сейчас по-настоящему. Он смотрит исподлобья мутно-голубым, почти серым взглядом и вздыхает. Выбора-то у него и нет. По сути Дазай его репетитор, и он просто должен положиться на него и его знания, которые иногда просто не помещались в его черепной коробке и лились наружу огромным, часто непонятным для Чуи потоком слов. Если Дазай даёт ему дополнительные книжки — значит так нужно. — Так с чего мне начинать? — Чуя вертит в руках книги. — Просто читай их, когда будет свободное время, и слушай, что я тебе говорю, а потом говори, что тебе непонятно — будем разбираться. «Мне непонятен ты» — думает Чуя и скрывает глаза за чёлкой.***
Тачихара почти каждый день спрашивает Чую: «Ну, как оно?». Чуя неопределённо дёргает плечом и фыркает: «Пойдёт». Его не должны особо заботить их с Дазаем отношения. Потому что он просто занимается с ним всей этой чушью про физику и всё. А ещё Дазай очень много рассказывает ему про космос. Кому вообще нужны космос и физика — это слишком сложно, и огромное множество фактов о Вселенной даже не доказаны окончательно, так какой тогда смысл всё это знать? Чуя безмолвно спрашивает Дазая об этом, но за него отвечает надпись на его футболке, на которую Осаму указывает пальцем, многозначительно улыбаясь: «Физика теоретическая, но удовольствие реальное».¹ Дазай действительно получает откровенное удовольствие от занятий с Чуей. «За столько лет я могу наконец выговориться о всей этой астрофизической херне, которую учу всю жизнь», — угадывает Чуя по его лихорадочно горящим глазам. Они проходят темы не в должном порядке, что-то пропуская, к чему-то возращаясь позже; где-то застревая на несколько часов или даже дней, а где-то проходя быстро и легко: всё-таки Чуя не полный ноль в учёбе, у него весьма хорошая память, и теорию он усваивает хорошо. Чуя просто занимается с Дазаем физикой, он не видит смысла в космосе, он не любит звёзды, планеты и прочую чушь — Чуя каждый раз твердит об этом всем самому себе, но сегодня выходной, и вместо того, чтобы быть сейчас дома и кутаться в тёплый плед, он сидит в Старбакс, зажимая в ладонях тёплый стаканчик с горячим тыквенным латте, и слушает, как сидящий напротив него Дазай возбуждённо рассказывает о звёздах. — Мы все напрямую связаны с космосом и его объектами, хотя бы потому, что сами состоим из остатков звёзд, и на самом деле в этом нет ничего сложного. Это удивительно, — Дазай активно жестикулирует, пока рассказывает, иногда улыбается и без устали говорит-говорит-говорит, а Чуя — слушает-слушает-слушает. Он убеждает себя, что всё, что говорит Дазай, когда-нибудь понадобится ему на парах, поэтому заинтересованно ловит каждое слово. — Каждый атом в нашем теле когда-то был атомом звезды, — продолжает говорить Дазай уже более спокойно. — В тебе — частицы умерших звёзд, Чуя. Чуя едва дышит, застыв неподвижно со стаканом в руках, словно отточенная ледяная скульптура — он зачарован бархатно-хриплым голосом. Он тщетно пытается противоречить самому себе, пытается не обращать внимания на гулко бьющееся сердце и спёртый воздух вокруг них. Он прячет лицо за высоким пластиковым стаканчиком и недоверчиво фыркает. — Это глупо и слишком субъективно. Максимализм, не более. Я не понимаю. Чуя никогда не считал себя провокатором, но сейчас он именно это и делает — провоцирует Дазая. Провоцирует на то, чтобы тот продолжил свой рассказ, продолжил говорить нелепые факты о космосе и умерших звёздах, потому что он хочет его слушать. Он правда не понимает, как звёзды могут находиться в его теле, но он хочет понять, потому что Дазай... умеет заинтересовывать? Потому что Чуя до чёртиков сильно хочет его слушать. Осаму постукивает указательным пальцем по столу, бегая взглядом по лицу Накахары, будто бы что-то обдумывая, а затем слегка наклоняется вперёд, ближе к нему, и шепчет-шипит: — Звезда взрывается, потому что в ней кончается водород, и в ней начинают сливаться атомы более тяжёлых химических элементов. При взрыве ударная волна сбрасывает внешние слои звезды, и тогда все эти тяжёлые химические элементы рассеиваются в пространстве, и они попадают на всё, что угодно, в том числе на Землю. Мы состоим из атомов этих тяжёлых элементов. Мы на девяносто шесть процентов состоим из звёздной пыли — наши кости, вены, кровь и мышцы. В наших костях кальций, а в венах железо — это всё было в теле звезды до её взрыва, понимаешь? Ничего не происходит просто так, даже смерть какой-то безымянной звезды в итоге повлияет на чью-то жизнь. Не только на нашу — ещё на другие формы жизни, существующие по всей Вселенной. Разве это глупо? Вокруг тяжелеет и мутнеет воздух. В уши с шумом и криком забивается кровь, в которой есть железо, когда-то бывавшее в теле звезды, и Чуя не слышит гул других посетителей кофейни. Чужие шаги, разговоры, смех детей и их крики — всё это осталось на заднем, самом дальнем от разума плане. Они испытывают друг друга губительными взглядами до тех пор, пока Дазай не хмыкает довольно и не садится на своё место, выпрямляясь. На его губах танцует уверенная улыбка, тёмные глаза искрятся почти детским весельем и озорством, а Чуе хочется истерить и плакать, забиться в тёмный угол и громко кричать: он взрывается от эмоций, как та самая умирающая звезда. — Теперь ты знаешь, как и почему умирают звёзды, и я советую тебе это запомнить, — Дазай отпивает остывший кофе из своего стаканчика и уже привычно для Чуи прищуривается. Его голос становится ниже и прозрачнее. — Тебе не нужно это в универе, но я всё равно спрошу тебя об этом потом. Когда придёт время.***
Чуе постоянно необходимо колоть себе определённые препараты, чтобы не слышать визг и плач собственной крови, поэтому он ненавидит свои предплечья ближе к сгибу локтей — они уже иссиня-чёрные, и когда они постепенно, пусть и не совсем, но проходят, Чуе снова приходится портить свою кожу, вгоняя в измученные вены необходимую сыворотку и витамины, которых катастрофически не хватает в его организме. Мама говорила Чуе, что у него болезнь королевских кровей. Она называла его Маленьким Принцем, она носила его на руках с необыкновенной осторожностью. Она ограничивала его во многом, и Чуя ненавидел её за это до тех пор, пока не повзрослел и не понял, что беготня с другими детьми на детских площадках могла просто убить его. Мама держала его за руку очень осторожно и нежно, легко, как драгоценный тонкий фарфор, как смертельно хрупкие крылья бабочки. Они проходили мимо детских площадок и парков, и Чуя видел, как другие дети его возраста бегали, прыгали, радостно визжали в забвении детства и беспечности. Они стремительно скатывались с горок вниз, без страха катались на качелях до противного железного лязга цепей, учились кататься на велосипедах и падали, и разбивали колени, и плакали, и Чуе хотелось того же: падать и получать маленькие ушибы, ссадины и синяки, которые получают в детстве все. Но он не мог. Потому что у него — болезнь королевских кровей, потому что он — хрупкий принц, и даже самый лёгкий толчок, удар или падение могли спровоцировать обширное внутреннее кровотечение и лишить его жизни. Чуя ненавидит свою кровь так же сильно, как она ненавидит его. По ночам он болезненно всхлипывает и плачет, пока рука болит от иглы, пока гуппи мечется в аквариуме, пока фиалки умирают в темноте и холоде, пока кровь бурлит, визжит, кричит и мерзко смеётся над ним и всеми его неудачами. «Умри, гадкий, грязный мальчишка, умри, ты должен умереть!» Чуя повсюду чувствует могильный запах — запах смерти. Она тянется невидимым шлейфом за его спиной. Смерть везде, она всегда рядом с ним — в его мыслях и в венах, она терпеливо ждёт, никуда не торопится в отличие от Чуи, который старается досконально прочувствовать каждую секунду жизни и жадно глотает воздух. «В твоих венах — смерть, в любой момент готовая убить тебя», — говорят Чуе разум и врачи. «В твоих венах — частичка космоса», — говорит Чуе Дазай. Чуя вводит в мягкие вены необходимый препарат, который, кстати говоря, уже на исходе, и думает о многих вещах: о том, где достать деньги на следующий маленький запас необходимого лекарства, о контрольной по физике, об умирающих звёздах и о Дазае. Чуя думает о Дазае непростительно часто. Он думает о нём, пока колет себе лекарства, пока кормит рыбку, пока делает уроки, пока решает физику. Это становится невыносимым и опасным; никогда раньше все мысли Чуи не занимали другие люди, и это становится для него весомой проблемой. А ещё проблемой для Чуи становится Тачихара, буквально на каждом шагу говорящий о совместной посиделке за игровой консолью на этих выходных. «Я, Дазай и ты, да?» — наседает Тачихара. «Давай, чувак, порубимся в приставку как раньше, оторвёмся вместе». Как раньше. Чуя не понимает, что имеет в виду друг под словом «раньше». Чуя помнит только то, как раньше Мичизу рубился в ту самую приставку вместе с Дазаем, а Чуя в этот момент неловко прятался за наушниками и книгами. «Я вам Золушка, что ли?» — раздражённо ворчал он, убирая пустые пачки из-под чипсов и обречённо разглядывая мелкие жёлтые крошки на белом ковре, оставленные после посиделок за играми. Они не «отрывались вместе», как говорил Тачихара. Чуя изредка мог сидеть на диване рядом с ними, уткнувшись уставшим взглядом в учебники, пока Мичизу пытался отобрать у Осаму джойстик с самым что ни на есть обиженным видом: «Ты выигрываешь уже четвёртый раз подряд, это невозможно, нечестно». А Чуе было не до общего веселья, ему нужно было учиться и не потому, что кто-то так сказал, а потому, что Чуя сам так решил. У него не было выбора: он поступил, как и хотел, и это оказалось легче, чем не вылететь из универа в первый же семестр из-за чересчур плохой успеваемости по наукам и частым пропускам из-за действительно дерьмового самочувствия. Значат ли беззаботные слова Тачихары «оторвёмся вместе» на самом деле «мы с Дазаем оторвёмся как раньше, а ты тихо посидишь рядом с нами, как третий лишний, решая грёбаную физику»? Если да — Чуя пас. Он вовсе не обижается ни на Тачихару, ни на Осаму, но Чуя не хочет больше быть белой вороной, отстранённо буравящей взглядом страницы ненавистной книжки, и ощущать, как подушечки пальцев Дазая невинно случайно касаются его собственных, и чувствовать, как нежный румянец проступает маленькими пятнами на его щеках. Это был секундный контакт практически с чужим человеком, но Чуя помнит, как ладонь приятно покалывало, и редкие ироничные реплики Дазая в его сторону в стиле «не отвлекайся, детям нужно учиться» или «вот здесь неверно, пересчитай» вызывали в его груди жар, разливающийся по венам горячей водой, кипячёной кровью. И Чуя понимал, что не должен так реагировать, но на все мимолётные пересечения с Дазаем он реагировал именно так и никак больше. И он боялся, что однажды Осаму заметит исходивший от него невидимый пар. Желание общаться с этим человеком, казалось, слишком взрослым и недоступным для него, перетекало в раздражение и даже лёгкую неприязнь. А ещё обиду и банальную зависть. Чуя тоже хотел вот так легко общаться с этим странным гением, как это делал Тачихара — между прочим его ровесник, — но их с Дазаем общение ограничивалось лишь взаимными безобидными подколами и редкой помощью в задачах по физике и математике. А сейчас этот молодой гений помогает ему с физикой почти каждый день, он тратит на него всё своё свободное время и не берёт ни единой копейки за уроки. Он оставляет Чую в полном замешательстве. Зачем он это делает? Для чего? Вряд ли потому, что Тачихара попросил его об этом. Если бы Тачихара попросил помощи для себя — другое дело, но на кой чёрт Дазаю сдался ребёнок, что ещё совсем недавно был для него совсем чужим? Чуе нравится думать, что он не такой уж серый и незаметный и поэтому привлёк его внимание, но эти мысли так и остаются просто мыслями. Мичизу продолжает давить своей наглостью и непрошибаемой упрямостью ему на плечи, продолжает наседать и говорить о совместном времяпровождении «как раньше». Чуя выдавливает из себя усталую, измученную улыбку, и она туго натянутая, как гитарная струна. «Приходи сегодня» — упрашивает его Тачихара, и Чуя ничего не отвечает, небрежно отмахивается, но знает, что придёт. Потому что девяносто шесть процентов звёздной пыли и остальные четыре — Дазай.***
— Тебе не кажется, что твой Айрон Мэн лагает? — прыскает Тачихара с набитым чипсами ртом и слегка толкает Осаму в плечо, секундой позже получая ответный тычок в бок. Они устраивают шуточную перепалку, толкают друг друга, не отрывая внимательного взгляда от экрана и пальцев от стёртых кнопок геймпада. Чуя не впервые видит их такими, но всё равно косится в их сторону. Он недовольно ворчит, когда Тачихара падает на него, больно ткнув локтём куда-то под рёбра, и спихивает его, продолжающего отчаянно бороться за виртуальную жизнь, с себя. Они рассыпают чипсы, чуть не роняют со столика бутылку с колой, которую Чуя едва успел поймать. — Нельзя поаккуратней? — недовольно стонет он, и его почти не замечают до тех пор, пока Дазай в образе Железного Человека не побеждает Тачихару-Капитана Америку. Только тогда, когда Мичизу обречённо стонет побеждённым, а Дазай делает глоток нагретой газировки, позерски расслабляясь на диване, они обращают внимание на Чую, забившегося в угол дивана. Дазай слегка прищуривается, замечая, что в руках Чуи снова книга, только на этот раз не бестолковый учебник по физике, а книга, которую он дал ему. Нет, всё-таки не как раньше. Он отталкивает Тачихару в сторону под его недовольное ворчание и садится рядом с Накахарой, сталкиваясь с ним плечом в едва заметном прикосновении. — Что можешь сказать? — Осаму кивает на книгу в руках Чуи и смотрит ему в глаза. Чуя тупит взгляд, нервно царапая ногтём твёрдый переплёт книги. — Не знаю, нормально ли это, но я ничего не понимаю. Совсем ничего, — он измученно поднимает глаза на Дазая, и тот едва удерживает себя от смешка, потому что глаза Чуи, как у выброшенного из дома, прибитого дождём щенка — не самые лучшие ассоциации, но всё же. — Это же нормально? Дазай грызёт кольцо в губе — давняя привычка — и не отрывает взгляда от лица Чуи. Тачихара за его спиной фырчит и пытается оттереть свою палевую толстовку от влажных пятен колы, витиевато выражаясь. — Ты поймёшь. Не сейчас, но поймёшь, — в конце концов говорит