sic itur ad astra

— ...таким образом, подводя итоги, я хочу сказать, что Вселенная есть в каждом из нас. Все химические элементы были синтезированы в ядрах звёзд, а затем впоследствии мощных взрывов оказались разбросаны по всему космосу и попали в ваше тело, — Дазай переводит дыхание, успокаивая лёгкую встревоженную дрожь в пальцах, обводит взглядом заполненную аудиторию и ощущает напряжённый интерес, исходящий от студентов, поэтому уверенно продолжает. — Всё взаимосвязано. Если бы звезда не взорвалась, вас бы здесь не было. Если бы постоянная Планка слегка изменила своё значение, мир бы не был таким, каким мы его знаем сейчас. Многие люди привыкли называть наш мир проекцией Бога, но я осмелюсь сказать, что мы и весь мир, который мы знаем, — комбинация закономерностей, которые привели нас именно к этому результату. Всё могло случиться совершенно иным образом, и ни Земля, ни знакомые нам частицы и элементы, и мы с Вами могли никогда не появиться; в какой-то отрезок времени что-то могло просто пойти другим путём. Но в конечном итоге, все процессы во Вселенной подвели нас к тому, что я стою перед вами и рассказываю эту лекцию.       Внезапно его рассказ скромно прерывает неуверенный и тихий стук. Осаму бросает взгляд на открытую дверь в аудиторию, и на секунду его желудок взволнованно сжимается в спазме, потому что в дверном проёме стоит Чуя, в упор смотря на Дазая, и одаривает его своей очаровательной смущённой улыбкой. Он цепляется пальцами за лямку рюкзака и спрашивает: — Простите за опоздание, можно войти?       Аудитория слишком огромна, поэтому не замечает самозванца и особо не проявляет к нему интереса, а Дазай тем временем сдержанно кивает, входя в образ, едва удерживает себя от улыбки, а в мыслях проносится: «вот бесстыдник». Чуя быстро и ловко юркает на свободное место за последнюю парту, а Осаму не может отвести от его спины, обтянутой в расписанную футболку, пристального взгляда. Дазай снова делает глубокий вдох, мысленно отсчитывает до трёх и невольно задерживается взглядом лишь на Чуе, потому что тот ободряюще улыбается ему с задних парт, и это воодушевляет его, прибавляет ещё больше настроя. Сотня студентов становится лишь однородной массой тёмной материи, а Чуя — ярчайшим солнцем посреди неё. — Продолжая свои слова о концепции Бога, я добавлю, что наука и религия — довольно дискуссионная тема, поэтому я не хочу вдаваться в неё, но хочу, чтобы вы запомнили: вы можете верить в Бога или верить в науку, но в первую очередь верьте в себя и в то, как вы значимы. Пусть и не для Вселенной — ей вообще глубоко плевать на всех нас, — но для самих себя и других людей. И отвечая на вопросы «что такое физика» и «что она даёт» я могу смело ответить вам: физика — это весьма поэтичная вещь, которая не только даёт нам шанс попробовать разгадать тайны Вселенной и узнать её принципы работы, но и узнать получше самих себя, — поверьте мне, биология не расскажет вам, что все химические реакции в ваших телах берут начало из звёзд. Решение изучать физику и другие науки, которые так или иначе будут тесно связаны с ней или нет, остаётся лишь за вами, но кто знает, какие судьбоносные открытия вы пропустите, если не сделаете физику своим любимым предметом, — Осаму хмыкает, опуская взгляд, и играючи заправляет фиолетово-синюю прядь за ухо, и по аудитории прокатываются лёгкие смешки. Чуя прыскает про себя: «Вот шут».       Это по-настоящему удивительно: Осаму стоит с прямой осанкой и горящим взглядом, в официально-строгой белой рубашке, сером жилете и чёрном галстуке — как самый настоящий преподаватель, серьёзный, с впечатляющей речью, только его цветные волосы переливаются в бликах от ламп, а пирсинг ушей и губ так и остаётся на своих местах, — Чуя не имеет ни малейшего понятия, как он уговорил ректора их не снимать (хотя он уверен в том, что даже если Осаму захочет остановить ход Земли, то тот это сделает).       Сегодня первая пара Осаму в качестве практики, и Чуя сбежал со своих собственных занятий и кое-как пробрался в его университет, потому что увидеть и услышать его настоящую лекцию всегда было его мечтой. Разглядывая немой вопрос в прищуренных глазах Осаму, он может только невинно улыбаться, потому что вот так сразу одним выстрелом двух зайцев — и давнюю мечту исполнил, и вернул один старый должок.       Когда звенит звонок, и студенты постепенно покидают аудиторию, иногда останавливаясь около Дазая, чтобы что-то спросить, Чуя остаётся сидеть на месте, опустив подбородок на сложенные руки и нетерпеливо постукивая пяткой кед по полу. Вид Осаму вызывает в нём животрепещущий восторг, гордость берёт своё начало в сердце и теплится между рёбер. Хочется скорее броситься к нему и вцепиться крепкими объятиями. Что он, собственно, и делает, когда последняя студентка покидает аудиторию — в пять крупных шагов сбегает вниз по ступеням и врезается в него, несдержанно сгребает пальцами жилет на пояснице. — Это было просто чудесно, — громко шепчет Чуя и трётся покрасневшей щекой об его грудь, крепко зажмуривает глаза и ещё крепче — руки вокруг его пояса.       Дазай усмехается и целует Чую в разноцветную макушку. — Я же тебе запретил сбегать с пар. — Ты же знаешь, я бы не смог удержаться, — Чуя поднимает на Осаму глаза — блестящие и жалостливые. — Хотел посмотреть хотя бы одним глазком, хотя бы на несколько минут.       Дазай рёбрами чувствует бешено колотящееся сердце Чуи, и он действительно не может по-настоящему раздражаться на него. Потому что это же Чуя — его любимая маленькая язва, и, если честно, он даже рад, что тот пришёл сегодня, пусть и не на самое начало лекции, но последних двадцати минут Дазаю вполне хватило, чтобы ощутить прилив сил. — Я пропустил несколько важных вещей, которые хотел сказать. Ужасно, — Осаму вздыхает, прислоняясь щекой к макушке Чуи, и тот, не соглашаясь, мотает головой. — Ты выступил идеально. Ты самый лучший, помнишь об этом? — Накахара снова поднимает голову, чтобы на этот раз подарить мягкий поцелуй в щёку и ещё один — в уголок проколотой губы. — Я всегда говорю тебе правду. Никто не сравнится с тобой.       И смотрит точно в глаза — уверенно, жадно. На скулах — лёгкий румянец, длинные ресницы щекочут лицо, и Чуя снова с осторожностью прикладывает губы к губам Дазая.       Перемена, студенты торопливо снуют по коридорам и кабинетам, а они здесь, в пустой аудитории, хрустя в тесных объятиях рёбрами, искусывают друг другу губы. Чуя вкладывает в замок объятий всю любовь и гордость, смеётся тихо, но совершенно счастливо прямо около уха Осаму, и тому приходится несколько раз глубоко вздохнуть, потому что уверен, если этого не сделает, то задохнётся под тяжестью переполняющей нежности, что сдавливает грудь. Он действительно считает Накахару нереальным, как число делённое на ноль или как корень из минус одного. Главное, не ляпнуть что-то подобное Чуе, иначе тот посмотрит на него как на идиота, хотя затем обязательно неловко клюнет поцелуем, — мысль об этом заставляет Осаму спрятать смешок.       Но состояние Чуи не лучше: дыхание взволнованное, сбитое, потому что целует и говорит неустанно, что Дазай самый лучший, и, может, его слова звучат слишком громко, но Чуя честен в каждом своём суждении. Осаму отдаёт всего себя любимым наукам, и даже если этой тяги не понимает никто, он всё равно упрямо рвётся вперёд, и этой черте Чуя может только позавидовать. Они не говорят об этом часто, потому что так хочет сам Дазай, но ни его родители, ни бывшие друзья, ни Сасаки никогда не признавали его увлечения, но вот, где он теперь, — за кафедрой, пока что ещё аспирант и практикант, но в скором будущем самый настоящий преподаватель. И никто никогда не понимал, насколько это для него важно, но Чуя понимает. Не было ни секунды, когда бы он в нём сомневался.       Осаму улыбается и заправляет ему за ухо фиолетово-синюю прядь — такой же цвет, как и у него самого.       Фиолетовый — цвет сумасшествия и единства, построенный на контрасте горячего красного и ледяного синего. Цвет любви и доверия, гордо закрывающий радугу.       А фиолетово-синий — это космос, что украшает стены, что живёт в их телах — в костях, крови и мышцах, в каждой клетке. Звёздная пыль.       Всё остальное, до этого момента существенное, отходит на второй план — Чуя отдаётся прикосновениям, эгоистично обо всём забывая.

***

      Чуя самый мягкий и самый эмоциональный, сотканный из самозабвенной любви, тонет под её весом. Он, прячась в кромешной темноте, шепчет Дазаю: — Ты знаешь, в какой-то момент старости киты становятся настолько тяжёлыми, что просто не могут всплыть на поверхность, чтобы сделать вдох, и тонут.       Чуя, как и обещал когда-то, делится своими мыслями, переживаниями, страхами, делает это по-своему, по-особенному, сравнивая себя с предметами или животными, с любимыми китами — Дазаю предстоит разобраться в его иносказаниях. Потому что иногда всё же наступают моменты, когда Чуя чувствует себя плохо: подобному массивному киту, что больше не способен дышать. Умирающих китов съедают рыбы, а Чую съедает паника, и от лишнего стресса кровь утекает из носа. Но Чуя учится не молчать, и сейчас, спустя время, у него всё лучше и лучше становится результат. Он пересиливает себя и рассказывает, как сильно устал, как чего-то боится. И тогда приходит Дазай — с бережными объятиями, тёплыми поцелуями, с цветным глубоким голосом. Его голос как пение кита — вытаскивает из глубины океана и ведёт за собой в небесную высь.       Два звёздных кита. Так звучит красиво.       С приходом Дазая весь остальной мир вокруг Чуи моментально меркнет, потому что в мире всего семь цветов, а Осаму умеет вносить в этот спектр свои коррективы — он может быть розовым, неоновым, фиолетово-синим, неестественным и ярким, очаровательно безобразным. Он способен изламывать радугу пополам, подчинять себе законы физики, останавливать ход Земли и выстраивать новые созвездия. — Смотри, видишь это созвездие? — у Осаму заговорщический голос, когда он рисует пальцем по блестящему небу какие-то своеобразные волны, и Чуя сосредоточенно следит, а затем доверчиво кивает. — Это я его придумал, только что, — и улыбается. — Знаешь, есть созвездие Волосы Вероники, а это будет Волосы Чуи. Намного прекраснее.       И это разливает по щекам Накахары смущение — красными пятнами по белой мраморной коже. Чтобы скрыть неловкость, Чуя воодушевлённо подскакивает и тычет пальцем в небо, соединяя невидимой линией случайные звёзды, — некоторые из них принадлежат к другим созвездиям, но в эту минуту это вовсе не имеет значения. — Тогда вот это созвездие — моё, и я назову его в честь тебя — Фриком. — Ты жестокий, Чуя, — Дазай прищуривается и пытается удержать улыбку, но та нещадно выламывает линию губ. — Если оно в честь меня, тогда тебе следовало бы назвать его как-то понежнее и покрасивее, разве нет? — Как раз потому, что оно в честь тебя, я и назвал его так. Ты и есть фрик, Осаму, — и вторит улыбкой, называет по имени, протягивает его по слогам — уже привычно, года два назад ещё безумно смущало — и сдержанно прикасается к его губам своими. Поцелуй нежный и неторопливый, сжимает сердце, метается лучом между рёбрами.       Полная самоотдача — они оба могут похвастаться этим умением лишь друг другу.       Чуя всегда думал, что безнадёжен, ведь он — главный враг своей крови и лучший друг своих сомнений. Он — легкая анемия, недостаток кальция и существенная нужда витамина K. Долгое время был только он один и кровь, что желала его поскорее умертвить, столкнуть в грязную могилу, заставить захлебнуться в яде. «Ты умрёшь, грязный мальчишка, будешь гнить в земле», — смеётся-плачет она где-то в кровеносных сосудах головы.       «Ну и пусть, ведь если умру я, то умрёшь и ты», — вот, что отвечает Чуя. А Дазай добавляет: «Ты только мой Маленький Принц, и я не отдам тебя никому, твоя кровь — ничтожество». И тогда кровь, жалостливо поскуливая, затыкается.       Чувства осознания и вседозволенности точат его вымоченные в крови кости. Потому что рядом Дазай — бесстрашный и способный на всё. Даже его маме не под силу было справляться с его кровью надолго, но Дазай может — с ним добро побеждает зло, и раз так, то кровь может лишь встать на колени и покаянно просить прощения. Красная ядовитая вода, гниль и гнусная падаль, но всё же в ней есть железо, а оно когда-то было в звёздах.       «Цени это, падаль. Звёзды умерли, чтобы я жил, и такая как ты не сможет убить меня».       Страх смерти продолжает следовать за Накахарой в кошмарах, но Дазай окольцовывает его тело, прижимает крепко-накрепко, дарит нежность — и переживания рассеиваются. Он самый лучший — для Чуи это аксиома без прикрас. Безудержный, безумный, гениальный и обжигающе тёплый — по диаграмме Герцшпрунга–Рассела он был бы самой горячей и яркой звездой — ни одна реально существующая с ним бы не сравнилась. Осаму остаётся на его стороне, даже когда земля уходит из-под ног, когда кровоточит душа. Его гравитационное поле слишком сильное, оно искривляет пространство-время вокруг Чуи, поэтому рядом с ним он явственно ощущает, что время перестаёт существовать. Рядом с Дазаем он чувствует только космос — он пустотой окружает со всех сторон. «Мы не прикованы к этой планете», — вот, что сказал Нил Армстронг, и Чуя понимает: это абсолютная правда. Там, за лесом мягких рёбер, у него дрожит и заходится, наполняется жидким трепетом, цветным волнением — розовым, синим, фиолетовым.       Любовь больше него самого — это не она живёт в Чуе, а он живёт в ней.       Остальное — ничто.       Безнадёжный — без единой надежды.

***

      Губы прохладой по коже, стеклянные пальцы по линиям костей, а метеорный поток разрезает глубокие небеса. Стылый осенний ветер из окна вымывает с тела остатки жара, а Осаму не может перестать обводить взглядом расслабленного, полусонного Чую: просматривает каждую черту, легко откидывает пряди с лица, чтобы обвести кончиком пальца бледные веснушки, ведёт дальше, ниже, по искусанным губам, острому кадыку, ключицам, изгибам обнажённого тела — каждый раз, как в первый.       Безнадёжный — без единой надежды.       Чуя приоткрывает один глаз и ярко улыбается, пододвигается ближе, тоже прикасается — вкладывает в прикосновения всю осторожную, свою особенную нежность, и Дазай отчётливо чувствует это. Вроде бы это должно стать привычным, даже обыденным, но никак не становится. Не получается. — Я тоже хочу, — говорит Чуя чуть хрипло, и Осаму моргает несколько раз, не понимая. — Что? — Татуировку, — Чуя поглаживает рисунки под его ключицами, и Дазай даже приподнимает голову, чтобы всмотреться в абсолютно серьёзные черты лица юноши и покачать головой. — Нет-нет-нет, даже не думай, Чуя. Одно дело — волосы покрасить, а другое — что-то набить на своей коже на всю жизнь. — Но я не говорю сейчас, может быть, когда-нибудь в будущем. — Когда-нибудь в будущем — ещё ладно, но только не сейчас, ты всё ещё студент.       Чуя хмурится, возмущаясь. — Но ты тоже! — Я практикуюсь в преподавании, а уже через пару лет стану настоящим преподавателем. — Преподавателем с цветными волосами и тату на груди, — дразнит Чуя и пробегается щекотно пальцами по рёбрам Осаму. Тот перехватывает его руку и целует в раскрытую ладонь. — Но всё-таки... может, набьём вместе что-нибудь маленькое и совсем-совсем незаметное?       Дазай пристально смотрит ему в глаза несколько секунд, но под натиском умоляющего взгляда сдаётся, с обречённым стоном переворачивается на спину и накрывает глаза ладонью. — Ты пользуешься мной. — О чём ты? — Пользуешься. Потому что знаешь, что я не могу тебе отказать.       И это правда. Так уж сложилось, что Дазай не способен противоречить желаниям Чуи, а наоборот, он сделает всё, чтобы помочь ему их осуществить. После долгого молчания, он тихо говорит: — Я не поведу тебя в салон вот так сразу. Сначала мы будем долго и тщательно решать, что ты хочешь набить, и только потом, когда окончательно определимся, набьёшь. И всё равно это произойдёт только если врач тебе разрешит.       Чуя счастливо вскрикивает и бросается на его грудь с объятиями, и Осаму прижимает его к себе в ответ, оставляет долгий поцелуй на макушке.       Действия лишаются контроля, добро побеждает зло.       По ощущениям всё замирает. В темноте ночи Чуя — единственный свет.       Если бы погасло солнце, планета умерла бы через восемь минут. Никто во всей Вселенной не заметил бы этого незначительного исчезновения, но Дазай бы прочувствовал каждое его мгновение. Потому что Чуя равен солнцу, и если бы погас Чуя, Дазай бы умер ровно через минуту. Он лично взрастил это солнце, и теперь оно сжигает его дотла. Но это правильно, необходимо для того, чтобы прочувствовать жизнь, её смысл, вкус и цвет.       Математики утверждают, что всё в этом мире можно объяснить формулами, но Осаму со своей любовью к Чуе в этом бессилен — он уверен, что никакая формула не выразит их любовь, она настолько массивна и многогранна, что не поместится даже в формулу Таппера.       Дазай готов принести себя в жертву, быть рядом с ним — сколько, когда и где только тот захочет. На старых скрипящих качелях, баскетбольной площадке, между полками магазинов, в полях под звёздным небом, под кронами массивных лесных деревьев. За высокой стопкой учебников по физике и математике, в ванной с краской на голове, когда делают много снимков в зеркало, бросаются пеной, брызгают друг в друга водой, шутливо препираются, а затем целуются до умопомрачения, пока ванная комната не наполнится душным паром от горячей воды. Под одеялами, в синем свете от картинки проектора — всё ещё старого самодельного, несмотря на то, что уже давно купили настоящий — рассматривают нарисованный на стенах космос, иногда дорисовывают что-то новое, до отказа заполняя пустые места новыми космическими объектами. Ссорятся, не сходятся во мнениях, гордо отстаивают своё, но обоих не хватает надолго — бросаются друг на друга с объятиями и поцелуями. Придумывают новые игры, подразнивания, и только бог знает, почему умудряются не вляпываться в неприятности.       Безнадёжные — без единой надежды.       Они идут вместе — год за годом, минута за минутой — время не важно, его не существует, потому что их губы соприкасаются, пальцы переплетаются, а рукава Млечного пути надёжно прячут их нежность — никому не позволено видеть. Они гибнут от всепоглощающей любви, но не гаснут, а, как звёзды перед смертью, начинают сиять ещё ярче. Стремительно летят вниз, словно метеоры, но никто из них не боится разбиться.       Они вытаскивают друг друга из темноты чёрных дыр, в которые их загоняет жизнь. Протягивают спасительные руки и вместе покидают горизонт событий, вырываясь потоком звёздного света наружу.       Воздух вокруг разрежённый, поцелуй — глубокий и отчаянный. Чуя закидывает руки на шею Дазая, ерошит его волосы. Во время поцелуя на несколько секунд приоткрывают глаза, чтобы уловить жадные взгляды друг друга и снова сорваться — теперь их обоюдная привычка.       У Чуи маленькое тело, но огромное сердце, и временами оно лопается по швам из-за огромного давления.       В этом году распустились фиалки и выпрямились ветки кипариса. У гуппи Чуи появилась соседка — рыбка данио, и по традиции тоже безымянная. Уже больше года они с Дазаем живут вместе, а Чуе до сих пор временами кажется, что всё происходящее — правдоподобная галлюцинация или, быть может, коматозные видения. Переезд Чуи был странным и спонтанным, потому что в одну ночь, когда они лежали сонные под одеялами, Дазай вдруг сказал: «Ты будешь жить со мной». Как обычно, не спрашивая, а утверждая, потому что он так любит указывать — ничего не меняется со временем. Впрочем, был ли Чуя против? Конечно же, нет. Жить с Осаму под одной крышей — об этом он только мог тихо мечтать, сладко представлять перед сном, и вот теперь это произошло. Они живут в одной квартире, просыпаются и засыпают вместе, ждут друг друга до последнего, чтобы поужинать вдвоём, — вроде бы похоже на идиллию, но нет, потому что Дазай в принципе не может идти бок о бок с таким понятием как «идиллия». Дазай — это хаос: расставленные повсюду приборы, коробки, инструменты, разбросанные по столам линейки, ручки и исписанные формулами тетради, причём такими, которые Чуе точно никогда не понять. Однажды Осаму попытался объяснить Чуе Теорию Струн, и тот обнаружил только то, что это очень сложно, — явно за гранью его понимания, но тогда Дазай немного успокоил его, сказав: «никто этого не понимает, даже выдающиеся учёные, поэтому не принимай близко к сердцу».       Дазай определённо другой, со странностями — живая научная энциклопедия, в которой между научными статьями располагается космос. Но Чуя любит его и любит все его странности без исключения. Любит его коллекцию причудливых футболок, неудержимую тягу к науке, разноцветные волосы и загадочные татуировки. Даже его любовь к комиксам и «Звёздному пути» тоже любит, хоть и сам на дух не переносит ни то, ни другое. Потому что каждая такая мелочь выстраивает Осаму как личность, далёкую от всего мира, и именно в эту личность Чуя влюблён.       Розовые волосы, пирсинг, разрисованная футболка — именно таким Чуя встретил его впервые, сидящего рядом с Тачихарой — ещё более дерзкого, чем сейчас, и тот образ он до сих пор бережно хранит в памяти, потому что именно он стал началом отсчёта. Из всех возможных вариантов Чуя по уши влюбился в панка, одержимого науками.       Кто же знал, что именно это спасёт его. — Именно ты имеешь право называться моим парнем, так что гордись этим, — Чуя пытается сказать это, подражая насмешливому тону то ли Дазая, то ли Тачихары — непонятно, от кого перенял больше, но смущение выдаёт его.       А Осаму может только посмеяться, ведь он знает, что у него есть некоторые преимущества: например, его любовь к романтике и безумным играм, на которые так удачно клюнул тихий и закомплексованный Чуя. Дазай может признаться в этом только самому себе, но он не был уверен, что тот вообще будет слушать его вне занятий, потому что обычно все, кого он знал, не выносили его разговоров про космос, физику и разнообразные научные открытия. Но, как оказалось, у Дазая есть огромные запасы рассказов обо всём на свете, а у Чуи — интерес и терпение их слушать.       У них есть целый список фильмов и игр, попкорн, самодельный проектор и мягкие одеяла. Поездки за город или вылазки на крышу, чтобы смотреть на звёзды, новые игры и безобразия, разделённые лишь на двоих.       А ещё есть кольцо, спрятанное в старой бини Дазая, что лежит забытая и пыльная на дне шкафа. Осаму не медлит, но и не спешит — спокойно дожидается момента. Какого — сам точно не знает, он уверен, что всё случится совершенно спонтанно. Но случится обязательно. Только немного позже, нужно выждать более-менее подходящий момент, собраться с духом.       Тачихара помогал выбирать ему кольцо, и это была действительно забавная ситуация: Дазай взволнованный, с алеющими щеками блуждал по огромным ювелирным отделам и говорил с Мичизу по видеозвонку через телефон. «Осаму умеет смущаться, охренеть», — Мичизу откровенно дразнил в своей излюбленной манере, нисколько на самом деле не изменившись. «Если бы это не было сюрпризом для Чуи, то уже сейчас бы показал ему твою рожу». Вот же засранец.       Так что, когда Чуя говорит, что Осаму следовало бы гордиться тем, что именно ему повезло называться его парнем, он и в самом деле гордится, но, прижимаясь губами к щеке Чуи, думает: «Надеюсь, однажды у меня будет право называться твоим женихом».       От этих мыслей под веками рассыпается раскалённая металлическая стружка. — Никуда не отпущу, люблю тебя, — шепчет Дазай в затылок Чуе, крепко зажмуривая глаза. — Прости, что я так сильно тебя люблю.       Накахара разворачивается в его объятиях, чтобы заглянуть в его лицо, приблизиться к нему, нежно поцеловать. — Ну что ты несёшь, право говорить глупости же за мной, — и привычно улыбается — слепяще ярко, слегка смущённо. Утыкается лицом куда-то под ключицы. — Я тоже очень люблю тебя.       Ничего личного, только любовь.       Безнадёжные оба.

***

      «Ты — моя ось. Моя орбита. Мой вектор. Поддерживающий всё моё существо изнутри крепким железным стержнем, не дающий мне отклониться от заданной траектории и сбиться с пути. Направляющий. Я слепо иду рядом с тобой, и ты становишься моими глазами. Сквозь кипящие океаны, падающие звёзды, удушающую, сырую, могильную землю — ты ведёшь меня. Вытаскиваешь. Я перестаю чувствовать свою кровь, чувствую только пепел от звёзд на своих руках.       И тогда киты начинают петь».       Влюблённость в этого странного парня дарит Чуе самоощущение. Ему кажется, будто он способен провести пальпацию своей души — прощупать каждый её излом и изгиб, почувствовать под кончиками пальцев все эти горячие чувства, ощущение собственного возвышения и очищения, в котором он так долго нуждался. Катарсис — это то, что Чуя испытывает, когда губы Осаму прикасаются к его губам и телу, когда он шепчет ему на ухо о звёздах, когда просто находится рядом и показывает свою мягкую улыбку.       За короткий отрезок времени Чуя ощутил на себе каково это — быть безответно любящим страдальцем, который не имеет ни единого решения своих проблем, зато имеет множество страхов, а затем совершенно внезапно обнаружить сдвиг парадигмы и, наконец, выбраться из безвыходной, безнадёжной любви. И в действительности, а не только в своих больных фантазиях, испытать на себе прикосновения этой любви — наконец получить её, а не только отдать.       Чуя всегда считал себя безнадёжным. Что он мог дать людям? В его запасе были лишь гематомные руки, разучившиеся улыбаться губы и глаза, помутневшие от слёз.       Ему никогда не требовалась многого, чтобы ощутить себя чуточку лучше, чем обычно. Ни общение с друзьями, ни забота матери, ни деньги не смогли бы его вытащить из болота собственных мыслей, которые, словно трясина, утягивали его на дно, зато Осаму смог. Любовь к нему приносила боль, а затем вытаскивала из склепа страхов и тревог, который сам же Чуя и построил. Он был болезненным одиночеством, которого ежедневно убивала то кровь, то тяжёлая депрессия, а потом раз за разом в его жизнь врывался Дазай и сам становился убийцей — убийцей страхов и кошмаров Чуи, покровителем его непослушной крови.       Чуе никогда не требовалось многого, чтобы чувствовать себя чуточку лучше, чем обычно, и любви, которую ему даёт Осаму, вполне хватает для того, чтобы ощутить себя и свою значимость. Любовь к Дазаю — что-то великое и неиссякаемое — это нерушимая константа, которую выдвинул для себя Чуя. Дазай не просто манит его, а примагничивает к себе намертво — притягивает сильнее, чем Великий аттрактор.       Боль так просто не пройдёт, её не запретить, и от гемофилии он никогда не излечится, но сейчас он идёт рука об руку с Осаму, для которого все проблемы мира незначительные и пустые, и он любит его, любит и учится у него совладать не только с своей кровью, но и со своими страхами. Со всем миром, который так пугает его.       Потому что Дазай знает, о чём говорит и думает, он тоже повидал в жизни дерьма в виде непринятия собственными родителями, друзьями, всем миром, и до сих пор имеет проблемы со своим восприятием и выражением эмоций, но в то же время он находит время и тратит свои силы на то, чтобы помочь Чуе, и тот безмерно благодарен ему и готов сам отдавать всю свою заботу и любовь, взаимно помогать и поддерживать. Потому Дазай не просто какой-то мальчик-панк или фрик, он лучший человек, которого он когда-либо встречал, он гений, и этот гений каким-то случайным образом достался именно Чуе. Хотя сам Осаму часто говорит о том, что простых случайностей не бывает, а значит вся эта система, которая привела их к богоподобной и безрассудной любви, — результат постепенных природных процессов. Если это так, и случайностей не бывает, значит их встреча — судьба? По правде говоря, это не имеет значения, и Чуя об этом старается не думать, потому что вот он, вот Осаму, и они вместе — это случилось несмотря ни на что, как рождение всего мира, и этого более чем достаточно. Их любовь идёт наравне со всеми текущими процессами во Вселенной. То, что происходит между ними, ощущается так необычно, потому что они влюбились друг в друга естественно, будто их любовь взошла из-под земли, как цветы, или поднялась с горизонта, как солнце.       Будто так и было задумано.       Их Вселенные сошлись.       Мама всегда называла Чую Маленьким Принцем, и раз так, то добро всё-таки победило зло, а Чуя построил вокруг себя лучшее царство. Царство, что называется m0, и здесь не существует ничего и никого кроме. Они здесь, наедине друг с другом. Счастливые и сильные дети, но хрупкие звёзды.       У них есть боль, поделённая на двоих, есть живая любовь — ничего лишнего, всё остальное они вправе построить сами. По полосе Млечного пути они вышагивают, выдалбливают свою собственную историю. Всем смертям назло, крепко держась за руки.       И это их путь к звёздам.