Человеческая жизнь похожа на коробку спичек. Обращаться с ней серьезно — смешно. Несерьезно — опасно. Акутагава Рюноске (писатель), "Из слов Пигмея"
Огонь полыхал, бушуя, и, будто голодный зверь, глодал стальные кости скелета, недавно бывшего зданием. Щедро залитое бензином, буквально в каждом углу, оно горело быстро. Огонь был старым и проверенным средством мафии. Только он был способен уничтожить большинство улик за короткое время. Однако, со временем этот способ превратился в своеобразный почерк. Так заканчивалась каждая зачистка. Пустынная улица, казалось, тонула в ярком тёпло-оранжевом свете заходящего солнца, и оно вместе с алыми огненными цветами, распускавшимися на месте кровавой бойни, отбрасывало на снег яркие блики, ослепляя ещё больше. Небольшой контраст с этим заревом составляло множество тёмных фигур неподалеку. Большинство было одето в строгие классические костюмы, а их черты лица были скрыты солнцезащитными очками. Чуть впереди их стояла четвёрка, состоящая из двух молодых людей и одного пожилого человека в монокле и плаще, а также светловолосой девушки. Она, как и большинство, была в костюме. Наконец, во главе всех стоял болезненного вида человек, с бледным лицом и чёрными, как смоль, волосами, однако, как ни странно, светлеющими на концах двух прядей по бокам от лица. Он внешним видом ещё больше отличался от других: одет в длинный чёрный плащ — настолько тёмный, что фигура этого человека на фоне остальных казалась маленькой чёрной дырой, поглотившей всё пространство четко по контуру его силуэта. Из-под плаща выбивались белые оборки рубашки и жабо, однако, несмотря на эти несколько изящные детали, женственности в его образе нисколько не прибавлялось. Он скучающим взглядом обводит место преступления и подчиненных и чуть ухмыляется, косясь на здание. Однако улыбка быстро сползла с его лица, которое он поспешил прикрыть рукой, заходясь в приступе мучительного кашля и едва сдерживаясь, чтобы не согнуться пополам от боли. Дым и пепел, ужасно раздражавшие измученные болезнью лёгкие, уже несколько раз провоцировали внезапные приступы, и он не мог дождаться, когда наконец уйдет подальше от этого места. Убрав ладонь от лица, он с раздражением отметил на ней кровавые следы и поспешил убрать руку в карман плаща, чтобы этого не заметили подчинённые, однако на его лице не отразилось ни эмоции. — Все свободны… — коротко бросил он, решив не тратиться на разговоры. Полы чёрного плаща взметнулись, и бледный человек, круто развернувшись на каблуках, побрёл прочь. Но не успел он пройти и десяти метров, как услышал за своей спиной знакомые быстрые шаги. — Акутагава-семпай! — раздался сбивчивый, такой надоедающий своей назойливостью женский голос. — Подождите! Акутагава Рюноске закатил глаза, и, игнорируя девушку, продолжил свой путь. Но подчинённая всё же нагнала его, робко одернув за рукав, за что получила уничижающий взгляд. — Акутагава-семпай… У Вас кровь… — несколько виновато пролепетала она, протянув свой платок и продолжая обеспокоенно глядеть на него. Этот взгляд… Он всегда безумно раздражал Рюноске. Хотя… Не то чтобы он бесил его, в отличие от той же назойливости девушки, однако был весьма непривычен для него. Никто, кроме неё, никогда не смотрел на него с такой смесью бесконечной преданности и заботы. Даже сестра… Он вырос волком-одиночкой. Ему непонятен сам фактор человеческого сострадания. И ему это было ненужно. Акутагава искоса посмотрел на платок, а потом всё же удосужился взглянуть и на подчинённую. — Я сказал, что все свободны. Тебя это тоже касается, — презрительно бросил он и, стараясь не замечать её, снова предпринял попытку спокойно уйти. — Но… — попыталась возразить она, но, видимо, не нашла, что сказать. Однако он все же остановился. — Хигучи… Последнее предупреждение… Оставь уже меня в покое и… — он не договорил, заходясь в очередном приступе кашля. — Семпай! — испуганно воскликнула она. Не слушая возражений, девушка кинулась к нему, пытаясь помочь, но Рюноске в порыве гнева эту жалкую попытку, конечно же, отверг, наотмашь ударив ту ладонью по лицу. Его разум застилали злость и мучительная боль в груди. На фоне этого ужаса Хигучи казалась ему ничтожной мушкой. Единственной назойливой проблемой, от которой можно было запросто избавиться. Раздавить как жалкую букашку, не оставив ни следа… И какая там разница, что особой пользы это не принесёт. Ичиё, судя по всему, осознав свою оплошность, так и замерла с опущенной головой, лишь чуть вздрогнув пару раз, будто ей меж лопаток загнали нож. — Простите… — почти беззвучно прошептала она, опустив голову и уставившись на асфальт.Ж а л к о е з р е л и щ е. . .
— Мне жаль… — тихо роняет она, и это становится последней каплей в чаше терпения. Рюноске в бешенстве сжал кулаки: эта фраза окончательно вывела его из себя. — О чём ты жалеешь?! — процедил он, впиваясь ногтями в ладони. Его плащ резким и чётким движением взвился чередой чёрных лент, со скальпельной точностью обвив шею девушки и чуть приподняв её над землей. Рюноске едва сдерживался, чтобы своим дьявольским даром не сломать ей шею или не искромсать её на лоскутки, как он не раз поступал с другими. Акутагава хоть и был зол, но всё же в глубине души не хотел убивать девушку. Его целью было лишь напугать, вселить в её естество по отношении к нему едва ли не животный страх, чтобы предупредить любую возможную оплошность.Л ю б а я о ш и б к а р а в н а с у р о в о м у н а к а з а н и ю. . .
Он слишком хорошо знал это. Но не это сейчас занимало его мысли. Точнее, что сейчас он вообще не думал о чём-то. Ярость застилала глаза, кровавым импульсом стуча в висках. Чуть отрезвил его лишь тихий, сиплый возглас. Придя в себя, он уставился на подчиненную. Та от оттока крови даже посинела в лице, неестественно дергаясь в конвульсиях, будто марионетка в руках нервного кукловода, и лишь сквозь хрип пыталась рефлекторно выговорить что-то, уже онемевшими губами: — П… По… пожа… луй… ста… В этот момент, Акутагава испытал две эмоции: некоторую толику испуга, что было абсолютно несвойственно ему в подобных ситуациях, и презрение. Именно последнее вперемешку с гневом отразилось на его лице. — Ничтожество… — процедил он, отпустив её. Чёрные, будто живые полосы ткани неохотно отползли назад, снова слившись с плащом. Расёмон, явно жаждавший новой смерти, был, видимо, крайне несогласен со своим хозяином. Хигучи рухнула на промёрзший асфальт, инстинктивно хватаясь за горло, кашляя и пытаясь прийти в себя. — Как ты собираешься защищать меня, если себя нормально защитить не можешь? — едко поинтересовался он, довольно наблюдая за её реакцией. Девушка ещё больше побледнела, чуть царапнув ногтями асфальт и ошалело глядя в пустоту. — Жалкая фанатичка… Признай наконец свою бесполезность… Сдохни уже. Это и то будет полезнее организации… — сказал Акутагава и, переполненный раздражением пошёл прочь, так и оставив подчиненную валяться на земле.Ему было плевать. Пусть она хоть действительно умрёт. Его это не касается.
***
Конечности были ватными, а потому, как только её отпустили и она получила спасительный глоток воздуха, Хигучи рухнула на землю, будто тряпичная кукла. Ободранные ладони обожгло болью, а щека всё ещё болела от недавнего удара. Кожа горела, несмотря на мороз, в висках стучало неистовым жаром, а тело бил мандраж. Голова кружилась, будто после бешеной карусели, заставляя девушку вцепиться обеими руками в землю, чтобы не упасть. К горлу подступала удушающая тошнота, заставляющая срываться на кашель вплоть до темноты в глазах. Несмотря на звон в ушах, она прекрасно слышала то, что Акутагава говорил ей, и каждое слово эхом отзывалось в голове, металлическими гвоздиками вбиваясь в мозг и заседая там, словно ядовитые шипы. Хотелось провалиться под землю, лишь бы спрятаться от этого испепеляющего взгляда, лишь бы укрыться от этих ядовитых слов, лишь бы спастись от собственного же страха, стыда и отчаяния. Впившись ногтями в асфальт, она зажмурилась, мысленно молясь о том, чтобы это прекратилось. Ичиё и сама не заметила, как Рюноске ушёл, и ещё долго приходила в себя, продолжая сидеть на холодной земле. Наконец, шатаясь, Хигучи поднялась на ноги. Она чувствовала себя выпотрошенной. Ей казалось, что она — разбитый и кое-как впопыхах склеенный сосуд. Единственное, что впечаталось в мозг, ядовитым осадком опадая на сердце, были его слова. «Ничтожество… Жалкая фанатичка… Ты бесполезна… Сдохни уже…» — метались в голове обрывки фраз. Лицо скривилось в дрожащей, вымученной улыбке. Ичиё едва сдерживала рыдания. Да, это случалось далеко не в первый раз… Пора было уже привыкнуть. Но навязчивые мысли не покидали её головы. Почему же жизнь так несправедлива? Почему человек, ради которого она была готова пожертвовать собой, так ненавидит её? Нет… Не только её… Таков он был… в его сердце не могло быть места абсолютно никому… Единственный человек, которого её семпай хотя бы уважал, предал организацию и бросил его. Хигучи понимала это и нисколько не винила Акутагаву, ни в чём. Она понимала, что это не его вина, и лишь его прошлое, о котором она, к сожалению, знала ничтожно мало, сделало его таким. Пошатываясь, как в лихорадке, она медленно побрела вперёд, не глядя по сторонам. Как дошла до своей квартиры, Ичиё уже не помнила. — Я дома… — по старой привычке бросила она, закрывая за собой дверь. Она каждый раз забывала, что никто ей не ответит. Кунико*, её сестра, уехала за город учиться. Когда их родители погибли, Хигучи пообещала себе, что сделает всё что в её силах, лишь бы сестра ни в чём не нуждалась. По этой причине она и заключила договор с Портовой Мафией. Поначалу, так как девушка не являлась эспером, её мало расценивали как хорошего сотрудника и потому, определили в рядовые, тем самым отведя роль пушечного мяса. Ичиё прекрасно помнит своё первое задание, порученное для проверки на её пригодность организации. Ей было приказано застрелить человека: провинившегося рядового, подставившего свой отряд под опасность. Она в мельчайших подробностях помнит то, как дрожащей рукой держала пистолет; помнит поникшего рядового; помнит собственный виноватый взгляд и тихое «прости»; помнит, как, зажмурившись, спустила курок; помнит, как неловко пыталась оттереть чужую кровь с рубашки; помнит, как мысленно корила себя за то, что со временем начала убивать, не задумываясь; помнит, как её заметило начальство; помнит холодный, изучающий и скользкий, как змея, взгляд Босса; помнит, как её приставили к хмурому мрачному человеку в плаще… Да и как она могла всё это забыть? Хигучи сдержала своё обещание: сделала всё, что могла, для благополучия сестры. Но пути назад уже не было. Вступить в ряды Портовой Мафии не так сложно: главная сила организации — в большом количестве сотрудников, и, следовательно, новые люди им лишь на руку. А вот уйти почти невозможно… Но только ли это её держало? Хигучи рассеянно кинула сумку на пол, и, развернувшись, прошла на кухню. В доме было непривычно тихо. Палец по привычке нажал на кнопку чайника. Послышалось будто бы возмущённое шипение. Ичиё, несколько секунд смотревшая на чайник, словно вспоминая, что это такое и зачем он нужен, спохватилась, спешно снимая его с подставки, и, открыв воду в кране, лихорадочно подставила его под струю, наполняя водой. Таким глупым образом по чистой её рассеянности ломался почти каждый новый чайник, который включали, пока он был пустым, а потом пытались спасти, спешно доливая в него воду. Но это было бесполезно. Чайник перестал работать, а потому девушке ничего не оставалось, кроме как включив конфорку и, достав турку, щедро насыпать туда кофе, поставив его вариться. Через несколько минут напиток вскипел, наполнив кухню сладким дурманящим ароматом, и, на несколько секунд застыв на краю турки темной пеной, перелился через край, золотисто-коричневыми жидкими бусинами бегая по раскаленной поверхности, а после с шипением растворяясь. Хигучи, у которой в этот вечер всё буквально валилось из рук, заторможено сняла убегавший кофе с плиты и, налив горячий напиток в кружку, встала у окна, вдыхая приятный аромат и пытаясь успокоится. Пить кофе на ночь было, пожалуй, одной из самых вредных её привычек. Благодаря ему она проводила бессонные ночи над отчётами, пытаясь тем самым отвлечься от тоски на душе и житейских проблем и засыпая лишь под утро; просыпая несколько будильников, Хигучи обычно сломя голову неслась на работу, каждый раз вновь и вновь за свои опоздания получая очередной выговор или даже хлесткую пощечину от Акутагавы…А к у т а г а в а. . .
Чашка, освободившись от некрепкой хватки пальцев, полетела на пол, с жалобным звоном разлетевшись на множество осколков. Хигучи зажмурилась, всеми силами пытаясь сдерживать подступающую истерику. Неуклюже перешагнув через кофейную лужу и то, что осталось от чашки, она схватила с вешалки пальто и спешно выскочила из квартиры. Семь лестничных пролетов Ичиё преодолела за каких-то полминуты, как пуля выскочив на улицу. Она надеялась, что свежий воздух и морозная погода немного отрезвят её, заставив чувствовать себя лучше. Однако сейчас она скорее выглядела, как выброшенная на сушу рыба. Судорожно хватая ртом воздух и давясь слезами, девушка куталась в накинутое на плечи пальто, быстрым шагом бродя по переулкам. Несмотря на поздний час, кругом кипела жизнь, как, впрочем, всегда и было в ночной Йокогаме. Множество людей в это самое время жили каждый своей жизнью. Каждый из них, именно сейчас рождался, рос, терпел неудачи, любил, предавал или же умирал. Сотни нитей жизни метались по своему пути, и некому было заметить и окликнуть сгорбившуюся от рыданий фигуру девушки, которая с этого пути сбилась. Не замечая ничего вокруг себя, она двигалась в сторону ярких кварталов Минато-Мирай*. Ветер крепчал, бросая сухие колкие снежинки в лицо. Холод пробирал до костей. Но Хигучи было плевать. Она ничего не чувствовала, кроме обиды и разочарования. Ей уже 22 года… Подумать только… Уже около шести лет она преданно служит Портовой мафии… Но можно ли считать это преданностью? Уже не раз она планировала уйти из мафии и сбежать. Но каждый раз её что-то останавливало. Это чувство Оно было сродни смеси бесконечной заботы и уважения, лелеемых скрытой нежностью. Это было что-то намного сильнее привязанности, но Ичиё даже не осмеливалась назвать это любовью. Акутагава. Одно его имя порой заставляло её затаить дыхание, уступая стремлению бежать куда угодно вслед за ним. Кто-то мчался, падая с ног, Плыл против течения, ехал на красный, Просто чтобы сказать, что всё будет Хорошо, что всё не напрасно. Верно… Несмотря на все препятствия, она раз за разом всё равно продолжала помогать ему, стараясь закрывать глаза на то, что он этого нисколько не ценит. Но ошибся дорогой И не рассчитал траекторий полета… Вновь и вновь мне приходится Быть для Вас этим «кто-то».* Акутагава никогда не ценил её помощи и поддержки: бессердечному псу Портовой Мафии это не нужно. Действительно… И о чём думал Мори, когда определил Хигучи помощницей Акутагавы? Девушка хорошо помнит его реакцию, когда ему сообщили об этом. Лицо, обычно не выражавшее никаких эмоций, было искажено яростью, будто сам факт того, что к нему приставили помощника, являлся для него сильнейшим оскорблением. Она же тогда лишь молча наблюдала, решив не возникать и покорно дожидаясь решения начальства. Босс, возможно, справедливо полагал, что Акутагаве требуется оборона во время миссий и помощь в работе. Но почему он решил, что эта работа подходит конкретно ей, Хигучи не понимала. Акутагава поначалу был возмущён тем, что ему навязывают помощника, будто он сам не в силах со всем справиться. Но постепенно, клюнув на лесть окружающих о том, что охрану приставляют лишь к важным людям в организации — и что таковая была даже у незнакомого тогда Хигучи "Дазая-сана", — всё же заглотил наживку, неохотно сдавшись. Однако Хигучи всегда буквально физически ощущала его недоверие и презрение к ней. И каждый раз, пытаясь доказать свою пользу и компетентность, она вновь и вновь бросалась из огня да в полымя, лишь бы показать, что она, даже не являясь эспером, не бесполезна. Но постепенно стремление к признанию даже ею самой как-то забылось, отойдя сначала на второй, потом на третий план, а после и вовсе затерявшись где-то в глубинах жалкой горстки воспоминаний. Ичиё сама того не заметила, как долг превратился в привязанность, затем обязанности — в заботу, а ожидание — в необъяснимое волнение. Но какое до этого дело было ему? Её чувства никак того не касались. Какое Акутагаве было дело до того, что девушка убивалась из-за каждой своей ошибки, которая даже косвенно могла нанести ему хоть малейший вред? Какое Акутагаве было дело до того, что она могла рыдать по ночам в подушку, пока никто не видит, из-за каждой пощёчины или неаккуратно брошенного им слова? Она действительно страдала, но ему было абсолютно плевать. А ей ничего не оставалось, кроме как прятать отчаяние за улыбкой и нелепыми шутками, даже если взгляд выдавал всю её боль. Но было поздно. Ловушка давно захлопнулась, и мотылёк с опалёнными крыльями больше ничего не мог с этим сделать, лишь метаться в клетке своей души. Впереди был беспощадный огонь, позади — острое стекло. И оставалось только сдаться и окончательно упасть. Мимо Хигучи на огромной скорости проносились машины. Она дошла до моста Бэй* и теперь медленно продвигалась вдоль обочины. Пальцы, онемевшие от холода, начали болезненно ныть, и Хигучи, вдев руки в рукава, тем самым нормально надев пальто, осторожно поднесла их к лицу, подув и приложив к щекам. Замерзшую кожу будто обожгло пламенем, а пальцы начало неприятно покалывать. Ноги, от долгой ходьбы и холода заныли, дыхание сбилось, а в боку кололо, и Ичиё, вынужденная этими обстоятельствами, остановилась. Опухшие от слез глаза жгло, горло начинало саднить. По мышцам тяжёлым свинцом разливалась усталость. Хигучи вздохнула, отойдя от дороги, и, облокотившись о перила, уставилась вниз. Погода смягчилась. Буря утихла, а колкий острый снег стал мягким и пушистым, ватными хлопьями медленно падая с неба и исчезая в тёмной воде. Волны с тихим плеском плавно ударялись о балку моста. Ичиё вдруг чётко осознала безвыходность своего положения. Душа трепещет и плачет От того что творится во мне, Но я твержу что все будет иначе. Ах, кто бы твердил это мне? Она на протяжении стольких лет дарила всё свое внимание, нежность, заботу и душу лишь одному человеку. Но на что она вообще надеялась, пытаясь получить хоть каплю признания взамен? В этом не было ничего удивительного. Она сама довела себя до такой ситуации. У Хигучи даже не было такого человека, которому можно бы было выговориться. Родители? Они погибли еще давно, и ей вовсе не хотелось вскрывать старые раны только для того, чтобы налить в них ещё больше яда. Сестра? С тех пор, как она подросла достаточно, чтобы пытаться начать самостоятельную жизнь (в которой самой Ичиё, к сожалению не было места) и уехала учиться, Кунико вспоминала о старшей сестре крайне редко. К тому же… Хигучи всегда скрывала от неё большую часть своей жизни, и травмировать психику младшей её вовсе не казалось правильным. Друзья? У неё никогда и не было времени на них… Коллеги? Да ведь даже собственные подчиненные никогда её не уважали. Акутагава? Не смешно. Каждый из этих вариантов был до невозможности абсурден. Ичиё сама виновата в этом. Сама виновата в том, что осталась одна. Это она позволила себе привязаться к человеку, которому всегда было плевать на неё, и полностью забыть об остальной жизни. Девушка знала, что делает, но предпочитала закрывать на всё глаза. Однако розовые очки всегда бьются стеклами внутрь. Как и в этот раз. Хигучи мрачно опустила голову ещё ниже. Клубок мыслей лишь больше путался, будто старая пряжа, что мешало восприятию. С некоторой опаской она глянула себе под ноги, на каком-то рефлекторном уровне всё же опасаясь упасть. Однако она была достаточно далеко от края. Перила отделяли тротуар от края моста, но даже позади них был еще небольшой полукруглый бортик шириной примерно в четверть метра. Одновременно с этим наблюдением Хигучи в голову пришла ещё одна несколько безумная идея. «Нет… Должен ведь быть и другой выход», — где-то на задворках сознания подумала она, пытаясь отогнать назойливую мысль, казавшуюся почему-то единственной правильной.«Мне не нужна твоя помощь!» — эхом раздался в ее мыслях голос из воспоминаний.
Губы задрожали, но глаза остались сухими. Слёз для бессмысленных рыданий уже не осталось. Руки ещё крепче вцепились в заледеневший металл, отчего их снова обожгло холодом. Осторожно, сама не понимая до конца, что она делает, девушка перекинула ногу через перила, встав на скользкий бортик, и, цепляясь за металлические прутья решётки, невидящими глазами уставилась вниз. Водная гладь Токийского залива шумела где-то далеко внизу. От осознания того, какая здесь высота, у Ичиё перехватило дух, заставляя её еще крепче вцепится в прутья решетки перил. Она смутно помнила, что высота моста Бэй была равна... кажется, 55 метрам… А ещё из тех же уголков сознания всплыла информация о том, что человек, упавший с такой высоты, будет лететь ещё около семи секунд. Горькая улыбка снова задрожала на губах. Интересно, о чём бы она успела подумать за это время? Ветер успокаивающе трепал волосы, путая снежинки в волосах. Общая картина умиротворяла, бальзамом ложась на душу. Но даже она не могла залечить все раны… Хигучи вздохнула, устало прикрыв глаза.«Ничтожество… Жалкая фанатичка… Ты бесполезна… Сдохни уже… Это и то будет полезнее для организации…» — снова ударили в голову отголоски из воспоминаний.
Некоторое время Хигучи так и стояла, бездумно глядя вниз. Тёмная вода ласковым морским полотном простиралась внизу, маня к себе. А в душе боролись два противоречия. Одно заботливым, но назойливым голосом приказывало ей уйти. Доказывало, что такое случалось далеко не впервые. Просило её шагнуть назад за край и продолжать бороться за свое счастье. Твердило, что ей ещё рано сгорать. Умоляло спасти то, что ещё возможно вернуть, и простить всё, что она может простить. Просило идти вперёд, пока она ещё в силах идти. Но его буквально душила другая идея, болезненными отголосками воспоминаний, словно лезвиями, впиваясь в душу и терзая помутневший рассудок. Та чернота, что словно крыльями за спиной одаряла девушку решимостью. Та, что всё больше подталкивала к краю, приближая к запретной черте. — Вы говорили… что бесполезные люди не должны жить… — тихо прошептала Ичиё. К горлу подкатил тупой ком. Голова кружилась. Замерзшие пальцы уже едва могли держаться за перила. Но сейчас она не обращала внимания ни на это, ни на ужасный мороз, ни на начинавшее саднить и ныть от плача и холода горло. Ей было плевать на это. От её же решения сейчас зависела её же судьба. Лишь от того, какая чаша весов перевесит, подтолкнув её к грани. — Простите, что никогда не была достаточно полезной… — горько усмехнулась она сквозь дрожь в голосе. — Я обещаю… что хотя бы эту Вашу просьбу исполню правильно… Хигучи закрыла глаза, в последний раз вдыхая воздух полной грудью. На мороз, ударивший по ним, лёгкие отозвались ноющей болью. Ей хотелось надеяться, что хотя бы смерть избавит её от мучений души и совести. Но ведь её руки по локоть запачканы в крови… Даже если Рай и существует, таких туда не пускают. Куда больше хотелось верить, что это будет конец. Но ведь смерть… это лишь физическое состояние, отключающее тело и заставляющее угасающий разум метаться в клетке собственных иллюзий, пока не отключится навсегда. И если это так… Женское лицо вновь озарила улыбка. На этот раз более лёгкая, таившая в себе надежду. Но даже несмотря на это, взгляд девушки оставался пустым и мёртвым. Случайный прохожий, увидевший эту одинокую фигуру, никогда не смог бы верно предположить, что на самом деле привело девушку к грани. Какая сила, не знаю… против воли, влечет меня к краю? Кто бы в здравом уме мог подумать, что эта хрупкая девушка с опухшими от слёз глазами и волосами, растрепавшимися от ветра, в измятом распахнутом пальто — беспощадная убийца, мафиози, оборвавшая сотни жизней? Глотавшая дым и запах свинца, нёсшаяся сквозь пули, ослеплённая и оглушённая взрывами, лишь ради одного единственного, ценного для неё человека. Она не позволит ему ни перед чем отступить. Если она обуза — ей пора исчезнуть. Настало время разрушить этот порочный круг и оборвать ещё одну нить жизни. В этот раз — её собственную. И кажется ближе… Перед глазами чётко всплыл тёмный, до боли знакомый силуэт. Ты всё ближе… Ну же! Ей достаточно лишь протянуть руку, чтобы коснуться его!И между нами лишь шаг…
в н и з…
— Простите… — тихо шепчет Хигучи. Ослабевшие пальцы отпускают ограду. Кто-то громко окликает Ичиё по имени. Но она уже не слышит этого. Лишь издает тихий испуганный возглас, прежде чем камнем рухнуть вниз. 1… В лицо ударил тугой поток воздуха не позволявший даже вдохнуть. 2… Никакой легкости полёта девушка не почувствовала. Лишь огромную скованность движений и сильное давление на голову. 3… Запоздало, но к ней наконец пришло ощущение страха пред падением. 4… Адреналин жидким металлом вновь растекся по венам, ударив в мозг. 5… Небо смешалось с водой, Хигучи полностью потеряла ощущение себя в пространстве и уже не смогла бы определить где верх, а где низ. Пёстрая карусель ночных огней завертелась в бешеном хороводе. 6… Она зажмурилась, то ли чтобы защитить глаза, то ли вдруг испугавшись. 7… Удар пришелся по ногам. Тупая ноющая боль вместе с ледяной водой мгновенно поглотила её. Воздух, буквально выбитый из лёгких, большой серебристой дрожащей медузой, окруженной своими мелкими сестрами, поплыл вверх. Хигучи слабо приоткрыла глаза, удивлённая, что ещё может сделать это. Кругом стояла абсолютная тишина. Руки безвольно повисли. Намокшая одежда, вдруг ставшая невероятно тяжёлой, с силой тянула парализованное болью и холодом тело вниз. Девушка медленно тонула, не в силах что-либо предпринять, даже если захотела бы. Удивительно, но её положение полностью соответствовало её внутреннему ощущению. Сознание тонуло в тяжёлом тумане, увязая в липкой темноте. Не в силах пошевелиться, Ичиё медленно проваливалась в тягучую дрёму, пока в её неподвижных зрачках, прикрытых опущенными ресницами, отражалась холодная вечность. — Сквозь мутный поток порой так сложно разглядеть суть вещей, не так ли? — услышала она чей-то голос, эхом отозвавшийся в голове, прежде чем всё поглотила тьма.