Шестого числа

      Комнатушка — ровно десять шагов, он сам посчитал как-то вечером от нечего делать. Потом, конечно, были таблетки, но разнообразия здесь не дождаться — дают одно и тоже, хоть вешайся от тоски. Не стоит, впрочем — если обнаружат, будет только хуже, так говорят дежурные медсёстры, запугивают подопечных. И его тоже запугивают, грозно хмуря подкрашенные брови. Арчер хмыкает только. Не так-то просто его, кадрового офицера, ужаснуть, однако, как оказалось, перспектива застрять здесь пусть даже на считанные дни действительно приводит его в ужас. Он и так лежит почти месяц, куда больше?       Цветущая на подоконнике бегония ничем не пахнет, и потому её нахождение не облегчает скуку. Похожа на искусственную, как и всё остальное в этих стенах. Сбоку от неё — маленькая самодельная пепельница. Простая банка из-под тушёнки. Стены в палате холодные и зелёные, а главное — всего две кровати, стоящие перпендикулярно друг другу, дурацким углом, так что проход между ними нещадно узкий. Через него приходится просачиваться каждый раз, когда позовут на таблетки, например, или ужинать, завтракать — не имеет значения, поскольку всё в этой больнице смешалось в кучу одинаковых заурядных вещей и приелось, чёрт возьми, как же он устал от них…       Фрэнк Арчер до сих пор не может поверить, что попал сюда. Так глупо и нелепо, хотя все кругом твердили, что он — как бы не так — легко отделался: посттравматический синдром и депрессивный эпизод далеко не самое худшее, что могло случиться с человеком, побывавшем там, в Лиоре, в тот самый день, когда с лица земли алчная красная волна слизнула семь тысяч солдат своим жадным коровьим языком. Так что неудивительно, почему среди калек, оставшихся без рук и ног, Фрэнк Арчер каждое утро просыпается в шесть часов и перелезает кое-как через этот дурацкий угол между кроватями, чтобы мыть полы.       Но что действительно бесит Арчера больше всего — это его сосед, лежачий, никчёмный инвалид, который испражняется на клеёнки. И что каждое утро Арчеру приходится самому тащить тяжеленное ведро с хлоркой, и протирать пыль с прикроватных тумбочек, и наблюдать, делая вид, что его нет здесь вовсе, как нянечка возится с неизвестным пациентом, выносит из-под него грязные утки и обтирает мокрым полотенцем. Душ здесь предусмотрен лишь два раза в неделю. Только для тех, кто может передвигаться сам.       Худшее, тем не менее, оказалось впереди — когда Арчеру вдруг стало интересно, кому же так свезло делить с ним палату, и он, подкравшись на цыпочках, приподнял пропахшее крепко медикаментами одеяло, чуть не уронив тут же в ужасе. Нет, на этот разу Фрэнка не осталось оснований как прежде завидовать положению Роя Мустанга, потому что тот лежачий, не издающий ни звука после поступления в стационар — он и есть. Только вот совсем не такой, каким полковник запомнил его, прежде чем стрелял, выбросив руку с зажатым в ней пистолетом вперёд: припухший от капельниц, ожидающий каждый раз медсестры с мерзкой на вид кашицей в тарелке с таким видом, будто вот-вот и умрёт на этой злосчастной койке. И, конечно же, он не в состоянии контролировать естественных отправлений. Рядом с Арчером, перед которым всегда казался выше. Почти на недосягаемой высоте.       Рядом с Арчером, который, по крайней мере, способен добраться до столовой, пошатываясь на истощённых болезнью ногах, придерживаясь иногда за стенку, чтобы не упасть, стукнувшись головой. Правда, не то, чтобы он так уж рвался в эту проклятую столовую, чтобы в очередной раз обнаружить на столе миску, полную какой-то зеленоватой субстанции, разведённой на воде и пахнущей заплесневевшей капустой.       В понимании Фрэнка унизительно находиться в таком состоянии. Ниже падать некуда — думает он тогда, впервые подойдя к соседней кровати. У ожившего ночного кошмара — лицо его соперника, но Арчер тут же упрямо мотает головой и мысленно даёт себе оплеуху: пора избавляться от таких глупых мыслей. Они не могут быть врагами, пока пролёживают на больничных койках. Они — словно бы тени прежних Арчера и Мустанга, бросавших друг на друга взгляды, полные презрения, потому что теперешние — одеты в серовато-голубые пижамы. А на самом Арчере, к тому же, красуется синий халат, в который, он готов был поклясться, влезет ещё двое таких, как он.       — Эй, — Арчер подбирается ближе и пихает алхимика в плечо, готовый вот-вот отдёрнуть руку.       Аммиачный дух в палате лишь усиливается. Рой лишь смотрит хмуро в голубые глаза, желая испепелить взглядом. Показать, насколько это болезненно, находиться с ним рядом сейчас — будто соль на свежую рану.       — Мустанг, твою мать, — почти разочарованный голос. Почти рычание. Ему всё еще дурно после таблеток, и тяжесть в висках усиливается от попыток заговорить. Арчер позволяет себе маленькую слабость: прикрыть веки и вслушаться в гул от подскочившего давления.       — Отвали, — вдруг отвечает Рой, когда надежда услышать его, казалось, издохла окончательно. Огненный с трудом отпихивает от себя чужую руку, задевает случайно край одеяла и тут же демонстрирует свой позор. Он тут же жмурится с таким отрешёнными видом, будто говоря «давай, смейся, мне уже всё равно».       Арчер не смеётся.       «Блядь» — это все, что хочется сейчас сказать Арчеру, забравшись с ногами на собственную койку. Навсегда развидеть его, Мустанга, таким беспомощным, вызывающим невольно жалость. И он делает это, но развидеть не получается.       — Что со мной не так? — безжалостно, жёстко спрашивает Рой, несмотря на то, что сам не знает, хочет ли слышать ответ. Он приподнимается на локтях и понимает, что ноги его не слушаются.       — Арчер, — в голосе слышится угроза, — Не молчи.       А Арчеру отчего-то вдруг дурно, и дурно вдвойне, когда в их палату вторгается полноватая дама в белом, прикладывает пухлые ладони к не менее пухлым щекам и восклицаем с неприкрытым возмущением:       — Третий раз за утро, — она ахает и охает, и хлопочет вокруг постели Мустанга, вытаскивая из-под него влажную клеёнку, обтирает не без отвращения жёстким вафельным полотенцем, — Я же говорила тебе — зови, если захочется.       Фрэнк Арчер отчётливо видит происходящее, как никогда ощущая себя лишним. Мечтая всего-навсего оказаться сейчас где-нибудь в другом месте, но не здесь. Медсестра его в упор игнорирует. Терпение лопается и что-то жгучее скапливается вдруг в уголках глаз, только когда грузная дама высовывается в проём и кричит, похоже, кому-то из коллег. Думает, наверное, что ни Арчер, ни Рой не слышат, не понимают её отвратительных слов.       — Опять обмочился урод, сколько можно это терпеть? В следующий раз сама пойдёшь, а с меня хватит.       Арчер ненавидит Мустанга вообще-то, но даже для него это слишком. Слишком — когда из коридора слышится в ответ:       — Оставь как есть, парализованные здесь долго не протягивают, больных и без того целое отделение. Что мы, в самом деле, разорвёмся что ли?       И смех.       «Он же слышит» — думает Фрэнк. Его тонкие пальцы цепляются от негодования за худые колени, которые он тут же обнимает, подтянув к себе. Привлекает тем самым внимание медсестры.       — А ты чего не спишь? Таблетки дать?       Недолго думая, Арчер кивает после недолгой внутренней борьбы. Решил, похоже, что отдаст предпочтение не слышать и не видеть вовсе, чем наблюдать чужие страдания.