Пора идти

Артемию пять лет. Кончается лето. Оно словно пытается удержать свое, выжигая жаром все вокруг. Подсыхает в степи трава, но чумазого ребенка это не особо-то волнует. Солнце садится, выходят первые звездочки. Артемий останавливается около своего дома и смотрит в его окна на втором этаже. Мягкий свет льется из них. Должно быть, отец еще работает. Может и не заметит, что сына нет дома? Эта шальная мысль проскакивает в голове и на лице мальчишки расцветает улыбка. Конечно, все его друзья уже разошлись домой: загнали матери и бабушки. «Мужчины», — говорил отец, — «работают допоздна. Город обеспечивают. Кому кроме них? А женщины и с детьми возятся». Артемий тогда только понимающе качал головой, строя умное лицо. На деле он совсем ничего не понимал. Раз мужчины работают, то почему же тогда отец днями сидит дома? Мама умерла, давая жизнь Артемию — это ребенок усвоил уже очень давно. Это не было шоком. Это было просто фактом. Она умерла и не могла за ним смотреть, но и отец не так уж и часто выходил на улицу, чтобы позвать Артемия домой. В какой-то степени мальчишке этого не хватало. Иногда. Но не сейчас. Сейчас он находит выгоду для себя и своего юного, полного энергии тела, и бежит к Степи, к травам, уставшим сохнуть на солнце, и кажется, что они словно отбившиеся от рук дети, зовут Артемия к себе поиграть. Тот только за — и мать Бодхо не будет против — следит она за всеми своими детьми и днем и ночью. И это тоже рассказал отец, а его словам Артемий верит беззаветно. Как и верит ему мальчишка и в том, что вечерами на улицах опасно. Только верит Бурах-младший еще и в себя — с ножичком в своем кармашке расправится он с любым негодяем, и всех он защитит. Вот уже перелезает он с пыхтением через забор, пыхтит от долгого бега, рвет об гвоздь и так перешитую на все лады штанину, и бежит снова вперед, в Степь. Травы, высушенные днем, теперь тянутся к прохладному вечернему небу, переливаются в свете луны и звезд, колышутся на легком ветру и напоминают Артемию реку под ветром, порывающуюся рябью, но не перестающую течь. Снова улыбается — глаза голубые светятся искренней радостью, улыбка без одного зуба, но такая чистая и прекрасная. И он мчится к травам, не спотыкается об камни, как часто случается с его друзьями, когда они в Степь забегают. Он сам ложится в траву, раскидывает руки по сторонам и смотрит в небо, усыпанное звездами. Артемий проводит рукой по гибкому крепкому стеблю, и думает, что все же погода изменится. Пойдут дожди. Он чувствует это, лежа здесь, в степи, словно мать Бодхо сама нашептывает ему об этом. Мальчик улыбается, дышит полной грудью. Степь пахнет пряно. Дышит своими травами, а Артемий дышит вместе с ней. Лежит и дышит, пока не слышит громкий твердый голос отца, все приближающийся и зовущий его. Пора домой.

***

Артемию двадцать шесть лет. Эпидемия закончилась. Многогранник рухнул. Панацеей можно напоить каждого желающего. И с окончанием этой ужасной дюжины дней Артемий может наконец снять с себя пропитанную кровью одежду, отмыть и руки от нее. Небо очищается от облаков, словно впервые за долгое время светит солнце. Бурах сидит на холме вместе с бакалавром. Тот словно впервые в жизни оказался на таком просторе: глаза бегают потерянно, не ступает никуда далеко от менху. «И правильно делает», — сам себе мысленно ухмыляется Артемий, поглядывая на Данковского, — «разорвут бедного». Здесь и дышится легче, и время идет медленнее, давая раствориться, забыть о прошлых заботах. Ни у одного из них уже нет с собой оружия — даже Даниила Артемий попросил оставить свой револьвер. Степь, не боясь теперь, прямо как тогда, в детстве, открыто дышала, впервые за эти двенадцать дней. Мерно покачивалась на ветру, купалась в красном свете лучей уходящего за горизонт солнца. Бакалавр вздыхает, и Бурах чувствует на себе его взгляд. Должно быть ему надоело молчание. — Я здесь родился, ойнон, — говорит Артемий, не сводя завороженного взгляда со Степи, ее движения. И такое спокойствие на душе — он может говорить о чем угодно. К сидящему рядом Даниилу он уже успел привыкнуть за эти несколько дней. Странная привязанность, не назвать дружеской. Артемий и не знает, как ее обозвать. Но точно не дружеской. Единственно скребет кошкой на сердце понимание, что вот уже сегодня-завтра Данковский уедет из Города и больше они не увидятся. Этот вечер словно прощание. Прощается Бурах, прощается Степь. — Я знаю, — произносит Даниил, кивая. Короткий взгляд на него дает менху понять, что он сидит в отрытой позе, уперев руки в землю. Смотрит сначала на Степь, ее неясный, но приятный глазу танец трав на ветру, а затем ловит взгляд Бураха. В темных глазах словно нет той прежней язвительности и высокомерности. Вопрос и интерес. Голос вкрадчивый, негромкий. Уставший, — останешься здесь и теперь, Бурах? Артемий не совсем понимает сути вопроса Бакалавра и чуть хмурится в этом непонимании, почесывает свой поросший короткой бородой подбородок, поджимает губы. — А куда мне еще деваться? — задает менху вопрос, который уже вот сколько раз задавал сам себе. Куда он денется? Уклад не принял его жертву, он спас Город, и теперь словно пришло время уходить. Только вот куда? На это ответа пока гаруспик найти не мог. — В Столицу, — произносит Даниил, привлекая полностью к себе внимание Артемия. На его губах эта знакомая хитрая самодовольная ухмылка, которая, однако, несомненно шла ему. Никому другому она так не шла. Артемий хмурится сильнее, затем снова его лицо расслабляется, а после выражает искренний вопрос. — На какие такие шиши я тебе уеду, ойнон? Да в Столицу? Еще и жить там на что? — казалось бы с упреком говорит Артемий. Хмурится снова то ли в нежелании, то ли непонимании, черт его поди разбери. «Пустит ли мать Бодхо?» — вот оно. Боится, не отпустит. — Поживешь у меня. Поедешь тоже со мной. Потом найдешь работу, — запросто отвечает Даниил и встает на ноги, отряхивает свой змеиный плащ и протягивает руку, удивительно, но не упрятанную в перчатку. Смотрит на Бураха он с надеждой и ожиданием. Его ухмылка превращается медленно в полуулыбку, что-то более теплое и светлое, нежели высокомерие и хитрость. Травы больно стали бить по спине, словно толкают. Степь заботится о своих детях — птенцы вылетают из гнезда, оставляя мать только надеяться, что однажды они вернутся. Степь заботится и об Артемии. Он принимает руку бакалавра. С ним Степь прощалась. Отдавала в заведомо добрые руки. Открывала дороги перед своим потерявшимся сыном. И как на праздник шел Бурах за Даниилом, в новую жизнь, так зовущую их за собой. Степь хочет для него такого, отец бы хотел. Самое главное, того хочет и сам Артемий. Пора уходить. Он прощается, Степь прощается.