Reptile

Reptilo sapiens — вымирающий, но по-прежнему существующий вид, оставшийся каким-то чудом в процессе эволюции от пресмыкающихся и до человека соотвественно. Их в 21 столетии отлавливают и казнят, поскольку человек, достигший определенной стадии в процессе становления рептилоидом, теряет рассудок и превращается в хладнокровную машину для убийств в прямом и переносном смысле. Убивают их беспощадно и быстро, препятствуя полному сумасшествию, как только обнаруживают признаки существа подобного рода: характерные зрачки вертикальной формы, заострённые клыки и уши, коросты в виде чешуи на пальцах. Даже самые родные люди при наличии достоверной информации и доказательств обязаны сдать пострадавшего властям по закону Российской Федерации. Я родился в обычной семье обычного города, на самой обычной улице и в самых обычных условиях. Родители мои были самыми простыми людьми на свете и никогда не просвещали меня во все темные стороны внешнего мира. Я жил, практически, в неведении. Но вы не подумайте, что тупо слонялся по тропинкам из желтого кирпича под навесом радуги… отнюдь. Поскольку с жизненными трудностями мне пришлось столкнуться самому без всякой помощи извне. Измены, обманы и предательства. Такие житейские, на самом то деле, такие мелочные… но именно они воспитали из меня человека стойкого, того, кто с расслабленным лицом встречался с разными трудностями, скрестив руки на груди и гордо вздернув нос. Я не стану и не стал бы никогда нелестно отзываться о своих ранних годах детства и отрочества… это было затишьем по сравнению с грядущей бурей, сломавшей мою краткосрочную жизнь. С самых ранних лет во мне замечалось странное поведение. Как говорила бабушка, во сне я произносил нечленораздельные звуки. Просто так. Посреди ночи. Начинал нашептывать что-то себе под нос, и, как подмечала баба, она никогда не понимала, что именно. Тогда никто не стал уделять этому особое внимание: подумаешь — детские шалости… и я верил этому всем сердцем. Старался задушить навязчивый страх. Тогда мне было уже больше 14 лет, я был наслышан о загадочных Рептайлах. О них ходили страшилки, все боялись, проклинали их. Кроме меня. Всегда мне было жалко этих обреченных жителей, которые, зачастую, и не доживали до 30 лет. И это было, пожалуй, самым жутким в этих ‘байках’, я не мог нормально их воспринимать. Я не мог спать, поскольку видел эти страшные глаза с бездонными вертикальными зрачками… они гнались за мной… просили помощи… Отвлекался записями битов. Я скачал простецкую программу, бесплатную и примитивную, стал пытаться делать что-то годное, косить под любимых исполнителей. Позже ко мне подтянулись и мои друзья. Мы всерьез увлеклись музыкой, и больше меня ничего не интересовало в позднем отрочестве. Кошмары о ‘загадочном виде человека’ со временем перестали мучить. Мы вырвались из мира простоты и консерватизма во что-то большее — в огромный, светлый и амбициозный. Организовывали несколько раз различные объединения, пытались делать ‘мясо’, но впоследствии разлетелись, кто куда, а я остался в одиночестве, решился взяться за сольное существование и как артиста, и как ничем не примечательного гражданина… правда с некоторыми талантами и связями. Закурил. Стал выступать на разогревах у известных авторов. Спустя недлительный промежуток времени толпа уже скандировала мое имя. И я не мог поверить в то, что это все происходило именно со мной. То, о чем мечтают многие восемнадцатилетние подростки, коим был и я. Весь мир казался мне открытым и доступным, таким приветливым и интригующим. Хотелось действовать, хотелось сделать так, чтобы имя мое запомнили… Вы спросите, почему я так смято и быстро поведал вам о моем пути к подножью славы? Таком, наверняка, тернистом и интересном? А я отвечу. В этом нет никакого смысла. Никакого абсолютно. Потому что ныне именно так: непонятно и сумбурно будут повествовать люди о том, кто такой Егор Ракитин. Какой же смысл смаковать, если все твои успехи подходят к логическому завершению? Это расстраивает, верно; раздражает, злит… и я безумно злился в ту ужасную ночь. Тогда, 2 февраля 2018 года, я решил остаться у своего приятеля, Артема Шатохина. Мы записывали вместе пару фитов, да и общались довольно-таки тесно. Я изначально стал понимать, что этому человеку можно доверить все, потому что ему попросту было незачем лишний раз трепать языком и насаждать кому-либо. Мы вместе смеялись над людскими предрассудками и в плане Рептайлов, и в плане музыки. И тот вечер обещал быть одним из многих приятных, предшествующих ему. Начинался, по крайней мере, именно так. Мы пили, а после скурили пару-тройку сигарет. Даже, кажется, успели сыграть в ‘армейку’, передавая друг другу слюнявые бланты. Несколько раз неловко пошутили, что косвенно поцеловались, а Артем, обдолбанный, шутливо пригрозил, что в следующий раз это будет очень даже прямо — я посмеялся. Тогда имел полное право это делать. Ухватываться, валяться и перекатываться по полу, поскольку дальше стало не до глупого веселья. Когда мы начали играть в приставку, левый глаз мой непроизвольно задергался, а после начал жечь, точно кто-то вылил в него соляную кислоту, выжигавшую капилляры дотла. Поначалу я не обратил на это внимание — естественная реакция на двухчасовое задротство в монотонную игрушку… но когда Артем тревожно вымолвил: — У тебя глаз красный! Я не на шутку разволновался. Схватился за несчастное веко и, отбросив геймпад, широкими шагами сиюминутно оказался в ванной комнате. Отлепил руку от глазницы. Она была в кровавого цвета мазках, сливаясь через позолоту с бежевым оттенком бледной кожи. Мгновенно пальцы задрожали в наступившей панике, я отошел на шаг назад, боясь взглянуть в чуть вытянутое зеркало напротив. Голова изрядно закружилась, а сам я кое-как ухватился за края округлой раковины. Глаз продолжал отдавать болезненными спазмами. Я судорожно выдохнул через рот, стараясь успокоиться, мол, что могло такого произойти без веских предпосылок? Робко осмотрелся по сторонам, точно видел кафельную плитку в первый раз в своей никчемной жизни. Я помню каждую деталь того злосчастного недолгого периода: последней было гулкое сердцебиение в районе горла, где-то под челюстью, перед тем, как я, собравшись с силами, поднял голову и широко раскрыл глаза, не сразу сфокусировавшись на грубых очертаниях напряженного лица. — Егор? — послышались отдаленные шаги. То ли от страха, то ли еще невесть от чего, я слышал их довольно звонко. — ты точно в порядке? — Артем, — прошипел я, пытаясь не выдавать страха и тряски в голосовых связках, — стой на месте, Артем. — шум со стороны выхода остановился. Я медленно окинул взглядом дверной косяк. Конечно же, Шатохин меня не послушал — уже стоял, опершись тонкой ручонкой о стену и насупив аккуратные брови. Не стал я долго разглагольствовать, вымыл лицо от кровоподтеков ледяной водой. Попытался промыть глаз. Артем пока что не видел это безумие. Не должен был из лучших побуждений. Зажмурился и проплыл через щуплое тельце обратно в гостиную. — Егор! — раздалось сзади. — Егор, черт возьми! — ловкие ручонки беспардонно сбросили с меня серебристую куртку, разъяренное дыхание разрезало напряженную тишину. Я пытался отбиться, честно, бился, вроде как даже зарядил неповинному Артему в скулу размашистыми паклями, но после лишь ослаб, оперевшись о стену спиной к хозяину квартиры. Закрыл пухлые губы руками, чтобы не завыть от накатившего отчаяния. В экране смартфона в руках едва различимо отражался я. Такой обычный… С кровавым, темным, помутневшим глазом с вертикальным зрачком, что точно рассекал светлую радужку катаной напополам. Сердце трепетало, как и Артем позади меня, что держался за ушибленное место и выдыхал через зубы. — Чё происходит?! — психанул Шатохин. В его голосе слышалась какая-то нотка безысходности. Наверное, я тогда слишком долго стоял и слишком сильно дрожал всем телом. — ты заебал! — почувствовался толчок в район лопаток. Я вздохнул, слегка подавшись вперед от произведенной насильственной махинации. Ком подступил к горлу. Ком, так и говоривший, что «такого попросту не может быть. Не может!» Я оглянулся на юношу. Тот стоял, слегка напрягши плечи, точно в полной боевой готовности. Его мгновенный ошарашенный взгляд заметался по моему лицу. Я снова отвел глаза куда-то в стену, подумал. — Только не ори. Прошу, не привлекай лишнего внимания. — вежливо попросил. — Егор, блять… — устало прошептал Артем, умоляюще сдвигая брови к глабелле и слегка наклоняя голову набок. Я мысленно перекрестился. Ну, а что? Все верующие приходят к этому, когда встают в жизненный тупик… я почесал зудящее веко и медленно, как в слоу-мо, обернулся на Шатохина всем телом. Выставил руки в предупреждающем жесте, одними лишь губами молил сохранить спокойствие. — Давай я сам себя сдам. Ты просто сейчас уйдешь в большую комнату и оставишь меня… — предложил, но как же, наверное, отчаянно это прозвучало. Какие отчаянные блики заиграли в моих зареванных глазах. Шатохин непонимающе воззрился на меня, пока его лицо в секунду не вытянулось. Я видел, как участилось его дыхание посредством судорожного, шустрого поднимания грудной клетки. Он напомнил мне кролика перед лицом браконьера. Страх и безнадега осадком откладывались в наших головах. — Мы знаем, чем это все закончится. — голос в который раз предательски осип. — Тём, позволь мне умереть всецело своей смертью, без косвенного вмешательства… Артем на автомате закивал, растерянно осматриваясь по сторонам, словно искал, куда бы ‘положить’ испуганные глаза. — Я еще способен мыслить. Прошу тебя осознанно. Пожалуйста, Артем! — я упал на колени перед ним. Немного сбил их, кажется, ударившись о пологую плитку… схватился за его икры. Мое лицо секундно исказилось в отчаянной гримасе. Я не ревел, я кричал. Безмолвно, все еще цепляясь за торчавшие ниточки самоконтроля. — я так боюсь! Я не хочу умирать… — прикоснулся щекой к ткани полосатых джоггеров, — не хочу… — протянул последнее слово, пусто и напугано глядя в никуда. Коленки Шатохина тоже изрядно подкашивались под весом моей нависшей туши, но он держался молодцом, ни молвил и слова. — Я не должен был тебе говорить. Должен был бежать отсюда! Быстрее! Я… — Перестань нести хуйню, — Артем прокашлялся, наконец таки подав охрипший голос, — я… я слишком мало знаю об этом, — он почесал затылок, его губы были порядком разомкнуты. — не знаю, Егор, честно… — он закусил их, упал рядом со мной на задницу, схватив гостя за напряженные плечи, — не знаю… — Ты знаешь предостаточно… — я отвел глаза, раздраженно потирая согнутые и гудящие колени. Шатохин шумно выдохнул, переминаясь на карачках. Мы просидели какое-то время в одном положении, оба стеклянными глазами рассматривали незначительные детали — боялись заговорить. Все было очевидно, все мы знали исход. Глаз по-прежнему горел колючим пламенем, подрагивали ресницы. — Да, это так. — неловко промычал Артем, — давай сделаем так, чтобы ты прожил как можно дольше… — Это нелегально, прекрати! — запротестовал я. — Давай сделаем так, чтобы ты прожил как можно дольше! — повторился Шатохин. Мышцы его лица дергались в смятении и надежде. — Тёма, не надо… — я попытался встать. — Это единственное, что я могу сделать. Ты мне доверился — теперь мы оба по уши в этом дерьме! — он усмехнулся. — Не теряй самообладания: это единственное важное, что у тебя остается. Я тоже ухмыльнулся, горько, криво, но все же умудрился сделать это, исподлобья рассматривая аккуратные черты лица напротив. Он, очевидно, не знал, как будет правильнее поступить. Поддержать? Поддаться общепринятым правилам? Бежать? Сказать что-то, что все равно потеряется в континууме гулким эхом? Неловко хихикнул, с неуместной игривостью, больше даже притянутой, заговорщически поиграв бровями. — Расслабься, чувак! — протянул Шатохин, — м-м-м… в детстве у моего друга был домашний геккон. Прикольный! — секунда осознания. И я неожиданно прыснул, продолжил после улыбаться с толикой иронии. — Куда уж лучше, чем какие-то преждевременные психи! — Мы оба понимали отдаленную бессмысленность склизких утешений, но в тот момент именно это спасло меня от падения в бездну страхов и досрочного слета с шатких катушек. Снова улыбнулся, мышцами лица суша кожу от соляных дорожек.